***
В январе на улицах полно снега, рано темнеет, вокруг почти нет людей, а одни только сугробы. В своей лёгкой чёрной одежде, слабо походящей на зимнюю, Рики не то чтобы удобно прятаться за пластами снега. Он таки бросается в глаза даже без особо усердных попыток найтись. Хотя из-за стены, на фоне которой сильно выделяешься, наблюдать за дорогой, по которой привычно ходит несостоявшийся самоубийца, удобно. — Почему вы за мной идёте? Ого, заметил как-то поздновато; позже, чем ожидал, потому что Ники уже минут пятнадцать идёт, соблюдая отрыв едва ли в пять метров. Даже не пытается скрыть своё присутствие от подозрительного лисьего прищура. Лениво переставляет ноги, засунув руки в карманы толстовки, пока Сону, прячущий своё хрупкое балетное тельце в пуховике, шагает гораздо медленнее. Даже когда чужие ласты пытаются ускориться, его миленькие ножки делают вдвое меньше шагов, чем нишимуровы. — С чего ты взял, что за тобой? Расстояние сходит до двух метров. — А за кем? — Я домой иду так-то. Я тут живу, — оправдание нормальное, ещё и учитывая, что это почти правда. Сону продолжает шагать вперёд, не рискуя остановиться или разогнаться для более результативного бега, даже когда Нишимура заметно с ним поравнивается, прекращая тащиться сзади как навозный жук. Между прочим, навозными жуками тоже все очень брезгуют, но Ники, как и они, очень полезен для окружающего мира: очищает район от всякого шлака, состоящего из людей, сколько себя помнит. Если что, речь не о несостоявшемся самоубийце! А что до самого Сону… Как там говорили учителя по самозащите? Для чего он слушал ОБЖ вплоть до выпускного класса в те редкие разы, что не прогуливал школу за балетом? Не убегать, а нападать первым? А от кого-то вроде этого странного высокого парня такое поможет? — А вы не можете идти другой дорогой? — поэтому Сону, чьи ладони не были и никогда не будут подготовлены к драке, решает начать с дружеской просьбы. Он вежливо интересуется в попытке держаться холодно, скрывая обходительное предложение свалить и не идти по одной с ним дороге. — Слушай, может, ты ещё приватизируешь город и будешь рассказывать мне, где мне ходить по моему району? — То есть я приватизировал город, а вы — район? Чем вы меня лучше? Они замирают и стоят как вкопанные. Сону смотрит прямо, Рики — на него, в упор. — Ты чего остановился? — хулиган не до конца понимает, что творится в очаровательной головушке напротив него. — Чтобы попросить вас развернуться. — Так, — хмурится Ники, глядя куда-то в сторону кустов, за спину Сону, потому как видит там человеческие силуэты, а точнее резко увеличившиеся в размерах кусты, у которых для этого не было других причин, кроме как притаившихся телес, — давай без этого. Получилось спрятаться у них, однако, так себе. Рики сам не понимает, как хватает паренька за руку, жестоко нарушая чужое личное пространство и всякие рамки приличия, но Сону думает об очевидном — не то чтобы такое было неприемлемо для типичного городского гопника. Он даже не шибко удивлён подобному поведению, было бы куда удивительнее, решись эта словесная разборка за подел территории (или что сейчас происходит?) без рукоприкладств. Ники тем временем наклоняется поближе к уху и, игнорируя касающийся покрасневших на морозе кимовых ушей пар из собственного рта, заклинает: — Я, между прочим, прямо сейчас спасаю тебя аж второй раз. — Я вам что-то должен по этому поводу? — сильнее напрягает сжатую в пальцах Нишимуры руку Сону, отчего хулиган может ощутить, как напруживаются и рвутся за пределы кожи синеющие венки на крошечных, тонких запястьях; обхватить их получается безумно легко, и ещё останется огромный запас для куда более сильного нажима. Которым Ники, понятное дело, не воспользуется. Прикоснулся вообще только для того, чтобы мальчишка не дал дёру. Рики, конечно, тоже не подарок, но в таком случае парень прибежал бы к варианту похуже, чем Нишимура. — Нет. — И правильно. Когда причиняешь добро и ждёшь чего-то взамен, оно становится злом, — Сону спешит выпутаться из хватки, но она только крепчает: Ники это делает для его же блага. Ким ему ещё «спасибо» скажет за нарушение личных границ, не без причины же. Очередное «спасибо». Пусть ему лучше, как он сказал «причинят странноватое добро», чем причинят откровенное зло. — Подожди ты! — От чего же вы меня спасаете, позвольте поинтересоваться? — угрозам явно не верит, потому звучит как ехидная лисица. — Ты даже не представляешь себе, какие виды на тебя есть у во-о-о-он тех парней, — тянет, а затем и кивает Нишимура куда-то вбок, а как только видит, что Сону собирается повернуться, предупреждает: — Не крути головой слишком сильно, иначе проблем не оберёмся оба. Их двое, а у нас из дерущихся только один. Я тебя, конечно, защищу, но провоцировать никого не стоит. Сону сильно хмурится. — Если хочешь посмотреть, двигай только зрачки, и не давай им знать, что понял. И лучше сделай вид, что меня знаешь. Сону приходится согласиться. Он медленно цепляется за край толстовки Ники и начинает идти с ним в ногу. Снег хрустит под подошвами раздражающе, потому что в момент затянувшейся тишины хождение по нему слышится неимоверно громким, почти оглушающим. — Ты недавно сюда переехал, раз не знаешь настолько важных вещей? И как он догадался? Сону действительно живёт здесь едва ли пятый день, ибо утверждение на роль и подготовка к предстоящему спектаклю начались относительно недавно; после подтверждения сданного на «отлично» прослушивания он подписал контракт в максимально близкой к месту тренировок квартире. Раньше-то жил значительно дальше, в районе получше. А здесь, на центральной улице, всегда полно людей и развлечений, но со второй линии начинаются коттеджи, общежития с кошивонами, а с третьей и вовсе спальные районы, полные панельных домов. Похоже, сам по себе район не из самых приятных, а Сону об этом вообще не думал, пока наспех его выбирал, лишь бы переехать и ни на что, кроме тренировок, больше не отвлекаться. Но не ему было решать, чему уделять внимание, когда проблемы выбрали его сами: ни один новый приезжий не пройдёт мимо внимания районной «знати». Знал бы он тогда, сколько ещё свалится ему на голову… И что Ники будет наименьшим из зол. — И как долго они за мной следили? — Примерно всю твою дорогу от вон того пиздатого здания, — качает головой хулиган. — Театра?.. — пытается перевести его речь Сону на человеческий язык. — А вы откуда знаете? — и при этом звучит как маленький милый ангелочек, особенно на фоне Нишимуры, чей голос всегда можно описать смайликом красной маски дьявола, тем, что с зубами. Такой весь из себя «бубубу», грудной, очевидно мужской и грубый, пускай последний раз силился, чтобы его понизить, лет в шестнадцать. Сейчас же он натурально звучит и безо всяких усилий, как у какого-то бугая, и помогает Ники успешно пугать весь народ вокруг, как только тот открывает рот. А в сравнении с чуть высоковатым и нежным тоном Сону, этот перегиб звучит даже очаровательно. Как две противоположности. Да и сам Сону такой весь, какой-то… синоним к слову «розовый» или любому другому пастельному оттенку, в то время, как у Нишимуры одни тяжёлые и резкие шмотки, рваные штаны оверсайз, спортивная одежда. Интересно, а Сону… Судя по пуантам, на удивление неосторожно запихнутым в спортивную сумку, балерует. Но и поёт, как кажется Ники, ничуть не хуже. Наверняка его голос становится ещё большей усладой для ушей, когда он, как и большинство молодёжи, напившись, воет грустные баллады о несчастной любви в караоке. Не от неё ли лез в петлю? Есть ли в жизни этого мальчишки хотя бы секунда подобного отдыха, или же само наличие пуантов в его спортивной сумке в миг ставит крест абсолютно на всём? Свободе и личной жизни? Но раз Ники уже умудрился обратить внимание на этот атрибут, пускай он сам никак не увлекается балетом, было бы неплохо попытаться поискать этого высокомерного паренька в