горячие пески

– Чонин, Чонин, просыпайся. Да сколько можно дрыхнуть! – Лия тормошит парня, напоследок несильно стукая маленьким кулачком в плечо, неприкрытое спальником. Яркий свет проникает сквозь щель в палатке и нагло светит в сонное лицо.  Чонину хочется завыть от разочарования – прекрасный сон, в котором он, лёжа на постели, делил сладость винограда и поцелуев с древним божеством, рассеивается, ускользает от него, будто песок сквозь пальцы. Парень с трудом отрывает тяжёлую голову от надувной подушки и недовольно смотрит на девушку. – Мы горим? На нас напали песчаные пираты? Потому что, если нет, то я не понимаю, почему надо столь бесцеремонно поднимать меня раньше будильника. Лия отсылки к пиратам Барбар не понимает, хмурится и смотрит на Чонина, как на дурачка. Потому что оказывается, что будильник давно сработал, да только парень его не услышал. Завтрак он тоже пропустил и, до кучи, опоздал к началу рабочего дня. Поэтому, собственно, Лия и пришла его будить. Девушка терпеливо дожидается, пока Чонин умоется. И по пути к святилищу, пока тот перекусывает бананом на ходу, делится новостями, которые он, собственно, бессовестным образом проспал.  – Представляешь, ребята из другой группы за завтраком рассказали, что вчера обнаружили несколько осколков каменных плит с надписями на древнем языке. Сегодня надеются найти ещё несколько. Может, профессор с Кахотепом захотят взглянуть.  Лия определённо говорит что-то ещё, и он даже делает вид, что слушает девушку, угукая в ответ на её реплики. Но на самом деле он не слышит ни слова. Чонин глубоко застрял в своей голове наедине с мыслями, было ли всё произошедшее с ним за последние две ночи реальностью или всё было только сном и его разыгравшимся под палящим солнцем воображением. Но приятная боль в теле и щемящее чувство в грудине явно пытаются донести до него подозрения о том, что всё это было взаправду. А ещё о реальности происходящего говорит кольцо в виде змеи, заглатывающей собственный хвост. Уроборос, олицетворение вечности, а также цикла смерти и последующего перерождения. Кольцо на безымянный палец левой руки надел ему Чан, когда они, утомлённые от страсти, запутались в светлых простынях и делили ленивые поцелуи на двоих. Оно служит обещанием, оно – как подтверждение реальности происходящего с Чонином.  Парень не замечает, как проходит день, как возбуждённо о находках рассуждают ребята, потому что сам он всё это время варится в котле из собственных мыслей, безбожно залипая на статую Анубиса взглядом. Кахотепу даже приходится пару раз его тормошить за плечо, чтобы привлечь внимание к предметам, которые они находят. К концу дня Чонин понимает, что просто пытается отсрочить неизбежное, малодушно прикрываясь сомнениями и собственным страхом будущего. Будут ли их чувства иметь какой-либо смысл, когда Чан перестанет быть богом, или всё закончится в момент его освобождения? Что, если всё, что между ними, это и не чувства вовсе, а древняя магия, божественные происки? Он даёт себе возможность переспать с этими мыслями, хотя сном это можно назвать с трудом – он крутится, сбивая спальник в комок в ногах, и тонет, тонет в бесконечном водовороте тяжёлых мыслей. Ему также непривычно без снов, наполненных желанием, томительным, тягучим. В коротких, поверхностных сновидениях, в которые он проваливается от усталости, нет Чана, лишь смутные образы, сменяющие друг друга так быстро, что сливаются в бесконечный калейдоскоп.   Просыпается он задолго до будильника и чувствует себя бесконечно вымотанным. Бесцельно смотря в полог палатки, Чонин точно знает, что не хочет оставлять Чана одного в том красивом, но пустынном доме. В его личной тюрьме. В царстве мёртвых. А это значит, что, если он хочет попросить бога отречься от всего божественного, то нужно делать это по всем божественным законам: с помощью священного ритуала. И лучше сделать это как можно быстрее, потому что археологическая практика Чонина вскоре будет окончена, и он должен будет вернуться в Германию. И желательно – вернуться туда с целым сердцем, а не оставив его среди жарких песков. Поэтому утром, когда все работники, живущие в городе, приезжают на место раскопок, он уже караулит Кахотепа на парковке, чтобы отпроситься на день. Ему приходится долго и сбивчиво объяснять мужчине, зачем ему ни с того ни с сего понадобилось съездить в город. Чонин явно путается в словах и, видя непонимание в глазах египтянина, просто говорит так нужно, как бы отсекая возможность задавать ему какие-либо вопросы. Тот сразу как-то сдувается, тускнеет и лишь интересуется, как он планировал добраться до города. – Пешком, – парень и правда не видит в этом особой проблемы. Да, ему придётся пройтись по невыносимой жаре некоторое количество километров, увязая ногами в обжигающих песках, но это лишь малое, что он может сделать для освобождения Чана. Малое, что может помочь им воссоединиться здесь, в мире простых смертных.  