***
Двенадцать этажей вниз ощущаются уже слишком привычно. Впрочем, как и вид ночного города. Многоэтажки, шум машин, снующие туда-сюда люди. Даже ночью мегаполис не спит. Скорее наоборот, ночью мегаполис оживает. Оживает и множество подпольных неизвестных полиции клубов. Банды, наркобароны и им подобные оживают вслед за клубами. Курить на балконе в любую погоду и в любое время года, наблюдая за этой картиной, стало некоторого рода привычкой. А раньше он и подумать не мог, что такое может произойти. Слишком неправильно это для его мировоззрения. — Дорогой, о чём ты задумался? — обнимая мужа со спины, спрашивает Лиза, пугая своим неожиданным появлением. Поведение СССР её напрягает. Тот уже некоторое время стоит на балконе и смотрит вникуда. Таким она его никогда не видела. — Всё хорошо, Душа моя, — разваривается, чтобы поцеловать жену, Союз. Она так неожиданно выдернула его из собственных мыслей. — Иди лучше спать. Я сейчас вернусь. — Только с тобой, — упрямится девушка. Русский едва не закатывает глаза. Когда она стала такой приставучей? А когда он стал так о ней думать? Конечно, их отношения никогда не были безупречными. Елизавета Воробьёва никогда и не интересовала его. Ни как друг или соратник, ни как женщина. Правильнее будет сказать так: не сложись некоторые обстоятельства нужным образом, её бы сейчас рядом не было. Видимо, она очень везучая, раз женила не себе воплощение своей же страны. Одного из своих детей, появившихся не в браке, СССР винить не собирается. Винить ребёнка в своих ошибках кажется... Аморальным что ли? — Докурю и приду, — вздыхает мужчина. — Не хочу, чтобы ты заболела, — короткий чмок в лоб на некоторое время должен её успокоить. По крайней мере, он очень на это надеется. Сейчас ему явно не хотелось слушать её бесконечные разговоры самой с собой. Диалог глухих, театр одного актёра, монодиалог (?). Все варианты проходят. — Мгх, ладно, — всё-таки капитулирует девушка, возвращаясь в тёплую квартиру ни с чем. Это её не расстраивает. Муж всё равно скоро вернётся. Просто нужно дать ему побыть одному. СССР остаётся в одиночестве. Сигарета в руке наводит на определенные мысли. Ей бы не понравилось, что он курит.***
— Lass uns schlafen gehen, meine Seele, — скромно стоя в проёме, просит Рихтер, наблюдая, как его жена разгребает очередную стопку макулатуры. Макулатуры, по его мнению. Адель ночами не спит, желая помочь их дочери в управлении государством. Проблема в том, что его жена не хочет принимать никакую помощь, беря на себя большую часть работы, чтобы их малышка могла поспать пару лишних часов. — Ещё десять минут, — она не открывается от чтения очередного документа. На это нет времени. — Аделина Крауц, какой раз я это слышу? — напускным строгим тоном спрашивает немец. Ещё и руки на груди скрестил для уверенности. Видя, что это не возымело никакой реакции, — как и всегда, на самом деле — он решает идти другим путём. — Десять минут, — разваривается он к выходу, хмыкая с какой-то***
— Почему ты мне не сказал?! — кричит на него Лиза со слезами на глазах. Женщина сейчас находится в состоянии шока. Возможно, после она пожалеет о своих словах. Но это будет потом. Вот только... потом будет слишком поздно. А сейчас она не удерживается от очередного скандала. Её зелёные глаза косятся в сторону посуды. Невинный фарфор не причастен, но в качестве угрозы, пожалуй, его можно применить. — Я надеялся, что они расстанутся, — выдыхает русский, едва удерживая себя от повышенного тона. Его всё достало. Крики, ссоры, подозрения. Хочется обычной спокойной жизни. Он многого просит? — Надеялся он! Да эта псина только и ждёт, чтобы его быстрее зарезать! Копия мамочки! СССР не выдерживает. Молча уходит, громко хлопая дверью, оставляя женщину совсем одну в пустой квартире. Они устали друг друга терпеть. Кажется, это конец. Теперь уже окончательно. Пожалуй, сегодня он останется у Китая. Друг всегда рад его компании. В отличие от жены. Пожалуй, сегодня он будет спать спокойно.***
