- ох ёпты, вань. у меня, кажется, сердце колет, – он кладёт ладонь под грудь, надавливая на начинающиеся рёбра с левой стороны, ближе к середине. – давай сюда корвалол.
ване откровенно хочется смеяться даже нарезая лук. он поворачивается к своему благоверному, утирая непрошенные слёзы рукавом кофты. и, не сводя пары цепких глаз с него, дожидается окончания этого дешёвого выступления. тихон действительно не поленился: театрально прилёг на спинку мягкого стула, держа одну руку запястьем на лбу для большей, видимо, уверенности и пытаясь тяжело дышать. однако по природе уже больше полутора веков не способный делать это подобну человеку, выглядел он скорее как...
всё это, выглядело как подступление к оргазму. ваня замечает, что да: лицо вполне себе похоже. только брови выше и рот приоткрыть так, чтобы язычок в нём виден был. – вань, да чего ты ржёшь! – вот теперь похоже больше. тихон капризно усаживается ровно и обиженно скуксивает морду, упираясь ладонями в колени. продолжает делать вид вечно недовольного.
– знаешь, странно что когда мы впервые встретились в том кинотеатре, ты был не на чёрно-белом экране. про старого дракулу плёнка ведь была?
каламбур их знакомства даже спустя столько лет не терял своей озадачивающей ошеломлённости. янковский, набрав побольше воздуха в лёгкие для большей уверенности, хочет напомнить всё по мельчайших подробностей, но лакиматор в луке начинает действовать на его глаза слишком неожиданно. опомнившись от острого неприятного ощущения в носу, ваня жмурит глаза, прикрыв их тыльной стороной ладошек, и отходит на пару шагов от столешницы. чудом, при этом, в пространстве не наткнувштсь ни на что. заметив то, как резко замолчал его собеседник, тихон будто материлизуется рядом, не двинув и ножкой старенького стула на другом конце кухни. быстро ориентируется в ситуации, доставая из верхнего шкафчика пластмассовую чашку и накрывая ей нарезанный большими кольцами пурпурный лук на доске. на всякий случай промывает свои руки под сильной струёй холодной воды и вновь поворачивается к ване, так и замершему на месте.
– вань. ванюш, убери ручки, – тиша ласково просит, почти воркует на ушко, мокрыми руками касаясь его запястий и, честно говоря, не удивляясь, что такой, вот вообще не выражающий ничего плохого тон, кое-кому приходится до глубокой пизды.
ваня порой упёртый был хуже барана. судя по чертыханиям, он сам пытался убрать руки как можно скорее, чтобы наконец протереть их костяшками пальцев, щуря при этом то один глаз, то второй. режущая боль вперемешку с льющейся влагой не давала. слишком больно было делать хоть что-то. он просто терпел и не выражал никакой взаимности в тишином желании помочь. наоборот, всё так же чертыхался на месте, пытаясь увильнуть от загребущих рук. сашка в своём вечно агрессивном « я сама! » и то дружелюбнее настроенной бывает. – да подожди, вань, дай! – тиша то и дело дёргается за ним, злясь от чужих пустых попыток что-то сделать. конечно, блять, такой сильный и независимый. янковский пошатывается на месте из-за чересчур долгого нахождения в темноте, начиная терять возможность спокойно ориентироваться в пространстве. какой стороной он стоит к столу? где находится холодильник? он чувствует лишь тихона, терпение которого кончалось слишком быстро. и ваня, как никто другой, прекрасно мог это представить.
через пару месяцев после обращения, когда тело полностью окрепло, он, без шуток, каждой его частичкой стал ощущать все негативные тишины всплески. эмоциональные, конечно. тогда наконец и допёр, что тот имел в виду. ты ощущаешь состояние партнёра, когда его нет рядом. даже за тысячи километров, на другом конце земли, наверняка, и на другой планете. это ни с чем не сравнимое чувство. словно нечто неземное отталкивает тебя от твердой поверхности под ногами и что есть мочи подталкивает идти вперёд, защищать. к нему одному, через все препятствия и трудности, вгрызаясь в шею каждого смельчака, подобно хищной косатке в каком-нибудь бескрайнем синем океане. в такие моменты в груди каждый сраный раз поселялось беспокойство или волнение, печаль или опустошённость – в зависимости от того, что ощущала твоя вторая половинка. у вани, к примеру, всегда под рёбрами чесалось, и не ответить, почему. он никогда не ощущал такого раньше. ни к родителям, ни к первой любви, ещё будучи сопляком. даже сейчас, с детьми, такими же кровопийцами, как он сам, было другое. не настолько яркое, больше самобытное. само собой разумеющееся, как дать от жажды воды или почистить зубы с утра. с тишей же оно каждый раз вспыхивало на любящем сердце синими языками пламени, от которого тебе никогда уже не отвертеться. хищникам дано выбрать лишь раз. полюбить и быть преданным всю вашу вечность. если, конечно, оба имели такую возможность.