Кахотеп лишь качает головой и предлагает самолично отвезти его, но Чонин отказывается. Потому что прекрасно отдаёт себе отчёт, как странно будут выглядеть объяснения, зачем ему понадобилось покупать ритуальные предметы, он ведь даже не смог внятно объяснить цель своей внезапной поездки в город, а тут… Тогда мужчина оглядывается, замечая только что подъехавший автомобиль, и говорит Чонину подождать. Кахотеп о чём-то разговаривает с водителем пару минут, а потом машет парню рукой, подзывая к машине. – Этот водитель отвезёт тебя в город, он немного говорит по-английски, так что, надеюсь, вы сможете понять друг друга. Как закончишь со своими делами, приходи в святилище, чтобы помочь Йонасу и Лие с бумажной работой. Мы с профессором сегодня присоединимся к другой группе. Платить ничего не нужно.   Чонин уже открывает рот, чтобы поблагодарить мужчину, но тот разворачивается и уходит, даже не попрощавшись. Он кажется слегка раздражённым, и такое поведение вообще не вяжется с тем образом, что сложился у Чонина в голове за время их общения. Но сейчас у него нет времени на размышления об этом, парень быстро садится в автомобиль к улыбчивому молодому арабу, и они уезжают в город. В Луксоре всё так же пыльно, шумно и ярко пахнет благовониями и специями. Чонин просит остановить машину у одного из магазинчиков с благовониями и прочим барахлом. Парень искренне надеется, что тех денег, что он менял ещё в первые дни, хватит на покупку всего необходимого для ритуала. Он покупает сандаловое масло и благовония с таким же запахом, а также несколько свеч, кое-как на пальцах объясняясь с миловидной женщиной в ярких многослойных одеждах. От сильных, насыщенных запахов, которыми насквозь пропитался небольшой магазин, у парня начинает болеть голова, и он уже собирается покинуть помещение, как замечает самые обыкновенные браслеты с ракушками. Они были популярны пару лет назад, и Чонин решает купить себе один, а второй оставить на статуе Анубиса как подношение. Если богу и детская игрушка в виде крокодила сгодилась, то сгодится и простенький браслет. На оставшиеся деньги парень покупает немного фруктов на маленьком рынке, что располагается на выезде из города. По возвращению в лагерь он прячет покупки в своей палатке и почти бегом добирается до нужного крыла храма. Кахотепа и профессора ожидаемо нет, а у Лии и Йонаса крайне скучающие лица. Парень с девушкой тихо переговариваются, сидя за ноутбуками и наверняка заполняя те занудные таблицы с информацией. Чонин врывается в их компанию с шумным дыханием и парочкой персиков, что он прихватил с собой. Так они устраивают себе небольшой перерыв. Ребятам интересно, что Чонин делал в городе, но после пространственных и уклончивых ответов они понимают, что тот им вряд ли что-либо скажет, и поэтому переключаются на обсуждение тех самых плит с древними письменами. Точнее обсуждают Йонас и Лия, а Чонин вновь проваливается в собственные мысли. Ему нужно обдумать, как незаметно попасть в святилище и сделать это, скорее всего, придётся этой же ночью. Попросив после ужина налобный фонарик у одного из студентов под предлогом поискать ночью норы феньков и сложив всё необходимое в рюкзак, Чонин лежит в своей палатке поверх спальника в одежде и ожидает, когда стихнут все звуки в лагере. После того как ночь полностью вступает в свои права, а на тёмном небосводе в беспорядке рассыпаются мириады мерцающих звёзд, он, стараясь быть бесшумным, выскальзывает в объятья прохладного воздуха. Невольно дрожа то ли от холода, то ли от страха быть пойманным и неспособным объяснить, что он задумал, парень почти бегом добирается до святилища.  