нейвере. Надо только узнать его имя, если не получится найти по запросу «действующие танцоры сеульского театра». Хотя может получиться. Во всяком случае, принадлежность к балетной сфере могла бы обьяснить его тон, сквозящий лёгким высокомерием. И подбородок, чуть вздёрнутый вверх по умолчанию, тоже. Нормальные люди так не ходят, и списать все его черты можно только на профессиональную деформацию. Понять и простить? Или подколоть и добить? — Потому что я тоже следил, — излишне честно пожимает плечами Нишимура. Но Ники просто не знает, что задирать голову в попытке казаться выше, — одна из привычек кимового тела, а не проявление высокомерия. Как и странный тон — лишь выражение волнения при общении. Ким-то привык танцевать и работать мышцами, а не общаться с людьми, которые что-то от него хотят, кроме удачного номера, и зачем-то напрягать связки. — Зачем вы за мной… — А что бы ты сделал на моём месте? Мы с тобой живём через один двор, между прочим, — хмурится Рики, — и я буквально вытащил тебя из петли, а по домам после этого мы шли в одном направлении; так уж получилось, что в одном темпе. Вот и узнал случайно, где ты живёшь. Да и… не должен ли я, уже заделавшись твоим спасителем, не позволить тебе довести начатое до конца? — Вы мне не Ангел-хранитель, — до самого конца избегая зрительного контакта, будто боится заглянуть хулигану в глаза и увидеть там что-то, чего не должен, протестует Сону. Тихо-тихо, почти шёпотом, чтобы со стороны не было видно, что их якобы близкие приятельские отношения таковыми далеко не являются, а этого парня в спортивном костюме он видит буквально второй раз в жизни. И то, в первый его недостаточно хорошо разглядел. Мало ли, кто он вообще такой? Но ответ на этот вопрос находится предельно быстро: — Тогда я его посланник, — хмыкает Ники. — Зачем вам это всё? Спасли и хватит. Или я недостаточно сильно вас поблагодарил? Что тогда надо сделать, чтобы благодарность засчиталась? Ну, у Ники, конечно, могло бы затесаться пару вариантов, вот только он не такой мудак и подонок, чтобы, записав кого-то в должники, нагло этим пользоваться. Лучше бы вообще не помогал тогда, не так ли? Но японцу не хочется, чтобы его помощь воспринимали как очередное жизненное ненастье. — Ничего мне от тебя не нужно. — Вам просто жалко меня, да? — То, что сам считаешь себя жалким, — не значит, что другие того же мнения. — Ох… — Ты балерина, да? — очень вовремя спрашивает Рики, которому не пришлось сильно долго думать после ловко замеченных нежно-розовых пуантов, совсем не напоминавших что-то, что мог бы носить на своих ногах взрослый парень. Или сколько ему там лет? Он хоть совершеннолетний? — Танцор балета, а не балерина, — и да, совершеннолетний Сону поправляет верёвки на плече, приосаниваясь, и подозрительно смотрит точно перед собой. — Какие мы, — хмыкает Ники, но с танцором спор не продолжает, мало ли ещё обидится и перестанет с ним разговаривать, а Нишимуре-то хочется выведать о нём и причинах сводить счёты с жизнью побольше, а не его затыкать. — И что танцуешь? Леблядиное озеро? Ха-ха, как смешно. Обхохочешься. — Нормально произносите слова, пожалуйста, — это из уст Сону действительно звучит как дружеская просьба, хотя, судя по устремлённому на всё что угодно, кроме Рики, взгляду, он прикладывает все усилия, чтобы скрыть раздражение и не нарваться на лишние проблемы. Как бы он ни был зол или чем-то расстроен, а держать себя в руках надо. Но какое это всё-таки кощунство: назвать что-то столь великое такими дешманскими словами. Если Сону «балерина» именно в женском роде, то этот Ники — не гордое «гопник», а самая настоящая босячка. И всё же, ещё не хватало бросаться на кого-то, кроме Сонхуна; пускай пощёчина была лишь единичным случаем, а распускать руки — не в привычках Сону. Он не считает себя достаточно сильным, чтобы идти напролом, поэтому действует тихо. Но от довольно скрытных и неброских методов он совершенно не становится милым или, уж тем более, безобидным человеком. Опаснее всего противник, которого недооцениваешь, а Сону именно такой. В конце концов, не все они, а именно он зашёл настолько далеко и занял главное место в пищевой цепочке. Он, а не все они. И кто теперь смеётся последним? Тем не менее теперь всё усложнилось. Один неверный жест на людей с улицы — и на пощаду от публики можно не рассчитывать. Балетные танцоры это представители элиты, чуть ли не оставшейся в современности с древних веков навевания аристократии. Эти манеры несут сквозь декады и столетия. Они должны подавать пример! Держать себя, осанку, свой сучий характер в узде, потому что в то же время нельзя, чтобы он был каким-то другим, добрым. Но при виде Ники всё по закону хорошо скрытое внутри себя хочется выпустить разом. Это что за такое неуважительное отношение к профессии? Хотя от подобного неотёсанного ждать другого вовсе не следовало. — Да я нормально произношу же, — Ким, считая, что конфликта лучше избежать, а не доводить до греха, ускоряет шаг, когда повелитель двора всё отрицает, но Ники всё равно бросается за ним. — Ну подожди ты! Подожди, — и притормаживает вместе рядом, почти что врезаясь по инерции, но вовремя ловит равновесие и, пропрыгав мимо Сону на одной ноге, в полунаклоне, случайно сровняв рост, засматривается на его лицо. — Что вам от меня надо, сколько ещё раз спрашивать? — сильно прищуривается Сону, чувствующий, что, когда ещё хулиган казался гораздо выше, его удавалось игнорирововать, как каждый день люди игнорируют стоящие в округе деревья. Но теперь получается глаза в глаза. Нишимура чуть медлит, прежде чем выдать очередную глупость, и, наклонившийся ещё сильнее с заведёнными за спину руками, чтобы посмотреть на Сону снизу вверх и словить его одобрение, шатающийся на одной ноге, зачем-то выпаливает: — Давай дружить? — Мы в детском саду? — становится как вкопанный перед своим домом уже сам Сону, хотя на его лице не читается откровенного удивления. Как будто это меньший выкрутас, которого можно было ждать от представителя низшего класса. — Или это у людей вашей касты такие культурные выражения? Сону уже даже не надеется скрыть своё место жительства. Как он понял, хулиган и так всё знает: вынюхал, выследил. — А что не так в этом выражении? — искренне не понимает Ники. — Вроде как в детстве оно у всех отлично работало. — Я, в отличие от вас, в детстве не застревал, — поразительно только то, что Сону по-прежнему усердно обращается к нему на «вы», хотя наверняка знает, что Рики вряд ли намного старше него; год не даёт необходимости выдерживать такую вот пропасть, создавать её искусственно. Ибо где восемнадцать, а где девятнадцать? Одно и то же. Ещё и разница в месяцах рождения не позволяет выдерживать даже год между двумя людьми, там едва ли наберётся половина от него. Танцор так старательно пытается держаться на расстоянии хотя бы из возрастных помарок или того факта, что друг друга толком не знают, а встречи в туалете для сближения недостаточно? Вряд ли это проявление уважения. Или же это у всех артистов театра такие особые выверты в виде издёвки? — Смотришь свысока, да, принцесса? — и пусть слова Сону звучали обидно. — Если я в детском саду, то уж прости, но ты от меня ушёл недалеко — будешь первоклассником, — а Ники не скрывает, что заметил колкость, он не ущемляется, потому как знает: кем бы ты ни был — всё в любой момент может круто перемениться на все сто восемьдесят, и гопником в их странной паре идущих по тропинке в центре двора станет уже этот хрупкий танцор, пускай сейчас при виде него в это трудно поверить. Ники уже ни с чем не спорит в этой жизни, даже с самым невозможным на вид, боясь, что судьба разозлится на громкие выражения и захочет показать ему кузькину мать и «как бывает ещё». Она и правда не терпит, когда зарекаются, Нишимура успел заметить за ней этот грешок в виде нетерпимости к людской самоуверенности. Мало ли, сейчас, как Сону, сам