интересно, что вторая по распостранённости смерть вампира— от самоубийства. при этом, самыми ужасающимими и изощренными способами, чтобы вышло наверняка. всё же, бессмертное по природе существо убить даже самого себя было очень проблематично. тиша говорил, что это ничем не доказанные факты, можешь не верить, конечно, но большая часть из этих поступков были совершены из-за потери пары. сразу после, в порыве бессилия; спустя десятилетия от печали или спустя сотню лет от тоски. у каждого было своё время встретиться с любовью в аду, если тот вообще существовал. про рай у них, низжих для всевышнего, нечистых существ, речи никогда не шло. почему вообще люди причисляли их именно к аду, а не к раю, если дядек и тетёк по линии дьявола тихон, вроде как, не имел? по их мнению твари разных биологических видов обретут покой до самого конца их концов только при условии совершения общих грехов. и останутся вместе, как их кости в рыхлой могиле, навсегда. de milenii eterne.
«цзынь-дон!»
в конец заколебавшись, тихон просто с силой отдирает его руки от лица и ласково проходясь кончиками больших пальцев по мокрым сомкнутым векам, вытирает слёзы. ване, до странного сразу, становится легче. он терпеливо ждёт, перестав пытаться отпихнуть мужа от себя и, напротив, крепко хватаясь за его предплечья в качестве опоры. заметь это тиша в менее сосредоточенном состоянии, обязательно улыбнулся бы и отпустил типичную шуточку, но вместо этого только поцеловал напряженные пальчики, давая понять что ни в коем случае не тыкнет ему пальцами прямо в глаза. бояться не стоит, правда, ванюш.
«цзынь-дон! цзынь-дон!»
– петь! если не занят, открой, пожалуйста, дверь. – громко проговоривает тиша, обратившись прямо в просторный коридор, идущий в кухню. отрывая руки от ваниного лица, он помогает ему спокойно дойди до раковины, и капая на подставленные ладошки зелёную слезинку мыла, не кричит, лишь говорит тоном чуть выше обычного, повторяя имя сына. на удивление, на другом конце квартиры кто-то сразу выходит из комнаты, звонко хлопая закрытой, а до этого открытой, дверью. не слишком-то спешащие на прмрщь шаги шаркают в пушистых клубнично-зелёных тапочках по тёмному паркету в сторону входной двери, и после двух щелкающих звуков, старушка поддаётся, тихо скрипнув.
– хм. а я думал он будет страшненьким, – петя криво усмехается, отходя от двери, тем самым давая пройти вперёд старшему брату. вглядывается в симпатичного-шатенистого-лохматого парня около него, стараясь за эти первые мгновенья рассмотреть всё до мелочей. его карие глазки сверкают блеском, так интересно ведь.
– не продолжай, пока я не сказал родителям, кто «случайно» залил чаем их каучуковое дерево. в два раза старше тебя. – рома пресекает младшего брата на корню, и, заметив как тот ошломленно теряет дар речи, пропускает вперёд витю. тот явно никак не ожидал услышать в свой адрес такое от милого, казалось бы, мальчика в белой футболке с хэллоу китти. никто не ожидает. прямолинейный петя всегда действует на опережение. – вить, это петя, я рассказывал. петь, – рома замирает всего на несколько секунд, но при этом расплываясь в тако-о-ой довольной улыбке, что пете сразу же скривиться хочется. – это мой витя. – конечно, он делает акцент на предпоследнем слове. конечно, братишка, закатив глаза, вздыхает, попутно снимая с ушей свои объёмные чёрные наушники, тем самым полностью удостаивая собеседников вниманием (о боже, спасибо, какое снисхождение). и, конечно, кончики витиных оттопыреных ушек в жутком смущении начинают печь. таким красным, как они, не был даже подбородок, вечно закленный вдоль и поперёк пластырями против прыщиков. всегда с заживляющим эффектом, между прочем! чтобы заживали те, что уже успели вылезли.
