горячие пески

Пробуждение оказывается далеко не самым приятным, Чонину кажется, будто он задыхается во сне, воздух вокруг тяжёлый, наполненный густым, удушающим ароматом. Слепо открыв глаза в кромешную темноту, он в первое мгновение пугается, почти истерично и глубоко вдыхая, с усилием проталкивая необходимый воздух в лёгкие. Вспомнив, где он заснул, парня прошибает дрожью. Лишь бы не утро, лишь бы у него было время. Он вслепую нажимает кнопку подсветки на своих часах и облегчённо вздыхает – до рассвета ещё два часа. Чонин пытается вспомнить, где он оставил налобный фонарик, потому что немного света бы сейчас не помешало: ему необходимо замести следы своего пребывания здесь, ровно как и следы проведения священного ритуала. Или жалкую попытку его. Он не чувствует никаких изменений ни внутри себя, ни снаружи, а потому не может с уверенностью сказать, была ли услышана его молитва.  Парень беспорядочно водит по полу руками, пытаясь на ощупь найти фонарик, ведь он был единственным доступным источником света сейчас – свечи, видимо, догорели, пока он спал. Чонин не может сдержать торжественного, но тихого да!, когда пальцы натыкаются на плотный пластик фонарика. Как и не может сдержать удивлённый громкий возглас после, когда электрический свет освещает комнату, потому что ничего нет. Ну, то есть, нет всего того, что указывало бы на его пребывание здесь: ни свечей, ни блюда с фруктами. Статуя выглядит ровно так же, как и всегда – слегка в пыли. И никакого браслета с ракушками на статуе тоже нет. Чонин заторможенно переводит взгляд на собственное запястье – на нём болтается браслет, а след от пореза на ладони хоть и свежий, розоватый, но уже успел затянуться. Так, будто ему не пара часов, а несколько дней. Окровавленного куска ткани нигде нет, только пустая бутылка воды стоит рядом с рюкзаком, хотя он помнил, что оставлял её где-то рядом со статуей. Будучи не в состоянии понять что к чему, парень принимает единственно верное решение сейчас – убраться из святилища как можно быстрее, пока его ещё никто не заметил. Вряд ли Чонин сейчас смог бы ответить на те вопросы, которые бы ему определённо захотели задать, встреть он кого по пути. Парень хватает свой рюкзак, запихивая туда пустую пластиковую ёмкость, и почти бегом добирается до лагеря. Ему чертовски везёт, и он тихо возвращается в свою палатку незамеченным. Незамеченным, правда, не остаётся его уставший вид из-за второй, практически бессонной ночи. Лия с неподдельным беспокойством интересуется его здоровьем, но парень лишь отмахивается, говоря уже приевшееся я в порядке и приступая к работе. С утра они вновь оказываются предоставлены сами себе и занимаются всё тем же самым – нудным заполнением документации. Хотя, если честно, они больше заняты тем, что болтают о том, как проведут остаток лета, когда раскопки подойдут к концу и им нужно будет возвращаться в Германию. Чонину волнительно и одновременно страшно думать об этом времени, ведь он не знает, посчастливится ли ему встретить Чана здесь ещё раз или их связь будет потеряна навсегда. От печальных, а от того крайне тяжёлых мыслей его отвлекает встревоженный голос Йонаса.  – Кто-нибудь видел блюдо? Такое, округлой формы, оно ещё было почти чёрным, с выцарапанными иероглифами по краю. Помню, что положил его вчера в эту коробку, потому что не успел закончить с внесением информации в систему. А сегодня оно словно испарилось! Чонин холодеет внутри, потому что это определённо точно то блюдо, что он вчера позаимствовал, чтобы положить на него фрукты. Только вот после ритуала фрукты пропали и блюдо вместе с ними.  