— Неужели ты один? — доносится из-за спины с усмешкой. Кто такой наглый, что так уверенно и бесстрашно нарушает его покой? СССР шокированно оборачивается. Вот её он точно не ожидал увидеть. Адель и не изменилась особо за восемьдесят лет их разлуки. Платье, цвета драгоценных изумрудов, что в золотом свете ламп переливается блёстками, словно чешуя, идеально подчеркивает её фигуру. Словно змея. Хладнокровная, красивая, жестокая. Платье великолепно отражает её характер. — Новый год, а ты один, — проходя в комнату, бросая взгляд на интерьер помещения, продолжает немка. Слишком самоуверенно. Он был прав. Адель не изменилась. — Непривычно видеть тебя таким. Вид у Союза и правда уставший. Даже слишком. В его глазах отражается вся тяжесть его нелёгкой жизни. — Непривычно видеть каким? — выделяет последнее слово русский, наблюдая как с каждым шагом немка сокращает дистанцию между ними, мило улыбаясь. Совсем не подозрительно. — Даже не знаю, как описать твоё состояние, — смахивая невидимые пылинки с чужого пиджака, сверкает своими великолепными глазами Германия. Союз это позволяет. Как и множество других вольностей из-за которых любой другой человек получил бы кулаком в челюсть. Были у неё особые привилегии, на удивление многих. — Я могу подобрать множество эпитетов. Разочарованый, одинокий, потерявшийся, уставший. Согласись, подходит всё, — она облизывает губы. Наглый немецкий язычок так и выделяется на фоне сладких губ. — А ещё ты хочешь меня здесь и сейчас. Пожалуй, это главное, — как само собой разумеещееся добавляет она. — Хочу, — зачарованно выдыхает он, не отводя взгляд от по-блядски алой помады на губах женщины. Усмешка на этих прекрасных устах вызывает непреодолимое желание стереть её очень непривычным для них способом. — Верни меня к жизни, — шепчет ему в губы Германия, прижимаясь лоб ко лбу и заглядывая в прекрасные золотые глаза. В глазах цвета глубоких синих сапфиров пляшут самые настоящие черти. — С удовольствием, — притягивает немку к себе русский, усмехаясь. Сладкий, приторный, такой необходимый обоим поцелуй, помогает забыться. Хотя бы на сегодня. Оба не выдерживают. Оба дорвались. Оба изголодались. Поцелуи жаркие страстные спускаются всё ниже, постепенно сменяясь укусами под аккомпанемент на удивление таких нежных стонов. Платье водопадом спадает с хрупких плеч, открывая доступ к нежной коже. До кровати добираются каким-то чудом по вине абсолютного нежелания рассоединяться ни под каким предлогом. Союзу в какой-то момент надоедает просто её целовать. Хочется большего. А потому он попросту на руках, придерживая за бёдра, доносит клыкастую — укусила всё-таки — не удивительно — немку до постели, мягко роняя её на атласные простыни. — Du bist sehr schön, — даже как-то заглядываясь на прекрасное тело в своих объятиях, шепчет Союз, проводя руками по бёдрам от сгиба в коленях вверх. Бархатная кожа так и манит себя поцеловать. Поцеловать, укусить, оставить синяки от пальцев. Сделать всё, о чём так долго мечтал. Германия и правда прекрасна. Адель не отвечает. Снова впивается жгучим поцелуем в губы, будто бы стремясь задушить таким странным образом временного любовника, обнимая ногами за поясницу. Ей не хочется отпускать этого русского ни на секунду. Убить друг друга было бы самым лучшим выходом из такой странной ситуации. Учитывая их историю, такое развитие событий вполне вероятно. Так быть не должно. Они не должны делать вид, будто им плевать на собственное, покрытое тьмой, прошлое. Просто не имеют на это право. Не могут забыть всё. Всех тех павших замертво людей. Всех жерт их ошибок, их решений, их халатного отношения. Но сегодня они хотят другого. Хотят получить любовь и ласку в объятиях друг друга. Хотят получить то, чего не подарили их супруги за долгие годы брака. Они хотят друг друга. По-настоящему хотят. Слишком по-животному. — Ах! Ich werde dich erwürgen, — шипит немка, вплетая руку в чужие волосы, едва не вырывая пшеничные пряди, когда русский решает уделить внимание груди, в особенности розоватым соскам. Другой реакции можно было не ожидать. — Да что ты говоришь? Ну, попробуй, — вновь берёт в плен такие манящие алые губы русский. Если хочет удушить, пусть душит в поцелуе. Она и правда такая чувствительная или провоцирует? Это ведь Адель Крауц. От неё можно ожидать чего угодно. Например, наглые немецкие царапки на спине. Всё же, эти коготки всегда были острые. Союз на такое грубое отношение лишь ухмыляется, заглядывая в прекрасные синие глаза, что сейчас молнии в его