С.К.Л.З.

К тому моменту, как она проснулась, я не спал уже два дня. В страхе, что что-то случится, пока меня нет, я не мог расслабиться на дежурстве, а у себя не мог потерять бдительность, потому что все время казалось, что она вот-вот очнется. Чаще всего это была лишь обманчивая дрожь ресниц, тревожащая зазря, но я был рад, что видел движения. Это хотя бы значило, что я не ошибся с дозой и сделал все правильно, она оставалась живой. Я почти позволил себе закрыть глаза больше, чем на пару минут, когда она вздрогнула и медленно села в постели. Спать снова было не суждено. — Как ты? — я вскочил с насиженного места в углу комнаты. Тут было удобно наблюдать за ней и слушать происходящее в коридоре, чтобы не упустить опасность. — Бел… Беллами? — она настороженно попятилась на постели, глядя непонимающе. — Да… Можно и Бел, мне нравится… Моя неуместная попытка сблизиться провалилась с треском. У нее болела голова после яда, она держалась за виски и морщилась, не заметив моего исключительно дружелюбного настроя. — Прости, не подумал, что у тебя будет отходняк. Вот, попей воды, — я протянул стакан, но она опасливо оттолкнула его от себя, глядя на меня с подозрением. Никогда — испуганно. Она уже отвыкла бояться. — На этот раз не отравленный. Это просто вода. Может, не совсем чистая, но вода… — оставив стакан у постели, отошел подальше, чтобы меньше ее смущать. — Ты, похоже, очень растеряна сейчас… прости, времени объяснять у меня не было. Я правда хотел бы раньше сказать, что произойдет… — Беллами. Отрезвляющий призыв собраться с мыслями и перейти, наконец, к делу. Причины и обстоятельства, предшествовавшие всем странным событиям последних дней, подождут, куда важнее сами странные происшествия и новые обстоятельства, в которых нужно существовать. — Конечно… Прости. Я просто должен был что-то сделать, — я нервно бродил по комнате, теребя волосы, и избегая встречаться с ней взглядом. Я и сам не понимал, гостья она или пленница. — Они собирались тебя убить. Был единственный способ этого избежать — сделать так, чтобы они решили, что ты уже мертва. И мне пришлось использовать яд. Прости… Это сложно объяснить… — Если кто-то хотел моей смерти, но не получил меня, они взяли кого-то другого? — Это неважно. — Кого? — ее голос дрожал, она смотрела строго, с угрозой. И я сломался под этим взглядом как нашкодивший ребенок. — Микки. — Микки?! Да ты должен был остави-и-и… — она повысила голос, и мне пришлось грубо закрыть ей рот рукой. — Пожалуйста, не кричи… Если кто-то узнает, что ты жива, нас обоих убьют… — я взмолился, упав перед кроватью на колени, а она смотрела сверху вниз безжалостно, не двигаясь, только ноздри раздувались от тяжелого гневного дыхания. — Не кричать, значит? Вызывающе, резко. А следом треск. Схватив стакан с водой, она с силой швырнула его об пол. — Пожалуйста, не привлекай внимания, — пришлось схватить и с силой удержать ее руки, когда стало ясно, что акт агрессии повторится. Мне защипало глаза от подкативших нервных слез. — Давай просто поговорим, я все объясню, если ты не будешь психовать! Пожалуйста… — Я хочу пить, — прошипела она сквозь зубы. Она испытывала меня. Я снова поддался. Молча, безропотно, стыдливо опуская глаза. На мне уже было достаточно вины, чтобы не поднимать головы до конца жизни, и это единственно верное положение, в котором стоило находиться. Пришлось пройти по плавающим в луже осколкам, чтобы взять со стола кувшин воды. — Стакан у меня был один, придется пить так. — У тебя кровь, — она приняла кувшин из моих рук и уже не казалась такой злой. Тяжелый от непонимания и обиды воздух немного посвежел, когда она заволновалась из-за моей пустяковой травмы, которой я даже не заметил. — Прости. Сейчас уберу стекло. — Беллами… — она схватила меня за руки, когда я наклонился, чтобы собрать осколки. Только теперь я увидел, как много моей крови в луже воды. — Ты снова поранишься. — Прости… Я запутался. Потерялся, в голове всё смешалось. Вместо мыслей остался только густой разнородный дым из неизвестных мне ранее переживаний. Мне было страшно, сложно и тревожно, я не мог ничего понять. Руки тряслись, а сознание будто было не внутри головы, а где-то вокруг, такое рассеянное. Что я наделал… Одно неверное движение, и мы оба мертвы. Одно неловкое слово, и нас расстреляют без суда и следствия. А даже если удастся сохранить все в тайне, что будет с ней? Я стал предателем по своей воле, но ее вовлек в это без спроса. Забрал себе как вещь, понравившуюся игрушку. — Беллами, прошу тебя, присядь и успокойся. Молодец. А теперь объясни, почему ты это сделал? — Почему поранился? — Почему