Он, конечно же, присоединяется к поискам древнего предмета по всему святилищу, чтобы не вызвать ещё больше вопросов, заранее зная, что ничего они не найдут. Потому что предмет сейчас, очевидно, находится где-то в загробном мире. Ну, по крайней мере, Чонин на это надеется. Ближе к вечеру к ним присоединяются раздражённый профессор и не менее озадаченный Кахотеп – у них тоже не заладилось с расшифровкой сообщений из далёкого прошлого. По их словам, письмена похожи на все известные древние языки Египта одновременно, но когда они пытаются составить отдельно известные слова в предложения, выходит какая-то полная чушь. Так что решено искать извне кого-то, кто смог бы помочь с решением этой загадки. Работу не упрощает и то, что огромная плита, на которой в древности были сделаны записи, когда-то оказалась разбита на каменные фрагменты. И эти фрагменты всё ещё находили, и даже предсказать, какое число камней с письменами могло скрываться в песках, было сложно. Так что они до сих пор не располагали цельной картиной.  История с пропавшим блюдом окончально портит пришедшим мужчинам настроение и, мрачные, они расходятся: ребята в лагерь, Кахотеп и профессор к своим машинам, чтобы уехать в город. На утро уже весь лагерь знает, что теперь после захода солнца храм Хатшепсут и лагерь будут тщательно охраняться, успокаивая взволнованных людей тем, что всё это делается для их же безопасности. Истинная причина таких изменений известна лишь их маленькой группе, так как профессор желает решить всё тихо. Конечно же палатку Чонина, как и палатки ребят, проверяют, но очевидно, что всё это делается для галочки – никому бы и в голову не пришло обвинять их в воровстве реликвий. Если честно, у парня возникает только один вопрос: почему место раскопок, наполненное под завязку ценными древними сокровищами, до сих пор не охранялось должным образом?  Из-за всего произошедшего и из-за неудачи, постигшей их с расшифровкой многовековых посланий, обстановка в лагере становится достаточно нервной, а люди – хмурыми. Поэтому Чонин старается сразу после ужина улизнуть к себе в палатку – у него хватает собственного беспокойства по личным причинам. Парень долго лежит и бездумно смотрит в светлую ткань полога, пока усталость не берёт своё и глаза не закрываются сами собой, утаскивая сознание в сон. Так проходит ещё пара дней, все вокруг начинают понемногу оттаивать и улыбки вновь возвращаются на загоревшие от постоянного солнца лица, а вот на самом Чонине нет лица. Тонкая кожа натянута на скулы, щёки ввалились, а глаза, некогда ясные и светлые, словно воды горного водопада, сейчас пронизаны розоватой сетью капилляров – как есть живой мертвец. Сомнение, словно червь, поедает его изнутри. Он каждую ночь просит Чана прийти во сне, явиться в виде собаки на территорию лагеря, да послать хоть какой-либо знак, который смог бы успокоить парня, дать ему надежду. Или окончательно её лишить. Но ничего не происходит, а ожидание неизвестного мучительно. Теперь сны Чонина вязкие, как зыбучие пески, не приносящие желанного отдыха, а лишь изматывающие юношу неясными, смутными образами. Парню порой кажется, что он сходит с ума, что он всё придумал. Не было никакого Чана, никакого притяжения двух разных вселенных с последующим ярким столкновением тел – божественного и земного. Не было вздохов, наполненных чистым удовольствием, как и не было разговоров об их будущем.  Парень бездумно крутит на пальце подаренное кольцо – единственное, что не даёт ему сделать последний шаг и не погрузиться в бездну отчаяния. Первое, что он замечает, хотя в последние дни мало что может по-настоящему привлечь его внимание, так это большое скопление людей за завтраком. Парень не может припомнить, когда такое вообще было. Разве что в первые дни раскопок? Есть тут и совершенно незнакомые лица, в большинстве, конечно, это местные, они держатся немного обособленно и тихо переговариваются о чём-то на своём языке.  