Ники начнёт жёстко отрицать со всем вот этим «да я! я бы никогда эти бабские пуанты не напялил!» — а потом сам обнаружит себя в центре сцены в балетной пачке. Но Сону не в силу возраста, а скорее в силу того, что жил в тренировочном зале и с другой, более разнообразной реальностью, не сталкивался, о жизненных переменах не в курсе. — Может, я действительно ушёл недалеко и буду первоклассником, — медленно кивает Ким. — Главное, что не гопником, — вот и реагирует на чернушную адидасную форму излишне осуждающе. Но Рики тоже не пальцем деланный: — Уж прости, но даже если так, у нас, по крайней мере, есть какие-то понятия дружбы. А вот в балетном зале о таком слове вообще не слышали, насколько я знаю, — блондин не планировал ссориться или портить кому-то из них двоих настроение, но одному себе остаться в тишине, как в проигрыше, не позволит. Он совершенно не согласен с Сону. Ему стоило бы более реалистично смотреть на события в мире и на самого себя в том числе. Может, тогда Вселенная прекратит казаться ему столь пугающей и невозможной для жизни? Стоило бы просто смириться с тем, что ни в чём нельзя быть уверенным на все сто. Ветер развевает отросшие пряди Рики, раскидывает их по лицу с красными от мороза щеками, пока Сону напоминает собой какую-то снегурочку, на которую этот холод не действует — оно и не странно, учитывая разницу в теплоте их одежды. Хотя собой Ким больше напоминает того, кто уже давно замёрз насмерть, вот и не реагирует до такой степени, что даже не может заставить себя двинуться в сторону дома. И попутный, пронзающий кожу ветер вовсе его не спасает, даже когда подталкивает в противоположную от бесячего хулигана сторону. — Мы, приземлённые, в отличие от таких «высоких», как вы, хотя бы знаем, каково быть свободными и счастливыми. И каково дорожить друг другом, не подставляя каждый удобный раз, тоже, — добивает Нишимура, и в этот момент почему-то Сону думает про Сонхуна. И про то, как тот пользуется каждым удачным моментом, который только подворачивается под руку, чтобы его опустить или унизить. Получается, что Рики… Прав? Тем временем в кустах неспокойно вовсе не из-за январских сквозняков. — Почему он общается с этим пидором в гетрах? — шепчет один из двух парней в адидасе, который немногим отличается от нишимурового; он синий. — Ты можешь быть потише? — кладя указательный палец на чужие тонкие, но приятные наощупь губы, шикает на паренька второй однокустчанин с точно такими же жжёнными волосами-соломой, но без бело-чёрного мелирования, как у Ники. — Хотя подожди… действительно. Мне казалось сначала, что он подошёл свистнуть сигу или избить его где-то в подворотне за нежный образ, но почему они до сих пор разговаривают? Может, он его любовник?.. — Думаешь?.. — чуть смущается парень, когда чужой палец покидает его уста. — Похоже на то, — хмурится один из районных хулиганов. — Два пидора вместо одного? — глаза мальчонки поменьше полнятся искренним ужасом и почему-то боязнью за собственную жизнь, хотя ни Рики, ни Сону её никак не касаются. Может, ему кажется, что взаимодействие с голубыми окрасит его в похожий цвет? Бояться этого имело бы хоть какой-то смысл, если бы уже не было слишком поздно. «На самом деле, все четыре», — было бы верным ответом, но, наверное, рано ещё Чонсону с Чонвоном узнать похожую по жуткости правду о себе самих. Отрицание — естественая реакция, а не только одна из ступеней на пути к принятию. Порой с неё никуда не сдвигаются. И она — лучшая защита своих пошатанных нравов. Шестёрки Хисына, которым наябидничали на Ники, теперь зачем-то выслеживают ещё и обычного жителя многоэтажки. И пока они шуршат по кустам без возможности понять, почему их мишени, которых уже записали в «потерянных», срутся между собой совсем не как голубки… Сону, ничего не знающий о новых, грядущих в его жизнь переменах, с заметной беспечностью дует губы. Вот он, в отличие от Нишимуры, откровенно обиделся, а привычка сделала своё, дабы не позволить эту обиду скрыть. От незаметно подступившего чувства оскорблённости, хотя здесь незнакомец прав. Что ж, не отрицает — значит, догадки были правдивы, и пуанты в кимовой сумке это не просто хобби, а всё-таки нечто серьёзное. Здесь и без рубрики «вопрос-ответ» можно сопоставить факты, а Ники весьма наблюдателен. Как минимум в направлении того, что условия в балетном мире, к которому Сону прилип кожей и принадлежит каждой из своих сто восьми костей, не совсем человеческие и располагают к счастливой жизни. — И что теперь? — к удивлению Ники, не отрицает Сону: в сфере балета одни стервы, и да, он — одна из них. Пусть этот гопник не надеется, что попал на исключение и заполучил себе в диалог доброго и красивого. Одно всегда исключает другое, а Сону, чего греха таить, весьма хорош собой. — Давай так, — не сдаётся Нишимура, — я скажу тебе своё имя, и, если до тебя кто-нибудь докопается на улице, ответишь им, что ты мой младший брат. — А?.. Мы даже не похожи. — Тогда… — Давайте без тогда. Мне пора домой! Ники смотрит на то, как топают ножки, сверкая пятками, к подошвам на которых прилепился снег с улицы. А сам вдыхает побольше воздуха, но без всяких выдохов, потому как таким образом набирает побольше запаса в лёгкие, чтобы прокричать ливающей балерине вслед: — Меня зовут Нишимура Рики! — сложив руки вокруг рта, дабы было слышно получше. Раз слышит весь двор и в некоторых квартирах даже включается свет, то и наверняка не пройдёт мимо танцора. — Но ты можешь называть меня просто Ники! Ким правда слышит, но оттого только яростнее обещает себе, что не будет включать свет до самого утра, чтобы этот идиот хотя бы не понял, в какой квартире он живёт, раз уже очевидно знает подъезд. Сону тогда скрылся за пиликающей дверью, но не пошедший дальше за ним Рики был уверен, что встреча далеко не последняя. Прежде, чем полностью успокоиться и поверить в то, что паренёк больше не повторит сомнительных попыток, Нишимура должен как минимум узнать, в чём их причина. И заставить её больше не приходить в жизнь балерины. Да-да-да, Ники прекрасно знает, что танцоров балета не называют «балеринами», но в использовании слов ему никто не указ. Сону не танцор, не танцор балета и никакой не балерун, а самая настоящая балерина. Он этим сквозит. Чем-то женским, в плане… Милым, утончённым, хорошеньким. Рики пока ещё не видел кого-то точь-в-точь как он. Речь скорее идёт об определённом типаже, когда человек не совсем закренивается в образ заднеприводного, но в то же время не является грубым мужлом. Сону ровно на идеальной золотой середине. Хоть никто и не говорил, что он вообще по парням, да и думать об этом совсем не в тему, ведь Рики интереснее другое: Зачем он вообще, будучи таким всем из себя распрелестным, на это пошёл? Его наверняка с подобным обаянием и внешностью много кто любит, так чего ему не хватало, когда он вешался в общественном туалете, проявив жуткую жестокость, несправедливость и обесценивание в первую очередь к самому себе? Или. Кто его до такого довёл? За одной из редких подработок, которая отнимает едва ли половину дня и переустановкой камер, что муторна сама по себе и занимает куда больше времени (чтобы их не сняли во время рейдов, потому что Рики как-то задолбался покупать новые в даркнете), Нишимура ненадолго забывает о своём желании раскопать информацию о мальчишке. День начинается и снова заканчивается дрочкой. Но впервые Рики ловит себя на мысли о том, что не может в неё полностью погрузиться: сосредоточиться не выходит, а мысли постоянно отходят куда-то не туда. Привычно сжимая член перед экраном компьютера, транслирующим ему голые и не очень жопы в прямом эфире, Ники ругает себя за то, что продолжает думать не о них, а только о запомнившемся ему одетым Сону. Как будто изменяет всем своим жертвам с единственной, той самой несостоявшейся. И если при виде неудавшегося самоубийства у Ники мог появиться незакрытый