спас меня? — Почувствовал, что так надо. Не хотел, чтобы ты умирала там… Мне нравится, как ты поешь и просто… Прости… — Бел… Поэтому ты принес одеяла? Поэтому не запрещал петь? Я почувствовал ее ладони на своих щеках, и дрожь медленно отступила. Ее прикосновение было якорем, возвращающим меня в реальность, ставящим мысли на место. — Потому что мне хотелось что-то сделать для тебя. Ты ведь такая… Решился поднять глаза. Ужас и паника, охватившие меня минутой ранее, отступили, и мне хотелось увидеть ее реакцию. Она смотрела тревожно. Впервые я пугал ее, хотя старался все объяснить и добиться обратного. Теплое прикосновение исчезло с кожи, и я тут же снова почувствовал себя брошенным и потерянным. — И теперь тебе нужно от меня… — она сбивалась, видимо, считая меня сумасшедшим, и подбирая слова очень осторожно. — Ты хочешь мной владеть? — Нет… Нет, ничего такого… Нахмурившись, я отвернулся и начал выколупывать осколок из кожи на пятке. Стоило догадаться, что когда-нибудь моя неспособность выражать мысли и чувства словами доставит мне неприятности. — Мне ничего от тебя не нужно, я не хочу воспользоваться тобой… Просто пытался спасти, потому что ты хорошая, но нет другого места, где я мог бы тебя спрятать. Я не думал, что будет дальше… Привычка слушать приказы, а не работать головой, явно сыграла в этом свою роль. — У тебя есть, чем перевязать рану? Она села ближе, снова спокойная. Сколько же в ней еще силы? — Я не знаю твоего имени. — Джубеллиан. Джубель, Джули, Белль… Как больше понравится, — она проследила за осколком, который я отбросил в лужу, к остальным, которые давно пора было прибрать. — Нужно навести порядок. Но после того, как перевяжем рану. Есть у тебя что-то подходящее? Мне нравилось ее терпение. Белль уже спросила об этом раньше, но повторила без раздражения, очень мягко и спокойно. Она, похоже, понимала, что по части выражения своих чувств я был ребенком, вот и общалась со мной как с маленьким. Мне всегда было сложно понимать людей и их переживания. Хотя я пытался развить эмпатию, читал много книг и рассматривал лица прохожих, эмоции оставались для меня неразличимыми. Мне удается, конечно, разделить радость и грусть, но вот отличить задумчивость от печали сложно, как жалость от сочувствия или любовь от уважения. Хорошо, хоть собственные чувства между собой путал я редко, удавалось не выделяться и не казаться подозрительным. Я бы сказал, что это послужило основной причиной, почему я подружился именно с Совьешем и, впоследствии, с Джули. Совьеш всегда был каменно спокоен, и с ним я не чувствовал себя странно, когда не мог понять, что у него на душе. Никто не мог. Это утешало. А Белль, наоборот, была такой открытой и яркой, несмотря на все горести, что я мог безошибочно понять, когда ей страшно, когда обидно, когда она смотрит на меня озадаченно, а когда с интересом. Ее лицо было открытой книгой и, стоит признаться, моей любимой из всех, что я прочитал, а таких было много. Говорят, каждый должен прочитать только одну книгу, которая изменит его, но у каждого она своя, и на поиски может уйти вся жизнь. Моей единственной книгой, необходимой, чтобы понять чужие чувства, была Белль. Сначала мне по-настоящему казалось, что мы с Белль не сможем поладить. Она продолжала защищаться от меня несколько дней, а мне приходилось заслуживать доверие, защищая нас обоих от внешнего мира. Шаг в сторону — расстрел. Но со временем стало лучше. Наверно, мне на руку сыграло неумение обращаться с чувствами. Уже через неделю мы стали довольно близки. Белль посчитала меня другом. — Какие-то новости есть? — она каждый раз встречала меня после смены этим вопросом. Тогда мне впервые было, чем ее обрадовать. — Ваши вступают в войну. Разумеется, не на нашей стороне, — я валился с ног от усталости, сел рядом с кроватью. На сон по-прежнему не оставалось времени, а когда удавалось урвать пару часов, от лежания на полу становилось лишь хуже. — Надеюсь, это знак, что скоро все кончится. — Это будет значить, что вы проиграете, — Белль сползла с постели и оказалась рядом со мной. Не сказать, чтобы она сочувствовала. Ей просто было любопытно, почему этому рад я. — Скорее бы. Хочу вернуться к нормальной жизни. — Как ты здесь оказался, Бел? — Что? — я посмотрел на нее удивленно. Белль мало мной интересовалась, вопросы обычно задавала о внешнем мире. Почти впервые ей по-настоящему было дело до меня. — Почему ты тут… служишь, приказы выполняешь. Тебе ведь это всё противно. — Мне не хочется умирать. Я плохой солдат, у которого нет выбора, и который, на свое несчастье, весь период активной пропаганды просидел в