Всем присутствующим катастрофически не хватает походных стульев, и многие сидят прямо на песке, предварительно постелив пледы. Кое-как найдя знакомые лица, парень приземляется на клетчатый плед аккурат между Лией и Йонасом. Ребята, как и остальные присутствующие здесь люди, выглядят воодушевлёнными и крайне заинтересованными.  – Почему сегодня так людно? – задаёт Чонин резонный вопрос. Под конец реплики он вынужден прикрыть рот, давя зевок – ему и не вспомнить, когда он чувствовал себя отдохнувшим и хорошо выспавшимся. – Ян, мы, конечно, заметили, насколько ты ушёл в себя в последние дни, но ты серьёзно хочешь сказать, что не слышал, как Кахотеп рассказывал о приезде специалиста по древним языкам со своим ассистентом? Да весь лагерь буквально на ушах стоял. И где ты только витаешь? Чонин на эту реплику Лии только пожимает плечами, не глядя на ребят, и тянется к лежащим неподалёку от них фруктам. Старательно игнорируя зелёный и наверняка сладкий виноград, потому что с ним теперь ассоциируются жаркие объятия и томные поцелуи с богом, парень берёт инжир. Правда насладиться сочным плодом ему так и не суждено. Все как-то резко приходят в движение и Йонас тоже неловко разворачивается, локтём выбивая из ладони Чонина фрукт. Он шепчет прости и неловко улыбается, но это не работает. Потому что Чонин переполнен разочарованием и неясной злобой, не на Йонаса – на себя. Пора признать, что он совершенно не справляется со всей этой ситуацией. Он не в порядке. До конца практики остаётся от силы недели две, и надежды на положительный исход их с Чаном истории всё меньше. Точнее, у него её почти не осталось.   Парень резко встаёт, желая оставшееся свободное время до начала работы провести в одиночестве в своей палатке, как и во все предыдущие дни, но не успевает он сделать пару шагов, как упирается взглядом в Чана. В его Чана, настолько реального – только протяни ладонь и коснись. Улыбающийся, с этими милыми ямочками на щеках и словно помолодевший на пару лет.  Чонин видит его, бывшего бога, и не может сдержать удивлённого возгласа, что тонет в приветствиях и обмене любезностями: рядом с Чаном стоит симпатичный смуглый мужчина с сединой на висках и с улыбкой приветствует, по всей видимости, руководство их археологических раскопок. По крайней мере, из знакомых лиц тут их профессор и ещё этот Имам-Аль-Шакал (да, Чонин до сих пор так называет его про себя, когда приходится пересекаться с этим мерзким старичком). Оказывается, все ждали именно их. Это они – те самые специалисты по древним языкам, которым доверят расшифровку письмён на камнях. И если честно, то пара тех самых специалистов выглядит немного странно и даже слегка комично – степенный мужчина в светлом хлопковом костюме и Чан, больше похожий на подростка-бунтаря, чем на ассистента профессора по древним языкам. Стоит, поддевая песок носком кед, незаинтересованно поглядывая на лица профессоров, которые всё подходят и подходят, чтобы поздороваться. У Чонина от этой картины непроизвольно губы разъезжаются в улыбке. Чан вообще смотрится непривычно в обычных светло-голубых джинсах и нежно-розовой майке с совершенно дурацким принтом дельфинов, что образуют сердце. Рукава майки закатаны, открывая шикарный вид на рельефные руки. На правом запястье Чонин замечает браслет с ракушками, аналогичный тому, что сейчас на его руке. От этого осознания сердце начинает биться чуть быстрее, а во рту пересыхает. Тёмные волосы Чана, что раньше ниспадали на плечи, теперь кажутся слишком короткими, едва прикрывая уши. А ещё в крыле носа виднеется металлический шарик, что поблёскивает на солнце. Чонин впитывает в себя этот новый, ещё незнакомый образ, словно губка, потому что до сих пор не верит в реальность происходящего. Ему трудно это осознать. Поэтому страх, что всё закончится сейчас, слишком