гештальт, доведи Сону попытку до победного, то даже спасённым он создал Нишимуре новые нерешённые проблемы. Блоки в виде «не успокоюсь, пока не заполучу». Но это не Рики, правда. Это его долбаный, неугомонный, извращённый мозг. Причём при каждой дрочке на незнакомцев Рики запинается именно на Сону совсем не в пошлом контексте: скорее на его имени, возрасте, подноготной, родном городе, пьесах, более подробном роде деятельности, а точнее — месте, которое он занимает в своей сфере. Насколько красиво он танцует, когда уже сам по себе воплощение Рая? Насколько плавно двигается? Ему же наверняка очень идут пуанты? А каков он в балетном костюме? Его глаза сияют, когда он на сцене, или ему хочется поскорее оттуда уйти? Он боится ошибиться или ему легко в процессе? Его хочется узнать целиком: от простого любопытства, похотливого желания увидеть его полностью уязвимым, обнажённым, до естественной потребности узнать о его личности и характере от и до. На удивление всё не заканчивается и даже не начинается с и на низменном. Разве это преступление — интересоваться кем-то со всех возможных сторон? Ну, да, как бы. Всё это часть вторжения в чужую жизнь, а потому непростительно. Мозгу чудом удаётся рассинхронизироваться с рукой и не помешать возбуждению остаться заточённым в теле — кончить удаётся, но впервые не хочется продолжить. Решивший, что так быть не должно и что одержимость новым знакомым не принесёт ни в его, ни в чужую жизнь ничего хорошего, хулиган договаривается сам с собой о том, что не будет лезть в подробности кимовой жизни. А потому обещает себе не забивать в поиск никаких вопросов про действующих танцоров корейского театра. Может, хоть так получится не разжигать пламя раздора с самим собой ещё сильнее? Вроде бы поначалу у него даже получается забыть о глупостях. Но Ники мечтает дать себе пощёчину в ту же ночь, когда принимается и вроде бы даже выполняет с виду правильное решение, — и вот те на, посреди неё же просыпается с саднящим колом в штанах от постоянно повторяющегося сна, в котором новоиспечённый знакомый демонстрирует все чудеса балетной растяжки. Сначала парень по-честному даёт себе леща, после чего айкает и со слезящимися глазами потирает место удара; парадоксально, но собственная пощёчина, к которой вроде бы был готов, ощущается раз в десять больнее, чем кулак недруга, летящий прямо в зубы. Но самоизбиение не помогает избавиться от бесовщины в виде ночных приключений со стояком, а потому проблему приходится как-то решать, после чего Рики мечтает разве что отрубить себе что-нибудь. Желательно всё. То, чем, и то, что. Понятно же, да?.. Как же, боже, перед балериной стыдно — Рики впервые так сильно ненавидит себя за собственные инстинкты и начинает ощущать их неправильно. Дрочить на Сону, как на реального человека, который реагировал на слова Ники и участвовал с ним в непростом разговоре, проявляя эмоции, — жутко совестно и стесняюще. Но приходится. Потому что от мерзких мыслей о нём избавиться не помогает даже контрастный душ. Ники зарабатывает себе шишку в центре лба, когда ударяется головой о кафельное покрытие душевой, в которой с наступлением утра за последний час кончает раз третий, хотя изначально заходил туда в надежде понизить уровень накопившихся в пределах его бошки страстей. Почему стояк бывает не только утренним? Но ведь это нормально, так? Все парни дрочат на тех, кого сочли внешне привлекательными! И Сону очень красивый. Он, скорее всего, тоже не святой. Ведь так?.. Интересно, на кого передергивает он и сошлись ли бы их вкусы? Но предлагать ему что-либо Рики не осмелится никогда и ни за что в жизни, — даже совместную дрочку. Хотя как было бы здорово соединить две плоти, и… Так-так-так, нет! Соберись, тряпка! Возьми себя в руки, тряпище! Будь ты человеком, в конце-то концов! Разве путь становления членом, э… Не тем, а членом общества уже не начался с того, что Ники отдал себе отчёт в том, что его порнохабные мысли по отношению к реальному человеку, рядом с которым он дышал и нормально разговаривал, — похабные и отвратные? А значит, не заслуживают права быть. Он же не какой-то там извращенец. Только у себя в комнате, пока никто не видит. Но не при людях! Не при живых, с которыми он может столкнуться на улице и которым потом должен посмотреть в глаза. Ники хочется плакать от чувства безысходности, а потому, даже прикусывая губу от боли после удара лба о кафель, он просто повторяет движение — как наяривающей дальше руки-невольницы, так и бьющейся о стену головы-заложницы ситуации. Когда же это, сука, наконец, прекратится, и тело перестанет реагировать на балерину и мысль о его пируэтах со шпагатами? С расставленными в стороны, широко раздвинутыми ногами и их хорошей растяжкой? Когда он перестанет воспринимать это ярче и сильнее, чем просмотр запрещённых видео со своих камер-жучков? Не за это Рики боролся, ох, не за это. — Так! Хватит! — орёт он как полоумный, будучи наедине с собой в пустой квартире, пока заматывается в полотенце и обливается с ледяного душа уже в нём, чтобы продлить охлаждение. Господи, да хоть выбегай на улицу полностью голым и прыгай в сугроб с головой — и верхней, и нижней, лишь бы остудились обе, дуры. — Пора прекращать! Это не-нор-маль-но. Это нечестно и некрасиво по отношению к человеку, которого Рики успел начать воспринимать как настоящего, а не просто картинку. Он не против своего мелкого хобби, но не желает сексуализировать настоящих знакомых. Хотя и посчитав балерину запретной темой, Ники, будто бы сделав его присутствие в своей жизни и караул его подъезда частью своей повседневной рутины, продолжает провожать Сону домой ежедневно. Рыдать в душе после дрочки от чувства вины и провожать, рыдать от чувства вины и караулить подъезд снова. Снова и снова — по кругу. И если прежде, каждый день после их самой первой встречи состоял из слежки за Сону от театра до дома, то отныне Нишимура продвинулся чуть дальше в своём жадном и даже чуть эгоистичном желании прочитать его по затылку. Так, из больного любопытства. Посудите сами: когда вы спасли кого-то, вы словно вложили в этого человека свои нервы, время, силы и переживания, которые не закончатся после первого акта «вытаскивания из петли». И как бы это ни было бескорыстно, свою корысть вы обязательно найдёте, неосознанно видя этого «кого-то», спасённого вами, обязанным. Поэтому добро, как сказал Сону, иногда «причиняют», как могли бы причинить боль. Но у Ники нет таких планов. Потому что даже после получается тратить на него время мыслями из разряда «всё ли хорошо отныне, и будет ли впредь?» А получая ответ, звучащий как «скорее нет, чем да», и вовсе подключается к продукту своей доброты куда крепче, как будто теперь они с Сону, чьего имени Нишимура до сих пор не знает, связаны. Образуется какой-то коннект, хотят того обе стороны или нет. И Ники чувствует себя без повода ответственным за дальнейшее будущее Сону, а Сону — без того же ему благодарным. Порой достаточно вызвать любую эмоцию, чтобы о тебе не забывали, и неважно, плохую или хорошую. Порой мозг не способен различать эти два полюса, их оттенки и последствия; лишь бы притяжение и сила воздействия были одинаково сильны. Сону присутствие хулигана сбивает и напрягает поначалу, поэтому к нему столько внимания. И оттого невозможно освободиться и забыть, или, напротив, всё грубо отрезать от себя, пока ещё не поздно. Вот и преследования никак не прекратит; пока ещё не захотел сказать однозначное «нет» достаточно сильно, хотя это, наверное, было бы правильно. Хотя изначально доброе дело просто казалось «добрым делом», Ники и часа не может провести без мыслей о танцоре. А тот по инерции о нём. Не каждый же день кому-то становится на тебя не наплевать. И не каждый тебе самому становится не наплевать на кого-то. С недавних пор хулиган, вместо разминки в виде драк, увлекается походами за танцором, игнорируя тот факт, что