лаборатории или библиотеке, так что не успел понять, что враги плохие, а мы хорошие. — А что ты понять успел? — Что мы все люди. У каждого будет одинаковый ожог от кислоты, каждому станет легче от мази. Всем нравится запах озона после дождя. Белль взяла меня за руку, ощутив, что мне грустно, раньше, чем это сделал я. Ей тоже было тоскливо. Как прекрасно она ни обращалась со словом, от этого разговора ей было не до сказок и песен, она вообще ничего мне не сказала, лишь понимающе сопела рядом несколько минут, пока тишина не стала невыносимо горькой от печали. — Тебе нужно поспать, — заключила Белль, когда я уронил голову, не успев разомкнуть веки после моргания. Она была совершенно права, и мне нечего было противопоставить. — Ложись на кровать, а я посижу тихо. Нам обоим ведь нужно, чтобы ты мог хорошо работать. Одно подозрение… — …и конец обоим. Не напоминай, — я позволил себе печальный смешок, а после, нехотя выпустив руку Белль, перебрался на кровать. Тяжело вздохнул, когда в ладони снова остался лишь прохладный воздух комнаты. — Прости. Мне с трудом удавалось держать глаза открытыми, но я старался. Белль решила укрыть меня, прямо как я делал все прошлые дни, когда она засыпала. Не хотелось упустить это зрелище, променяв на какой-то там сон. — У тебя гордый вид, Бел. Не размечтайся слишком сильно только потому, что больше не надо воевать со мной. Есть еще, с чем бороться. Так что набирайся сил, но не расслабляйся, хорошо? Не помню, что я ей промурчал в ответ. Как только Белль снова вложила свою ладошку мне в руку, стало тепло и спокойно, совсем не до ответов. Экономя последние силы, я провалился в сон. Там, в ночных видениях, мне, как всегда, мерещилось, что всё это было не взаправду. Будто та жизнь, которую приходилось жить в последние годы, — это иллюзия, ночной кошмар и только. Но сами эти сны, искушавшие меня мечтаниями о былых мирных временах, были истинным кошмаром. Они не давали забыть, что бывает иначе. Не позволяли отпустить мысли о нормальной жизни, стать в большой игре пустоголовой пешкой, что не задумается над приказом и, как придет время, сложит голову без сожалений. Мне не хватало этой защитной реакции — не думать. Я завидовал другим, кто сделал вид, что никакой другой жизни не существовало. Тем, кто подстроился. Тем, кто нашел себе место. Мне не удалось стать одним из них, это меня и сгубило. Когда я проснулся, Белль оставалась рядом. Не то, чтобы ей было, куда уйти, но я точно не ожидал, что она продолжит держать мою руку. Мне пришлось выбираться из постели осторожно, чтобы не разбудить подругу, но у меня всегда дела со скрытностью шли не очень, поэтому в разведку никогда бы не взяли. Белль проснулась, ощутив, как мои пальцы ускользнули из ее ладони, и, потирая глаза, уставилась на меня. — Какая смена у тебя сегодня? — с плохо скрываемой печалью поинтересовалась она, сопровождая меня взглядом по комнате. — Всего полсуток. Сегодня буду с Совьешем, может, он принесет хорошие новости. — Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. — Помню. Но это всего лишь догадка. Все будет нормально, — я наклонился и погладил Белль по плечу на прощание. — Постараюсь стрельнуть у кого-нибудь новую книгу, чтобы тебе было, чем заняться. — Пусть больше никак стрелять тебе не придется. Сказанные мне на прощание слова Белль весь день звенели в ушах. Так коротко и емко я бы никогда не сказал, а она вот положила это мне в самое сердце так, что оно то и дело замирало от волнения. Действительно, пусть мне не придется стрелять ничего, кроме книг. Пусть новый поворот в войне приблизит ее конец, и пусть тот будет справедливым. — Бел, — Совьеш ощутимо ущипнул меня за живот, чтобы не заснул на смене. — А? — недовольным шепотом спросил я. — Есть новость. Я собрал папку. — Честно? — Еще бы о таком врать, — он посмотрел на меня, как на дурака, раздраженно. Я никогда ему не нравился в нормальном понимании, особенно когда терялся в чувствах. И все-таки, пусть хоть из жалости, Совьеш со мной дружил. Это его и сгубило. — Там всё на нас и еще три лагеря. — Уже знаешь, кому отдашь? — Есть один кандидат из перебежчиков. На фронт недавно отбыл, послание как раз догонит к попытке побега. — Уверен, что он такой? Не верный пес папаши? Наши голоса едва ощутимо возвращались рассеянным эхом в тихом коридоре. Меня трясло от волнения, сон сняло как рукой, и сердце вырывалось из груди. Неужели мы близки к свободе? Может ли это так скоро кончиться наяву, а не во сне? — Уверен. Я отцу сразу говорил, что он бешеный, но он не послушал. Пусть теперь расплачивается, — Совьеш хмыкнул и подмигнул мне. — Карс не подведет.