силен. Чан красив, безумно красив, даже без своей ауры бога он заставляет Чонина чувствовать, как сердце заходится в каком-то сумасшедшем ритме, а коленки непроизвольно подгибаются, когда он ловит на себе насмешливый взгляд тёмных, внимательных глаз. Этот взгляд словно говорит ему: я же обещал найти тебя, и вот я тут. Желание наброситься на Чана с объятиями и поцелуями прямо здесь, среди всех этих людей, чертовски сильное, потому что Чонин безумно скучал всё это время, и парню приходится приложить все усилия, чтобы этого не сделать. Потому что будет как минимум странно подбежать к бывшему богу сейчас, чтобы обнять горячее тело и поцеловать манящие пухлые губы. Ведь для других он впервые видит этого человека, как, впрочем, и все остальные, присутствующие здесь. Собственные губы уже покалывает от желания, настолько оно велико, и Чонин прижимает к ним подушечки пальцев в надежде унять захватившие его ощущения. Ему остаётся только улыбаться, утопая в тёмных глазах. Ласковый взгляд обещает ему многое, и Чонин этому безмолвному обещанию верит. Теперь им только нужно продержаться до вечера, когда они смогут наконец-то побыть вдвоём. Из-за предвкушения встречи, которую он так долго ждал и уже не надеялся получить, у Чонина мелко дрожат пальцы и всё в прямом смысле валится из рук. И ладно бы это были бумаги, но парень уже трижды уронил древние реликвии, которые к себе такого отношения не потерпят. Раз на пятый, а может, уже и десятый, когда он спотыкается или что-то роняет, сразу же негромко извиняясь, Кахотеп с видом мученика закатывает глаза и просит Чонина больше здесь ничего не трогать, а то они рискуют остаться без находок. Сосуд, который парень ранее решил перенести из святилища в комнату, где они хранят все реликвии, сейчас лежит аккуратными осколками на каменном полу. – От тебя сегодня больше разрушений, чем пользы. Что-то случилось? Ян отрицательно мотает головой и только улыбка яркая, широкая – из-за неё почти не видно светлых глаз – выдаёт его с головой. – Ладно, это твоё состояние мне нравится куда больше, чем живой мертвец, коим ты был предыдущие дни. Только не роняй здесь больше ничего. А то в музеи попадут только черепки да составные части находок, – Кахотеп улыбается ему в ответ. На ужине царит расслабленная атмосфера, людей всё ещё больше обычного – многие остались поболтать с новоприбывшим специалистом по древним языкам. Правда вот его ассистента нигде не видно, и у Чонина неприятно тянет в груди. Быстро заканчивая свой ужин, он случайно слышит отрывки из чужих разговоров, что с появлением этой необычной парочки дело с расшифровкой текстов пошло куда быстрее. Парень хмыкает про себя, конечно оно пошло быстрее. Ян, правда, не уверен насчёт личности мужчины, который сопровождает Чана, но что-то в нём было не так, и он бы не удивился, будь этот мужчина каким-нибудь богом. Только приоткрыв край собственной палатки, Чонин натыкается на внимательный взгляд Чана, который его ждёт, сидя на коленях поверх оставленного сбитым после сна спальника. Парень оглядывается, проверяя, не видит ли их кто, и проскальзывает внутрь, плотно закрывая полог. Они даже ничего не говорят друг другу – взгляды в полутьме палатки расскажут больше. Глубокие, почти чёрные глаза неотрывно смотрят в светлые, с сеткой воспалённых капилляров. Я скучал, я почти потерял надежду. Слова словно повисают в воздухе не высказанными, но осязаемыми, когда их губы встречаются. И вновь для Чонина этот поцелуй, что глоток живительной влаги после долгих дней скитания по пустыни в поиске оазиса. Чан – его оазис, и это уже константа. Ян словно выплёскивает свои эмоции, старательно сдерживаемые все эти дни, через поцелуй. Губы у Чана определённо ноют от чрезмерного давления и укусов, зубы то и дело стучат друг о