Сону даже не собирается с ним никак взаимодействовать, не то что разговаривать. И ни разу за всё время Ким не проявил никакого снисхождения, банально не пригласил поравняться с собой, пока Рики его провожал. Да даже не поздоровался. Ники хоть бы что. Не привыкать к тому, что его воспринимают одним из многослойных серых многоэтажек — частью давно не крашенных бордюров и луж, так скажем. Как неотъемлемый атрибут района, из которого всё равно хочется свалить куда подальше, а значит и воплощающий его человек вызывает те же эмоции. Какие вызвали бы окурки под подошвой, кучка бычков в пепельнице, росписи и чьи-то премудрости на стенах. Он принял и смирился с тем, что является сопутствующей ассоциацией к этим вещам и с ними не разлучен; Ники и сам курит, но, не почуяв от балерины запаха никотина, ни разу не курил перед тем, как его встретить и увязаться следом. К Ники, знающему, как себя постоять, можно пытаться относиться как угодно. Однако запретить свободному гражданину свободно перемещаться в свободной стране нельзя, поэтому с молчаливого (не)позволения Сону Ники всё время тащился сзади, сохраняя расстояние, безопасное для психики Кима. Ну и, на худой конец, то, которое пока ещё не могло бы стать поводом для похода в ментовку со словами «осадите вы уже этого сраного сталкера». Там бы мальчишке ответили: «Вы не можете доказать, что за вами следят, если человек живёт в соседнем дворе и ходит по той же дороге, что и вы». Но. Тот его ни разу не прогнал — и уже славно. Потому что, если бы Ким сказал «оставь меня в покое» на полном серьёзе и на чистом корейском языке, Ники пришлось бы смириться и отцепиться. Но почему-то балерина этого не делал. Может быть, он по-настоящему ощущал за собой защищённый тыл каждый раз, когда покидал дом и возвращался туда не в одиночестве? Сону не смог бы признать этого напрямую, но раньше он уже замечал, что по дороге домой, которая проходит по достаточно тёмным и мрачным дворам, ловит на себе взгляды. Сначала ему казалось, что это могли быть фанаты или репортёры (в чём тоже мало хорошего, но это, по крайней мере, привычно), однако после того дня, как Нишимура вмешался во время особо высоко поднявшегося риска быть похищенным или избитым, напротив, почувствовал себя безопаснее в его присутствии. Поверивший, что спасший его дважды вряд ли преследует цель как-либо навредить. Может, Рики в него влюбился, как и тысячи сидящих в зале зрителей? Или проспорил кому? Хотя вряд ли встречу в туалете можно было как-то подтасовать или спланировать. Это была чистой воды случайность. А потому Сону ещё спокойнее рядом с ним. Когда Сону слышал, как снег скрипит именно под его ботинками позади, а ветер елозит по непродуваемой спортивной куртке. Почему-то и шаги этого конкретного хулигана казались другими, а потому узнавать в них его, ни разу так и не обернувшись, было проще простого: темп, скорость походки, вес, с которым тело вдавливает крупицы примёрзших к земле снежинок, как скрипит, скользя, рельеф подошвы — порой он казался слишком лёгким по звуку для его-то габаритов. Дешёвая с виду желтизна в нишимуровых осветлённых волосах заставляла устрашающего с виду хулигана напоминать собой цыплёнка, но в то же время по ходьбе это была настоящая пума или другая из породы изящных кошачьих. Сону много значения придавал таким деталям, как походка, потому что в его сфере именно по ней можно было определить годного противника — достаточно хорошего танцора, и то, в каком стиле он двигается. Ники всегда ходит, как будто крадётся, хотя со стороны это похоже на классическую гопарьскую развалочку. И хоть Ким делал вид, что ему плевать, кто там за ним ходит, не было ни одного раза, чтобы он не подметил: «Ах, этот звук хрустящего снега, мягкие шаги… Значит, это он позади. Вот и хорошо». И обязательным сопровождающим в походе домой и на тренировку была не только сумка со сменкой, но и парень позади. Не было ни одного дня, чтобы Нишимура не шагал где-то в отдалении, будто бы защищая его на расстоянии. Будучи готовым влезть в драку, если вдруг понадобится. Как ни странно, чувство покоя после жуткой нестабильности очень понравилось Киму. Но это он ещё не знал, что безопасность окажется мнимой, потому как опасность рядом с Нишимурой — куда более реальная.***
С самого утра день не задался: что его начало, что продолжение заставляли Сону думать только о том, что сегодня лучше было бы не просыпаться вообще. И настроение в очередной поИ Сону надо защищать. Ким явно не из тех, кто бегает быстро, но из тех, кто может выдержать марафон. Не о скорости, а о терпеливости и выносливости. Однако сейчас это совсем не в помощь. Единственное, что удивляет по-настоящему сильно, — то, как сравнивается их скорость, когда бегущий с разгоном Формулы-1 Нишимура, крепко держащий Сону за ладонь, позволяет не отставать. Сону в эти моменты как будто и ногами пола толком не касается, а, оттолкнувшись от него только единожды, летит как воздушный шарик, привязанный к велосипеду; Ники тащит за собой, почти не тратя на это особых сил. Кимовы промокшие и потемневшие от талой снежной воды носки касаются льда через раз, а ветер дует в лицо, как будто Сону сейчас едет на санках по склону и скорость набирается сама, обжигая летящими в лицо кусочками взлетающего снега, хотя они бегут по довольно волнообразной улице, наклоны и спуски на которой встречаются бесконечно. С Нишимурой тем не менее даже по таким склонам бежать становится как-то донельзя легко, и пусть это просто физика… Сону хочет быть Ньютоном, которому наконец ебанёт этим долбаным яблоком по голове, чтобы он больше не думал ни о чём странном и неуместном. Но эйфория наполняет лёгкие, и как-то так удаётся забыть обо всех своих мелких бедах и более серьёзных проблемах — их уносит вместе со встречным сквозняком из-за поворота, когда оба поворачивают за угол, а Сону носками скользит. Тот самый сквозняк имеет свой собственный звук колокольчиков на входной двери, ведущей в новую жизнь, и пахнет весной. Он выдувает оттенки расстроенности и жгучей горечи из носа, стряхивает пыль сожалений с губ и щёк, те обветривая, сдувая застарелые обиды вместе с чувством стыда. Забыть о Сонхуне, об этом дурацком пластыре у себя на переносице, о стриженных короче привычной нормы волосах (хотя так расстроился после парикмахера), о стёртых в кровь от пуантов ногах, о потерянных в погоне шлёпанцах, которые даже не его, и босоногости. О холоде земли и проблемах с весом, о пропавшем ненадолго перманентном ощущении тошноты, расстройствах пищевого поведения и ненависти к самому себе, своему телу. Будто у Сону больше нет того тяжёлого — и всё в мире становится так легко и невесомо, как он сам в эти мгновения. Словно нет ноющих мышц, сломанных рёбер, крутящихся как с миксером на плохую, дождливую и снежную погоду костей. Сону, как правило, бесит себя неимоверно, до той степени, что не может терпеть, и он готов разбить каждое новое зеркало, появляющееся в своей комнате — чтобы убиться его осколками, — но сейчас забывает даже об этом, как забывает и о самом пугающем на данный момент. Скандале, способном разрушить жизнь. Но, вопреки всему, Сону не забывает о самой жизни — сейчас он, как ни парадоксально, впервые чувствует её всем телом и душой, во всём вкусе, словно существовавших прежде преград для наслаждения ею больше нет. Не было и не появится впредь. И бегущий впереди хулиган ощущается как тот самый создатель беспредела, впустивший столько свежего и чуть бодрящего своей морозностью воздуха в затхлую и забитую ненужными вещами-людьми комнату. И в ней он остаётся один, всё выворачивая. И Сону в своих представлениях закатывает истерику по поводу того, что в его беспорядок вторглись без спроса. Истерику, в конце которой обязательно поблагодарит Ники за появление в своей жизни, и, может, даже попросит остаться в ней, как на одной из своих остановок, подольше. Они пробегают мимо кучи ступенек и крутых лестниц, поросших высохшей за зиму травой, — её скелетов, ведущих куда-то в один из сотни тупиков. Мимо дешёвых, старых и тех, что поновее, машин. Мимо парочек на свиданиях и замужних пожилых пар, мимо школьников и старичков, торгующих газетами. Всё это остаётся позади, но не ускользает от глаз и чётко запоминается, как и развевающиеся волосы парня впереди. Ему, наверное, сейчас тоже страшно? Но он всё равно ведёт Кима за собой. Сквозь прищур глаз Сону смотрит на затылок Нишимуры, на его летающие в беспорядке волосы-солому, и на миг тот оборачивается, будто бы ощутив чужой безмолвный вопрос: куда мы бежим и как долго нам нужно продолжать,