– ты сейчас хотел мне что-то доказать или добиться того, чтобы он со стыда сгорел? – складывая крошечные ручки на груди, петька хмыкает, кидая взгляд на, действительно, ужас как заардевшего парня рядом. если бы никто из них не знал, с кем и зачем он пришёл сюда, точно подумали бы, что это вор, пойманный за горяченьким делом хозяевами дома. или за чем-то похуже. рома знал, как сильно витино тело реагировало на стресс или волнение: начинало бросать своего обладателя то в холод, то в жар, пуская по телу сначала пот, а потом заставляя прятать в карманы леденеющие руки. если бы сейчас его волчок не стеснялся, замерший как вкопанный у двери, наверняка его личико начало бы периодически мигать фарфоровой белизной. помнится, на экзамене по английскому языку янковский почти полчаса наблюдал за этим (не)редким явлением вспышек на щеках разными оттенками красного и белого, в конце концов не выдержав и потребовав отвести человека в туалет умыться. мало кто имел такую огромную наглость — что-то требовать в середине экзамена. но училки даже моргнуть не успели, как рома смылся в мужской туалет, прихватив с собой насонова из параллели.
– вовсе не со стыда! чего ему стыдиться? – рома искренне возмущается, заслоняя своего молодого человека собой и стараясь дать понять, что брат просто дурачится. не надо его слушать и воспринимать на свой счёт. из-за угла сейчас не выскочат двое монстров-родителей, которые загнобят его странными идиотскими вопросами о стремлениях в жизни, плохих привычках и планами на следующие двадцать пять лет, а небольшая прихожая не превратится в ловушку из приключенческого фильма. – иди уже своих корейцев слушай, а, – шикает он на брата, всего на секунду глянув в его сторону, и почти сразу возвращаясь к вите, неловко улыбнувшись за это клубничное недоразумение. он понимает, что его улыбки не видят, полностью погружённый в свой нарастающий стресс витя вообще ничего не видит. не думая, ромка прижимает витю к себе со свойственным глухим «бух» об одежду. они оба застывают и прежде чем он сам успел бы подумать, витины руки сами опускаются на спину, к лопаткам. поистине волчье сердце, стучащее в груди как бешеное, мигом находит в этом простом жесте успокоение. виктору даже кажется невероятно тупым то, как он испугался маленького мальчика в розовых тапках. на самом деле, вовсе не его.. просто переволновался перед встречей и.. да, ладно, испугался потока, громадного потока мыслей о том, какие же у ромы родители. нет, он их, конечно, видел на фотках! но ведь в жизни это совершенно другое, да и к тому же..
– здравствуйте, вить.
витя не успевает закончить поток мысли, уставившись цепким перепуганным взглядом на вышедшего из-за угла высокого мужчину. по правде говоря, не из-за угла, а из коридора за углом, но разве в его положении не запутаешься? надёжные ромины руки как на зло отпускают его, переставая защищать, будто непоколебимая толстая стена, и теперь, в свете нескольких ярких коридорных лампочек, он чувствует себя ещё более неуверенно. уязвимо, открыто и неловко. витя хочет подумать, что вот ‐ реальный его конец! на него все как на дурака смотрят, а он, реально как дурак, молчит, наверняка наталкивая чужие мысли на то, что он какой-то тормознутый или вовсе недалёкий. но, неожиданно для себя, насонов вдруг понимает, что больше не переживает. его руки всё ещё легонько покачиваются в нерешительности около края курточки, но первородного глубинного страха внутри нет. он всё ещё в прихожей, оглядывается: красивые белые обои, утонченные и аккуратные межкомнатные двери, очень схожие по стилю с первой входной, тумбочка, изрисованная с одного бока чем-то вроде броских мелков. в таком же стиле огромный высокий шкаф под самый потолок и вешалка прямо около него, с несколькими лёгкими, джинсовыми и не только, куртками на ней. внизу в таком же количестве у стенки небрежно поставленная разных цветов обувь, и большой белый пушистый ковёр посередине пола. всё как и раньше.
а тот вышедший мужчина.. он вовсе не высокий. просто выше, чем витя, но его рост никогда не бил рекорды в поликлинике у медицинского ростомера. наоборот, почти всегда был первым с конца.
– здрасьте, иван филиппович.
теперь, с ясным взглядом изучая мужчину лет сорока перед собой, витя с изумлением замечает, как же сильно он похож на рому. точнее, выходит, рома на него. те же черты лица, мимика, нос и, кажется, постоянно смеющиеся глаза цвета тёмного шоколада. или какао-бобов, которые они видели в передаче про бразильские сокровища неделю назад! мужчина смирно стоит, заведя руки за спину, будто находится не у себя дома, а на каком-нибудь построении войска при визите смешного пузатенького министра. витя улыбается собственной мысли, отчего его мышцы во всем теле ещё больше расслабляются, заставляя чувствовать себя увереннее в чужой квартире с каждой секундой. он вовсе не замечает, как стоящий сзади рома довольно лыбится, не сводя взгляда с пушистого затылка, чем-то напоминающего цвет низа булочки, которую держали в духовке слишком долго без права выбора, отчего она покрылась тёмно-коричневой корочкой, не успевшей перетечь в гарь. на его лице прямо-таки читалось – гордится.