друга, и он всё это принимает, только шире приоткрывая рот, позволяя Чонину всё и даже больше. Он словно успокаивает собой, обнимает, обволакивает. Кладёт горячую ладонь между лопаток Чонину и нежно давит, практически вплавляя тело парня в собственное, и тот обмякает в его руках, словно тряпичная кукла, устало утыкаясь лбом в ключицы. Чан пахнет солнцем, песчаной пылью и сандалом. Таким же запахом, что пахли благовония в ночь ритуала. – Ты же не исчезнешь? – О, даже если бы я захотел, то уже не смог бы. Слишком много было задействовано сил для моего ухода из божественного мира, – конечно же Чан улыбается, со смешком укладывая свой подбородок на светлую макушку Чонина, – я не исчезну и последую за тобой куда угодно. Только если ты не захочешь, чтобы я исчез. Ты всё ещё имеешь надо мной власть. – Но ведь другие люди теперь тоже смогут узнать твоё настоящее имя. Какое оно теперь, кстати? – Чонин лишь теснее прижимается, впитывая тепло чужого тела. – Знанием истинного имени обладаешь только ты и моя мать Исида. Для все остальных я Кристофер Бан, можно просто Крис, ассистент кафедры древних языков университета Тасмании, двадцать пять лет, - теплое дыхание щекочет светлые волосы на макушке, - Прости, меня поэтому так долго не было. Надо было подготовить правдоподобную легенду, документы, а тут даже богам пришлось пораскинуть мозгами. Знаешь, мы же как застаревшие механизмы, слишком много времени прошло с нашего пребывания на земле. Чонин немного отстраняется, чтобы заглянуть в темные глаза и коротко поцеловать мужчину в губы. - Знаю. Надо думать, что твой профессор тоже отнюдь не человек? Бывший бог только хмыкает в ответ, вновь устраивая подбородок на макушке Чонина. - Только на время раскопок. Осирис хотел лично убедиться, что все пройдет хорошо. Да и я слишком молод, чтобы сойти за опытного профессора. - Получается, я еще и с отцом твоим познакомлюсь. Шик. Вот уж не думал. Надо завтра с самого утра бежать в душ и наводить марафет. Костюма парадного с собой нет, ты уж извини, - Чан на эту язвительную реплику только хрипло смеется. Они сидят в вечерней тишине палатки, что охраняет их от внешнего мира, тесно прижавшись друг к другу, иногда лениво целуясь. Сейчас, когда у них обоих есть уверенность, что происходящее реально и не закончится через мгновение, спешить куда-то кажется преступлением. Через какое-то время Чонин состроив невинной лицо решает поинтересоваться. – А что случилось с твоим ростом? Утром мне показалось, что мы теперь практически одного роста, ай, – Чан совершенно по-детски дует губы и щипает парня за бок достаточно ощутимо. – Это все проделки Сета. Не смог отпустить меня без пакости. До сих пор, наверное, беснуется, что я решил променять мир богов на мир людей. Ему теперь некого будет доставать. Хотя, надо признать, он здорово помог с документами и остальным. Оправдал своё звание покровителя далёких стран и чужеземцев. – Так значит, ты теперь будешь в Австралии? – даже не надо видеть лица Чонина, потому что грусть и некая обречённость сквозят в его голосе слишком явно. – Нет, точнее, это не обязательно. На самом деле я хотел провести это лето вместе с тобой, посмотреть мир, а также подумать о переводе в твой университет. У вас же там многое связано с Египтом, а я, вроде как, в этом разбираюсь, – лёгкий смешок, – но это всё возможно, если ты будешь согласен. – Не думаю, что могу отказаться от предложения бога, даже если и бывшего. Засыпают они поздней ночью вместе в палатке Чонина, уставшие от разговоров и пережитых эмоций, плотно прижавшись друг к другу и переплетя конечности. Точно так же, как переплелись нити их судеб когда-то очень давно. Кто же мог знать, что спасение и желанная свобода древнеегипетского бога зависят от студента археолога с самыми светлыми глазами.