***
Искать долго не приходится, и совсем скоро, ещё прежде, чем успевает забить «действующие работники театра» в поисковик, утром следующего дня Рики натыкается на искромётный заголовок: «Действующие главные звёзды современного балета, партнёры по постановке и обворожительные дети балета — аполлон Пак Сонхун и его лебедь Ким Сону, состоят в отношениях!» — эти слова буквально лидируют на всех поисковых страницах, становятся главным звеном на каждом сайте; об этом трубят на каждом углу, показывают в новостях, так что даже без отдельного поиска в интернете это было бы сложно не заметить. «Символы искусства и свободной любви! Ким Сону и Пак Сонхун». Ники с сомнением принаклоняет голову, мгновенно открывая самую раскрученную статью, хотя тыкает в одну из целого потока одинаковых наугад, и тут же узнаёт в прикрёпленном к новости фото того самого мальчишку, которого проводил до дома, а вчера ещё и: а) снимал с забора, б) носил на руках. Надо же. Какая Вселенная, оказывается, тесная штука. Все, считай, друг друга знают. Где-то за популярным списком новостей на заднем плане остаётся статья с подписью «Утечка видео с ссорой влюблённых танцоров балета: Сонхун и Сону так сильно любят друг друга, что даже ссорятся со страстью». Ого, даже это подали под таким соусом, будто им не плевать друг на друга, поэтому ссоры настолько же душещипательны, как их выступления на сцене. Каковы тогда примирения? Странное ощущение, но почему Ники испытывает иррациональный флёр опечаленности? И даже толику разочарования. Себе он это объясняет так: его смущает, с какой скоростью мальчик, которого, как оказывается, зовут Сону — прежде из них двоих представлялся только Ники, — разогнался от неудачной попытки самоубийства в общественном туалете до отношений с кем-то вроде чувака со второго фото. Пак Сонхун, говорите? Что-то как-то не вяжется, но. Понимающий, что не имеет ни причин, ни права обижаться или возмущаться, потому как они с Кимом даже не могут называться хорошо знакомыми, Нишимура объясняет внутреннее недовольство тем, что Ким, быть может, пытался наложить на себя руки из-за ссоры с любимым. Расстался с ним на тот момент и был очень опечален, а теперь снова сошёлся, и мир вновь заиграл радужными красками — в прямом и переносном смысле. Наверное, теперь за ним можно не следить и не ходить по пятам, ведь при живом парне Сону вряд ли снова полезет в петлю, а значит, ответственность спасителя, что была на плечах Нишимуры, теперь в чужих руках. Переложена. Но сумеет ли этот Сонхун, похожий на воплощение нарциссизма, её вынести? Ники хорошо чувствует людей, и этот индюк вызывает в нём антипатию с первых же мгновений, но не ему решать, кто достоин быть сексуальным и романтическим партнёром для Сону, когда сам не является примером для подражания. Что бы там ни было, а о Сону можно забыть, ведь он теперь занят. Жаль, что не получается. Ники в очередной раз заканчивает свой день перед театром, встречая Сону, дабы провести его, будучи привычно молчаливым хвостиком, с которым никто не разговаривает. Но в этот раз Сону мало того, что выглядит безумно грустным, когда у него, по идее, после примирения с возлюбленным не должно быть на это никаких причин, так он ещё и замирает в центре расчищенной от снега тропы, приставляя свои сапоги один ко второму. Но до конца не оборачивается. И при этом ничего не просит, хотя точно по шагам сходу определил, кто за ним идёт. Но почему-то Ники подсознательно ощущает, что таким образом Сону, нуждающийся, но совершенно не умеющий просить о помощи или банально чьей-то поддержке, пытается пригласить Ники сократить расстояние и подойти первым, что он и делает. Всё это время знавший, что его не прогоняют, но и не зовут к себе, он ждал, что ему хотя бы намёком позволят приблизиться. И вот, Сону наконец-то замер в центре двора. — Почему ты выглядишь таким расстроенным? — проницательно спрашивает хулиган, настороженно оглядывающийся в поиске людей Хисына (проблема с ним ещё не решена), и привычно засунувший руки в карманы, когда приближается к одиноко стоявшему мальчику, которого столько дней провожал. — Как будто вот-вот заплачешь. — Да не плачу я! — внезапно из полной тишины это звучит на повышенных тонах; что ж, Ники не ожидал, что Сону умеет вот так вот злиться или напрямую выражать своё недовольство. Нервы настолько пошатаны, да? Он-то, ко всему прочему, ещё и оказался «прима-балериной», согласно нейверу и гуглу, а такие люди всегда в первую очередь — о статусе и об умении себя держать; чуть ли не аристократы. Да и Сону, честно, отлично попадал под описание внешне, долго и упорно держался, позволив воспринимать себя флегматиком. Вот, впервые показал Ники эмоции, это и удивило. — Мне просто обидно, — голос Сону дрожит, он мямлит до такой степени в попытке сдержать растерянность, что Рики даже не разбирает значение следующих слов: —…что все думают, что у нас любовь, когда мы ненавидим друг друга… Понятно только одно: Сону пытается пожаловаться. Что? Так внезапно? Захотел раскрыть душу? Нишимуре? С другой стороны, несмотря на то, что они не близки, такое возможно — излить переживания проще малознакомым людям, чем тем, с кем ты целуешься в дёсна. Ники принимает такой расклад, понимая, что Сону, может быть, просто некому больше высказаться. Это и то, что не является для него близким и таким, пожалуй, никогда не станет в силу разницы и статусной пропасти между ними. Слишком разные, вот и всё. Никакой трагедии. Каждому нужна ровня, а Сону будет встречаться с таким, как Сонхун, сколько бы Ники ни был уверенным в себе, потрясающе красивым молодым человеком — до аристократа с балетной растяжкой ему далеко. Сону присаживается на лавочку, потупив глаза в пол и мило сложив руки в лодочку на коленках, под слоем одежды на которых не видны синяки и ссадины от неудачных приземлений, и Ники садится рядом, но иначе: вразвалочку, широко расставив ноги, как привык. Самый главный его минус и достоинство заключается в том, что, как бы ни желал поворота ситуации в свою сторону, Рики никогда не сможет лицемерить и притворяться. Но потом он впервые в жизни испытывает неловкость от чужого взгляда, замкнутое молчание в котором слышится громче истошного крика. От взгляда Сону на свою же позу хулиган резко подбирает ноги, устраиваясь более прилично. Нишимура что-то себя не узнаёт, когда он рядом с балериной… — Слушайте, можете кое-что сказать мне объективно? — абсолютно спокойно и воспитанно интересуется Сону, начинавший диалог куда более истерично. — Да?.. Что именно? — обращается к танцору Ники, поворачиваюсь чуть ли не всем телом в его направлении. — Только честно. — Да я честнее всех самых честных, — слегка лукавит Нишимура. Перед ними вид на половину двора, на детские качели и горки, на квадраты серых домов, чуть украшенные свежевыпавшим снегом. Солнце давно село, поэтому слегка прохладно, но включённый свет в чужих квартирах из дома напротив вселяет некое ощущение уюта. Ты будто пропитываешься чужим счастьем. Так бы и Ники пропитался счастьем Сонхуна, в мечтах ощутив его на себе. Каково чувствовать, что кто-то вроде Сону… Твой? — Тогда скажите прямо, только без приукрас и попыток меня успокоить, договорились? — тем