Он не рискует включать осветительные элементы, опасаясь, что шум от работающих генераторов может разбудить весь лагерь, а также появление света в храме ночью обязательно привлечёт ненужное внимание. Стараясь издавать как можно меньше шума, Чонин в неярком свете фонарика расставляет свечи, пока не зажигая их, заимствует из найденных ранее предметов плоское, почерневшее от древности блюдо, на которое выкладывает фрукты. Рядом с постаментом статуи парень кладёт благовония и масло, а также вынимает бутыль воды. Вспомнив, он достаёт браслеты с ракушками, завёрнутые в кусок ткани, которую он предусмотрительно захватил, пожертвовав одной из собственных немногочисленных маек. Последним предметом, который парень достаёт из рюкзака, оказывается небольшой нож. Он не совсем уверен, должен ли принести свою кровь в жертву богу, но, помня о том, что багряная жидкость в прошлый раз пробудила Чана от забвения, решает, что возможный порез на ладони – это лишь малая плата.  Чонин в последний раз оглядывает все предметы и чуть дрожащими руками зажигает свечи. Получается далеко не с первого раза, он невольно ругается себе под нос, когда пламя лижет ему пальцы.  Он смачивает ткань в воде и нежно обтирает статую бога. Они с ребятами, конечно, ранее убрали большинство пыли и частиц песка, успевших накопиться за долгое время пребывания статуи в помещении, но мыть её строжайше запрещалось из-за боязни повредить. Ему определённо за это влетит, но по-иному не представляется возможным, ведь священные ритуалы всегда включали в себя омовение бога. Руки Чонина всё ещё мелко дрожат, когда он поджигает благовония, витиеватый ароматный дым поднимается от палочек, а в воздухе разливается древесный, слегка сладковатый запах. Тело парня движется в тёплом свете немногочисленных свечей плавно, будто исполняя танец, и сам момент кажется интимным до безумия. Сандалом пахнут и руки парня, когда тот начинает натирать гладкий чёрный камень статуи ароматическим маслом. Пальцы скользят по грудным мышцам, спускаясь к подтянутому животу. Камень словно разогревается под его руками, опаляя жаром подушечки пальцев. Чонин чувствует напряжение: сладкое, острое. Оно разливается внутри него, плещется, рискуя затопить собой всё, похоронить всё живое.  Пряный, соблазнительный аромат кружит голову. И он сдаётся собственному безумству, подчиняясь ему. Чонину приходится встать на постамент, крепко вцепившись пальцами в каменные плечи, чтобы осыпать лицо, скрытое за маской, лёгкими поцелуями. Он надеется, правда надеется, что сейчас Чан, как и тогда, в первый раз, явит себя и они смогут провести время вместе. Но ничего не происходит, парень замирает и, прикрыв глаза, прислоняется лбом к камню. – Не как у бога Анубиса, а как у Чана, прошу, будь со мной в мире смертных, в мире людей. Отринь всё божественное и стань человеком, стань моим спутником, стань моим смыслом, ведь ты он и есть. Он остаётся в таком положении ещё пару минут и молчит, уже про себя проговаривая просьбу, которая больше походит на мольбу нуждающегося. Потому что Чонин и правда нуждается в Чане. В его мягкой улыбке с обворожительными ямочками, в его сильных руках, в его поцелуях и ласковом голосе.  Парень в последний раз целует каменное изваяние, надеясь, что бог всё же почувствует это. Затем подбирает с пола один из браслетов и надевает на руку статуи, а второй надевает себе – с ним приходится немного повозиться, одну из завязок он затягивает зубами. Он тихо напевает себе под нос песенку из детства, когда лезвие ножа вспарывает чуть огрубевшую от работы кожу на ладони. Тёмно-красная жидкость струйками стекает вниз, а парень в каком-то лёгком недоумении в первые мгновения смотрит на неё, словно не понимая. Боль от пореза практически не чувствуется, она такая далёкая, будто ненастоящая. Когда кровь встречается с маслом, поблескивающим в нестабильном свете свечей, то края раны немного щиплет, но на этом все неприятные ощущения заканчиваются. Чонин широко мажет окровавленной ладонью по груди статуи, оставляя багряный след. Вопреки ожиданиям рана не затягивается, как это было в прошлый раз, а кровь не пробуждает божество. Ему приходится перевязать ладонь той же тряпкой, предварительно смочив её остатками воды, чтобы остановить кровотечение. Парень чувствует себя в состоянии какого-то гипноза: всё ощущается притупленно, а в голове звучит убаюкивающая мелодия, словно это сама песнь жарких песков.  Чонин медленно оседает на пол, завороженный мерцанием пламени свеч. На плечи словно кладут тёплый тяжёлый плед, а каменный пол так и манит прилечь, чтобы отдохнуть. Настолько истощённым парень, кажется, никогда себя не ощущал. И он поддаётся этой усталости, укладываясь на полу и закрывая глаза.