– ну какой ещё иван филиппович? – ваня растерянно смотрит на мальчика перед собой, от неожиданности приоткрывая даже рот, до этого растянутый в вежливой улыбке. он наверняка хочет сказать, что ещё не настолько стар, подождите хотя бы лет десять или до теоретических первых внуков (витя догадывается). но не успевает, замирая от высоченной громоздкой фигуры около себя. фигура посмеивается, и, с неприятным ощущением в груди, витя понимает, что в другой, совершенно другой обстановке, услышав этот глухой, тихий, исходящий из самых недров грудной клетки, смех, обязательно попятился бы назад, закрывая собой рому. но витя помнит, что это вовсе не.. около первородный и мудрейший вампир, испивший, вероятно, за своё посмертное существование сотни литров человеческой крови и сожравший когда-то заживо десяток жирных, всё еще стучащих, сердец его собратьев. точнее, это всё был он, но.. отец его ромика. родного и любимого. вите даже не нужно было задумываться, кто из них двоих больше ненавидит волков – совсем незаметно оценивающий, если быть тупым и не вглядываться, тёмный, будь его глаза хоть кристально белого цвета, взгляд выдает со всей лихвой и потрохами. хищник. громадный и высоченный. целующий, будто невесомым касанием полупрозрачной бабочки, в скулу и приобнимающий супруга двумя руками за плечи. можно было бы подумать, что в защитном жесте, но от кого его защищать? виктор при всей своей крепости тела никогда не был похож на настоящего опасного зверя. и не настолько он тупой, чтобы трогать пару такого древнего создания прямо у него перед глазами. да и.. для чего? кому это вообще могло стать нужным в их время? что за прошлое у него, раз так срётся от несовершеннолетнего полторашки, которого сын привёл в дом? или так просто показалось?
– как ещё, позволь спросить, ему к тебе обращаться? головой подумайте, иван филиппыч вы мой, – вампир снова целует его в щеку, но на этот раз отстраняется окончательно. переводя всё своё внимание на новое лицо в доме, тянет в приветствие громадную ладонь, отчего витя еле как удерживается на своих двоих, чудом не шолохнувшись. – добрый вечер, виктор. тихон игоревич. если хотите, просто ти..
– здравствуйте, тихон игоревич. можно витя. – мужчина не успевает договорить. парень перед ним пресекает так и не начавшуюся попытку обращаться к старшим менее официально. нервно перешагивает с одной ноги на вторую и с огромной, не присущей обычному ребёнку силой, теребя их сцепленные ладони. по бóльшей части уставившись при этом в пол. он отпускает её только после неловкой тишины, прерванной уставшим детским вздохом. петя, вновь нацепив на голову наушники, без объяснений уходит на кухню, громко шаркая пушистыми тапками.
– а он прав, – замечает ваня, криво улыбнувшись, и отчего-то, будто во всей их ситуации что-то изменилось и обернулось на сто восемьдесят градусов, наконец, позволяет себе шумно выдохнуть. начать сутулиться, оставив руки болтаться вдоль тела, и непринужденно погладить мужа по спине, обняв за талию. – у нас ужин почти готов, минут десять.
– максимум двадцать, – подсказывает тиша, краем глаза следя за тем, как рома отошёл дальше от входной двери, дёргая молодого человека за рукав ветровки. не то что бы это его дело, рома — мальчик взрослый, за гостем сам сможет поухаживать. – если хочешь, отведи пока витю к себе. если нет, то подождите с нами, – краем уха дослушав, рома даже не пытается думать, первым делом поднимая радостный взгляд на витю.
– мне кажется, ничего страшного, если подождём с вами? – витя растерян и смущён от того, что должен решать он. гость ведь, ёлы-палы, важная персона на эти пару часов. ромины родители согласно кивают, предупреждая, что будут ждать направо и по коридору, и удаляются. перестав слышать их шаги, насонов наконец разжимает булки.