времен, не отвлекаясь от темы, продолжает Ким. Кажется, грядёт очень серьёзный разговор, что не может не напрягать. Такая вот подготовка к нему заставляет некрашенные корни Ники осветлиться самостоятельно, от появившейся при стрессе седины. — Да говори уже, а. Не тяни кота за я- — Если просто представить, — резко выдаёт Сону, тараторя, будто в процессе боится передумать и всё же заткнуться (а к разговору он, нервно раскачивающийся на лавочке, готовил никак не Нишимуру, а скорее самого себя), — чисто теоретически, вы бы смогли со мной переспать? — А?.. — звучит так, как будто Ники только что ударили под дых. Вылетает какой-то стон прокуренного бомжа или алкоголика, чудом вылезшего из сугроба, в который упал, не рассчитав, и проспал до утра следующего дня. Хриплый и такой, что после хочется прокашляться да попить горячей воды. А в груди вообще мясо. Последствие вопроса, который мало слышится как реальный, ощущается больнее, чем поножовщина, а у Нишимуры и такой опыт имеется. Он переживает как школьница, когда подобное слышит. — В плане, — но Сону добавляет ещё больше соли в эту кашу-малашу, — я ничего не предлагаю, просто пытаюсь понять, могу ли я быть желанным вообще или же сексуальность прошла мимо меня. Ага, мимо, конечно… Лучше бы правда прошла — и в мире было бы на одного живого Ники больше. А так Сону ещё и целится прямо в голову, довершает контрольным: — Как считаете, я выгляжу так, как будто могу кого-то возбудить? Почему-то у Нишимуры начинают трястись руки, отнимаются ноги и немеют посиневшие на морозе губы. Над ним, наверное, издеваются. Как можно было додуматься до такой… Ох. Нет слов. И как же, блять, извольте подсказать, правильно ответить на этот вопрос? «Я сексуальный?» — из уст человека, который даже не представляет, насколько, ведь в глазах Нишимуры буквально ходячая бомба ускоренного действия. Сказать Сону напрямую: «Я уже не смотрю на видео из туалетов и дрочу на одного тебя целый месяц, что является для меня настоящим рекордом»? Или ещё: «В момент, когда я нёс тебя на руках, старался поднять повыше, чтобы ты не ощутил того жуткого каменного стояка»? Ммм, или поподробнее про то, что: «Я чуть не кончил в моменте, когда снял тебя с забора и ты оказался сидеть у меня на коленях, потёршись о мой пах»? На кой чёрт Сону просит такие подробности? Он что-то знает о Ники? Или ещё хочет услышать о том, как: «Я почти умер, когда мы остались наедине в замкнутом помещении, и я пытался с уважением не нарушать твоё личное пространство, но ты с лёгкостью нарушил моё, сравнив размер ладоней с прикосновением так, что у меня потом сорвало крышу и до самого дома внизу всё дымилось и болело без разрядки, а на обычных людей в жизни я так как бы не реагирую, ты не подумай. Остаются ли вопросы о твоей сексуальности после этого?» Как тебе, мол, Сону, такое? Это будет слишком, не так ли? Не хочет же Ники показаться конченым извращенцем, коим он в принципе и является, но теперь его ещё угораздило, кажется… Нет, ничего подобного, вы что. Сону будет противно думать об этом: Ники на страже его психики, а потому не позволит себе лишнего; со своими словами и низменными желаниями запросто испачкает и исковеркает самые высокие чувства. Он это знает, а потому держит себя в узде. Или же, чего лучше, сказать в ответ на вопрос про сексуальность параллельное первому варианту: «Мне лично на тебя вообще плевать, не знаю, как у остальных, но у меня на тебя никогда не вставал и не встанет, и вообще, того этого, буква ю — похую, похуй плюс по…» Тоже так себе решение. Ни туда, ни сюда — попал бедный пацан. Напоролся Ники на типичный женский вопрос, где просто не существует правильного ответа, хотя слышит его из уст такого же молодого парня, танцора балета. Рики, в общем, некультурно долго думает о возможной реакции на противоположные друг другу слова, и получается надумать только что-то такое: Первое правдивое, но небезопасное для своих щёк (потому что запросто можно схватить заслуженную пощечину): «Я лично тебя хочу. Очень!» равно «Ты меня домогаешься. Озабоченный, урод, извращенец, думаешь только об одном, у тебя из двух голов работает только нижняя». Или слукавить, но так, чтобы было повежливее и ни для кого из них не обременительно: «Я лично тебя не хочу, успокойся» равно «О нет, я никому не нужен, я не секси, плак-плак. Как же так, как мне жить дальше? Пойду вешаться в кабинку туалета ещё раз, не ходи за мной, я же тебе не нужен!» Мозг рисует Рики ужастики, которые сопровождают любую фразу, которая только могла бы вылететь из его рта, и с безумными глазами, сидя рядом с Сону, он молчит необычайно долго как для своего развязанного языка. — Я спросил что-то не то?.. — начинает переживать Сону из-за затянувшейся в размышлениях Рики паузы. — Нет, всё то, просто… Ну почему? Почему-почему-почему он спрашивает именно мнения Ники, а не пытается перевести к чему-то более обобщённому? Типа, подходит ли Сону по стандарту? Можно было бы ответить легко — да, ещё как подходит. Жуткий стресс окутывает всё тело, а мозг подбрасывает такие картинки, такое воображение ассоциаций с Сону и одними словами, звучащими наяву, что Рики приходится напрячься и сильнее сжать ноги, воздействуя на надоевший докучать орган силой мысли: опустись немедленно! Вряд ли Сону ожидает услышать это. И самое худшее в этом то, что правда кажется просто омерзительной, а потому её не выберешь в ста процентах случаев. Но и пока она в голове у Ники — всё нормально. Он может дрочить, на кого хочет и когда захочет, но совсем необязательно оповещать в этом героя своих влажных фантазий — это могло бы травмировать. Надо найти обходной путь и не отвечать на вопрос напрямую, вот Нишимура и выкручивается, как может: — Если говорить за всех… Но Сону не даёт разговору отойти в другую сторону, возвращая на место со словами: — Я спрашиваю у вас. Вы бы смогли со мной? Вот же… Да что с ним не так? Он уверен, что готов услышать правду, или чего он вообще ждёт от этого гиблого человека и пропащего диалога вместе с ним же? — А п-почему н-нет?.. — осторожно отвечает Ники вопросом на вопрос. — Да так, просто. Есть люди, которые так не считают… — Серьёзно? Как это? — Ники выдаёт, казалось бы, с виду нормальное замечание, но реакцию на него получает просто бомбическую по своим меркам. Сону, сколько бы ни отрицал свою очевидную печаль ещё в начале встречи, всё-таки начинает плакать, хотя этому явлению, что прямо сейчас удаётся наблюдать перед собой Нишимуре, скорее подойдёт выражение «рыдать в три ручья». Ким позорно прячет лицо в своих маленьких ладошках и начинает трястись как осиновый лист на ветру, что вот-вот сорвётся. С трагизмом, будто схлопнулся целый мир, и у него нет будущего — вот такой Сону артист, хотя ревёт искренне, пока Ники окончательно теряется, потому что понятия не имеет, как успокаивать плачущих людей. Женские слёзы на него не действуют и не вызывают никаких чувств — ни отрицательных, ни положительных; с симпатичными парнями из туалетов, помимо Сону, он ни разу не взаимодействовал в обычной жизни и мало воспринимал их реальными людьми со своими чувствами, а мужицкие мужики из окружения никогда не рыдали, умея только махать кулаками и орать. Собственно, Ники был почти что таким же. Но ему не хотелось, чтобы Сону плакал, причём, судя по всему, ещё и из-за какого-то ублюдочного индюка с нарциссизмом. Такие люди никого не любят, а у парня Сону буквально на лице написан диагноз. Зачем он вообще с ним встречается? В принципе, после пережитых стенаний и раздумий, к этому времени Ники было несложно догадаться, откуда все эти вопросы взялись у Сону и кто посеял в нём неуверенность в собственной привлекательности. — Это из-за парня, да? — пытается осторожно спросить хулиган, а Сону только тихо кивает, так и не открыв лица. — Слушай, поплачь нормально… Ты даже не сёрбаешь носом, сейчас соплями подавишься… И Сону буквально отпускает целый