сторону метают. Сюда по взгляду, всё же первая версия правдивая. Чудесно. Так легко слабые места своего главного врага он ещё не находил. Эта ночь будет весёлой. Сколько он об этом мечтал? Сколько раз представлял её на месте другой? Сколько раз бился головой об стену, убеждая себя, что это неправильно, аморально, что он так не должен поступать. У него же есть семья, дети. Он не должен изменять своей жене таким подлым образом. Сколько раз после жалел, что ослушался собственных приказов? Сколько раз вытворял с другими то, что реальная Адель никогда бы не сделала? Сколько после представлял её сладкие губы на своих, её нежное тело в своих объятиях? Сколько раз презирал себя? Это грязно, это неправильно, это болезнь. Так не желают. И уж тем более не любят. Так поступают только животные, у которых в голове одно простое "хочу". Сейчас они полностью потакают своим животным инстинктам. Целуются, словно сумасшедшие. Стремятся отставить как можно больше меток в качестве напоминания о себе на телах друг друга. Полностью отдаются страсти. Германия раз за разом оставляет всё больше царапин на спине русского, шипя очередное проклятие на немецком, едва получает очередной укус. На это раз в плечо. Задыхается собственными стонами. Внутри немки горячо, влажно и очень узко. Великолепно. Так, как он себе представлял. — Ich töte dich, — переходит на шёпот Адель, — как только- Ах! — договорить ей не дают, применяя уже выученную тактику. Прокрутить, слегка сжать, а после оттянуть нежные бусины сосков. На немке это срабатывает моментально и она обмякает в объятиях русского, двигаясь навстречу фрикциям. Грубые толки провоцируют на агрессию, а агрессия провоцирует на грубые движения внутри податливого — что удивляет — тела. Кто бы подумал, что такая женщина захочет оказаться снизу. Мечта. Hassliebe. Пожалуй, хотя бы сегодня они счастливы, хотя бы сегодня могут забыть о своих проблемах, о другом — реальном мире — за пределами спальни. Забыть о том грязном, стремящемся разорвать их на части, мире. Забыть о миллионах людей, за которых до сих пор несут ответственность. Забыть о тех, кто мечтает их уничтожить, стереть следы их существования с лица земли. Забыть о всех угрозах. Сейчас только он, она и взаимное удовольствие. А большего им и не надо. Это их утопия. Хочется остаться здесь навсегда. Здесь, в этом маленьком, но идеальном мире, где только они вдвоём. Всё же, у бессмертия есть плюсы. Проснуться в пустой постели после жаркой ночи не звучит как что-то хорошее. Конечно, когда любовник на кухне готовит вкусный завтрак это одно. Но что делать, когда партнёр сбежал? А что, если это был сон? Всего лишь ночная фантазия. Очередная мечта. Когда СССР подрывается с постели, он ожидает всего. Осуждающий взгляд, крики, скандалы, избиение. Он ожидал не проснуться в принципе. В голове просто не укладывается. Не могут же два врага взять и переспать? Не могут же?... Верно? Какого же было ему удивление, когда вместо ожидаемого покушения на собственную жизнь и нервы он обнаруживает абсолютное ничего. Ни смятых простыней, ни исцарапанной острыми немецкими когтями спины, ни присутствия самой немки или хотя бы какой-то намёк на вчерашнюю ночь. Не могло же ему такое приснится? Зато на собрании — на которые им всё ещё позволяют приходить, несмотря на недовольство некоторых стран — будто им до этого есть дело. Главное — помочь детям достичь стабильности в экономике. Иначе им будет трудно выживать в таких условиях — он обнаруживает слишком спокойный и понимающий взгляд Германии. Не мог он себя накрутить до такой степени. Адель Крауц действительно ведёт себя странно.«...» В холодном воздухе, продрогшем наизнанку. В стихах моих несчастных мыслей вновь отчаянный поступок снова глянет, давно убитых и забытых мною слов. А жизнь идёт, и время, убегая, сметает все свои изрытые следы. И снег последний скоро уж, растая, принесёт свои любовные плоды. И во снах я буду видеть снова облик твой холодной теплоты. Но судьба людей по-своему сурова: вместо чувств, нам доля пустоты... «lux ferre»
Что же произошло той ночью на самом деле?
Существо, сидящее на краю подушки, усмехается. Какой интересный и странный подопытный ему попался. Сны — штука опасная. Почему людишки им верят? Такие жалкие.