он не опозорился и не сдох от волнения, это уже что-то! не успевает волчок даже словами обратиться к роме, как его крепко обнимают. янковский широко улыбается, отрываясь ненадолго, чтобы глянуть в красивые-красивые.. самые обычные, ничем не примечательные человеческие глаза. в его взгляде что-то тухнет от осознания, что витя всё так же в линзах и сейчас его радужка не заблестит звездой на новогодней ёлке, а зрачки не сузятся и не расширятся при разных эмоциях. однако по уши взволнованный витя этого взгляда не замечает. напротив, жмётся к ромкиной шее, вставая на носочки и глубоко вдыхая лёгкий аромат зелени около неё. трава, цветы, ебучий чернозём, хранившийся в его комнате пачками и постоянно докупаемый. рома любил цветы, а цветам время от времени нужно было менять места жительства на более просторные горшки. каждый как с картинки. в чём-то синем в точечку, исписанный самим ромкой или благородно-медный из терракотовой глины. его рома пах поляной, на которую ты всегда можешь вернуться и упасть, подхватываемый мягкими зелёными кончиками травушек.
✗ ✗ ✗
«займёмся обедом, займёмся нарядами,
запо-олним заботами бы-ы-ыт.
так легче, не так ли? так проще, не правда ли?»
– я спрашивал рому, что ты не употребляешь в пищу, чтобы не вышло неловкости.
ваня начинает издалека, хлопоча в верхних шкафчиках гарнитура. красивого, наверняка очень-очень дорогого! дверцы то открываются, то закрываются, пока он в них что-то упорно ищет, а когда находит, тихо ахает. в своей голове будто правда проговаривает «вот ты где!» и почти бьет себя по лбу за невнимательность. мотив непринужденной, но игривой песни, улавливаемой ушами по старому радиоприёмнику, лишь придаёт витиной грешной фантазии-додумке красок, и он не может не заулыбаться, складывая руки перед собой на столе. без локтей, конечно, не прилично же.
– да я всё употребляю! тем более после его рассказов, – витя мечтательно сглатывает слюну, кивая и поигрывая ногами под мягкой софой друг о друга. но ловя непонимающий взгляд ивана филиппыча напротив, останавливается, – рома говорил, что у вас тут очень вкусно готовят. в смысле, вы оба, вкусно готовите, – он снова сглатывает, но на этот раз от собственного безкостного языка.
блять, блять, блять.
витя, честно говоря, вообще не был в курсе, про кого конкретно говорил ромка, просто «папа» и всё. но ведь они оба папы! а после наиподробнейшего описания супа на курином бульоне с креветками, тофу и шпинатом, знаете ли, мысли вовсе не о том, кто именно такое чудо приготовил. особенно на голодный уже вторые сутки желудок.
– про предпочтения он так и передал, – сдержанно улыбается тихон игоревич, подходя к ним, чтобы оставить посуду, и вите от его виднеющихся меж губ клыков, снова становится некомфортно. старая музыка всё ещё льётся из сиплого магнитофона, лаская слух, но словно с каждой секундой тише становится. или это он так волнуется? рома, замечая странную перемену на его лице, тянет прохладную ладошку к чужим коленям, чтобы взять за руку, но виктор, едва почуяв, поспешно отмахивается. всё там же, под столом. показывает, что он в норме. – как вам песня кстати? не мешает? могу выключить. дело в том, что готовить в тишине очень.. – тиша неторопливо ставит для каждого две полупрозрачные тарелки, глубокую и плоскую, отдающие голубым. справа от них вилку, а с другой стороны небольшой закруглённый нож и ложку. витя снова догадывается, что по этикету. посуда выглядит не менее дорогой, чем шкафчики, и он по себя отмечает, что пользоваться ей следует безумно аккуратно. интересно тоже какой-то раритет? – очень скучно, вот! – тихон, наконец, подбирает эпитет, – хотя, даже это слово не может описать сваливающуюся на плечи в тот же момент лень. когда к тишине кухни привыкаешь.
— согласен. а песня замечательная, не выключайте! – активно кивая, витя совсем не понимает, что несёт сам и что имеет в виду папа вани. что значит лень? это ведь приготовление еды, которой ты сам будешь питаться в ближайшие пару дней? откуда во время готовки берётся лень? и раз так, то зачем вообще браться за неё, зная что поленишься? когда он готовит себе дошик, тоже часто ленится пойти к рите за сосисками, но это не такой случай. не тот ведь? – ваша любимая? или это.. просто рандомная?
– не рандомная, – под ухом улыбается ромка, стараясь не пялиться на парня рядом с собой больше положенного. не подавать виду, что волнуется. тоже больше положенного. вообще ничего «больше». чего ему переживать? все дома, в безопасности — всё хорошо, правда ведь? конечно. – рандомная это случайная, в смысле, пап. – подпирая кулаком щеку, смотрит он вместо этого на совсем малость в недоумении подзависшего отца. причем, со стаканом в руках. после поспешного «а!», тот расслабляется, продолжая расставлять посуду для каждого по её временным местам.