пласт тех самых соплей, когда Рики кое-как нарывает в своём кармане платок. Использовать получится толко один раз, но Ким демонстрирует чудеса сморкания, когда высмаркивает почти всё, что было в носу. В целом, говорят, что любого рода слёзы способны убить мужское возбуждение, и сейчас можно было бы скинуть причину всех неудач на любовном фронте на тот факт, что Сону та ещё плакса, и его мужик, соответсвенно, не сумел сонастроиться со своим членом, когда в очередной раз увидел его слёзы. Это бы всё объяснило, и несовместимость с кем-то настолько сексуальным тоже. Может быть, Сону было больно в первый раз, поэтому и довести дело до конца вместе с партнёром они так и не смогли? У Рики много домыслов. Но, вопреки статистике и статейкам в интернете, признаться, Нишимура не такой. С ним это так не работает. Если его кто-то сильно тянет к себе, то желание мало что отобьёт — стоит колом даже при виде слёз. Да и, наоборот, хочется… успокоить, что ли. Просто, эм… Ну… Всем телом. А что тут такого? Такой вид проявления любви у него, кто бы что ни говорил, — способ общения: касания и принесение удовольствия в первую очередь посредством своего тела. Он может сделать очень хорошо, если искренне влюблён; готов на всё, без пределов. Само-то тело у него что надо, как дорогой инструмент, Рики умеет как настраивать его, так и правильно им пользоваться. Лишь бы звук сошёлся с другим, вторым участником движения. Увы, из-за того, что Нишимура парень, его ведение и способ чувствовать мир легко списать на извращение и озабоченность, и мало кто может сойтись с ним подобным темпераментом. Просто потому, что для других это странно, для них это — не норма. Оттуда и желание у других людей заклеймить, оттуда и желание у Ники от всех спрятаться. И всё же, вместо того, чтобы как-то выразить своё сочувствие, которое могло бы только спугнуть с виду нежного Сону, если бы явилось на свет божий в неправильной трактовке, японец не придумывает ничего лучше, чем: — Если переживаешь по поводу своей сексуальности… Ты… Э… — мямлит хулиган. — Не переживай! Спасибо за совет, конечно. Очень помогло. С Сону до сих пор хочется быть осторожным и непонятно, где очерчены его границы, а где только их тень. Нишимура ещё до конца их не прощупал, не провёл с балериной достаточное количество времени. Его нужно больше, чтобы точно знать, как далеко можно зайти теми же словами. Сомнений в том, что у Сону болезненный опыт точно имеется, не остаётся. Страшно стать очередным в его жизни, пускай Рики ещё никто не приглашал на эту роль, он в ней уже себя видит. Опять-таки стоит вернуться к тому, что каждый в праве фантазировать о том, о чём хочет. — Если у тебя был какой-то неудачный опыт, это совсем не значит, что все последующие тоже будут такими, — пытается успокоить Сону Рики. — Один не подошёл, значит, подойдёт другой, — и конечно же, Нишимура ни на кого не намекает. — А если ты вдруг девственник, то знай, что это нормально — бояться неизвестного. Это касается абсолютно всех сфер жизни, а не этой конкретной. — Я даже не знаю, девственник я или нет… — Это к-как?.. — заикается хулиган, поняв, что дотронулся до запретной темы. — Получается, какая-то близость больше, чем могла бы случиться у незнакомцев, у меня была. Но мы просто занимались петтингом: лапали друг друга, тёрлись, когда возбудились… Да. Не знаю, можно ли считать меня невинным после этого, но… Секс с проникновением — нечто странное, непонятное и далёкое для меня до сих пор, — Сону ненадолго замолкает, как будто обдумывает, можно ли заводить этот разговор ещё дальше с кем-то вроде дворового хулигана, но потом, проанализировав его ответы и тот факт, сколько сам уже рассказал, будто бы с мыслями «ну и пошло всё, куда пройдёт» Сону выдаёт перед началом очередной тирады: — М-можно с вами на ты? Словно дороги назад уже нет. — Можно… — Рики в принципе не понимает, почему до сих пор Сону «выкал». Вообще странно обращаться к кому-то в высоком стиле, когда уже завели такие вот разговоры. — Слушай, — и парень переключается достаточно быстро, — на самом деле, я не могу представить себе, каково это — почувствовать, что в тебя засунули что-то, что, ну… Впритык. Мне кажется это очень странным, а эта мысль очень мешает идти на любого рода риск, попытки с кем-то сблизиться. И я… — Сону вдруг будто бы спохватывается и, расширив глаза, как умалишенный, смотрит ими на Ники. Хотя раньше, сколько Нишимура себя помнит — Ким их умело отводил. Бедного хулигана, на чью душу за один жалкий вечер свалилось слишком много, аж передергивает, бедного. У Ники от этих заявлений Сону наверняка поднимается температура и, несмотря на холод воздуха, выходящего изо рта паром, со лба стекает капелька пота, превращающаяся в холодную полоску сосульки. Гопник-извращенец, который мечтает о взаимной любви, но при первом же пересечении с ней жутко стесняется и сгорает от стыда — ты там жив, Ники-я? Рики не девственник, Боже упаси. Но он никогда не трахал человека, которого прям очень-очень любил. Было такое, что половые партнёры ему нравились, да, чисто внешне и по ощущению физической тяги, но на этом всё заканчивалось прежде. Только тогда, когда влюбился по-настоящему впервые, начался пиздец. В себе он открыл позорное — природное стеснение. Секс с первой любовью был не первым, но самым неловким, удивительно неумелым, вызывающим покраснения на щеках, и из-за него же до сих пор стыдно. С незнакомыми легко, но противно — вот и не спит с живыми людьми столько времени, дроча на экранчики. Потому что у Нишимуры вроде бы и всё получилось в ту ночь, но в процессе у него не вышло выглядеть настолько крутым, как он того хотел. И это стало чем-то вроде удара по самолюбию. Обычно нежность в груди противоречит тяжести в паху, и они взаимоисключают друг друга, мешая, но сейчас Рики испытывает что-то совершенно новое. Они, эти два противоположных и не терпящий друг друга чувства: чуть воинственное, животное возбуждение с желанием завоевать, подмять под себе, подчинив тоже себе, и нежный пласт с тягой приласкать на груди, служить и быть верным, обнимать до конца жизни… Они впервые существуют одновременно — и тяжесть внизу, и мягкость в сердце. — Ты мне в этом поможешь! — резко выдает Сону на фоне. — Перебороть мой страх маленькими шажками. Поможешь же ведь? — К-как?.. Непонятно другое: почему же при Сону возникает то самое стеснение, с которым брутальный перед всеми король района настолько боялся столкнуться? Он так сильно ненавидел это ощущение, но вот, прямо сейчас Рики снова с головой в него погружается. И почему-то отныне тонет без сопротивлений. — Покажи свои пальцы, — вытягивает вперед свои ручки Сону, изображая ими пригласительный жест, чтобы зачем-то заполучить ладонь Рики для дальнейшего осмотра. Боже, что происходит? — Они достаточно большие и широкие, насколько я помню. Значит, должно получиться впритык, как я и хотел. Рики протягивает руку и Сону уверенно кивает, будучи доволен подоспевшим к нему вариантом и полон энтузиазма. — Прости, но… Впритык что?.. Что ты пытаешься меня попросить?.. Я должен, э… Э… Знать?.. Перед тем, как сделать?.. — запинается и путается в словах хулиган, и пусть его лицо не краснеет, уши уже как куски нарезанных на салат помидоров. Но ведь Сону не попросит ничего такого особенного, ведь так?.. Что он вообще может сделать здесь и сейчас, во дворе, на морозе, ночью? — Там достаточно узко, так что будь осторожен. Где?! — Что ты хочешь? — уже не чувствуя собственного заплетающегося языка от страха, вроде без ошибок проговаривает Нишимура. У Сону ведь есть парень, тот красивейший Пак Сонхун, который мог бы поднапрячься и помочь ему сам, чтобы у Кима не возникало потребности «засовывать что-то впритык» с помощью Ники. Но ничего же такого, правда? — Можешь, пожалуйста, засунуть свой палец мне в ноздрю? — ага, почти ничего. Ники слишком громко сглатывает слюну. — Что?.. — Что?