руки теплеют.

– это песня нашей с вани молодости. точнее, его молодости. – от кинутого взгляда на спину супруга у тихона игоревича в глазах что-то ощутимо меняется. пат мгновенно смягчается вместе с улыбкой на губах, а светлая-светлая радужка глаза внизу странно блестит. он наклоняет голову вниз, точно прячась в этом жесте и, кажется, усиленно начиная делать вид, что очень уж заинтересован оставшимися в руках столовыми приборами. пересчитывает, пока не спиздили. – из фильма, сказки. как угодно называйте. мы тогда.. танцевали под неё. повисает свободная от слов тишина, прерывающаяся завываниями скрипки да басистыми звуками контрабаса, и вите кажется, что секунду назад он увидел что-то, чего видеть был не должен. что-то только их, сокровенное и нерушимое десятилетиями. замолкает даже магнитофон, песня которого кончилась, а новая не успела начаться. на улице сейчас всего-то около четырёх, самый день. но лето, ещё не успевшее себя осознать в полной мере, упорно гонит большое солнышко к горизонту. витя это видит даже через закрытое тонкими шторами окно, но ощутить озаряющий комнату тусклый оранжевый свет не может – здесь изначально горели верхие лампочки. он просто смотрит сквозь, видя, что закат и правда наступает. в каком же году они.. встретились? и в каком стали встречаться? этой песне не меньше.. – добв-в-вый день!!! сбоку что-то уж очень резко кричит, перебивая его размеренные мысли. маленькое и писклявое. крик слишком пугает, сбивает с толку, со слов и с любых мыслей, всех присутствующих. всех, кроме тихона и вани, которые пару секунд после даже не думают смотреть на дверной проём. будто правда привыкли к такому. крохотная девочка со светлыми-светлыми волосами, завязанными в два настолько же крошечных, как она сама, пучка, уставилась на них без единого моргания. удивлённо и в то же время нерешительно. вите кажется, что своими большими, чёрными как ночь глазами смотрит она именно на него и неловко машет рукой в воздухе, выпрямляя ровно спинку. всё-таки он должен произвести хорошее впечатление, да? и производит, покуда девочка моментально меняется в лице: начинает лыбиться ему довольно своими нелепыми молочными зубками и клыками, смело шагая за порог кухни вперёд. а между тем, то и дело с усилением подтягивая к груди явно тяжеловатые для её возраста две улыбающиеся игрушки. стрёмно улыбающиеся. большие, синего и чёрного цвета, лохматые как будто, бля, из ада. – опять черти твои. тихон игоревич уже как-то даже привычно выдыхает это, едва переведя на неё взгляд. у маленькой девочки вид вроде бы больной и не совсем радостный, с носом пузырящимся соплями, но мужчина вовсе не брезгует. наоборот, наклоняется к ней, вытирая влагу с красного носика сначала голой рукой, а потом чистым бумажным полотенцем, взятым со стола. та явно не испытывает от этого никакого удовольствия, но поухаживать за собой позволяет, крепко сжимая два глазастика в руках. у вити в голове пылает догадка — терпит. тиша берет её на руки, без сомнений, не забывая и большущих зверей. их он усаживает рядом с дочерью, не слишком-то добро хмурясь на её бурчание о том, что ты не так всё делаешь, им неудобно, но даже не думая перечить. кажется, они тоже важные персоны в их доме. – они не чев-вти, папочка! они хагги вагги и килли вилли, – лопочет девочка, шумно шмыгая носом у него на груди. она точно хочет сказать что-то ещё, привыкнув спокойно выражать свои мысли даже в столь странной обстановке, но вновь натыкается взглядом на витю. и замолкает, утыкаясь тише в плечо. стесняется — догадывается он. очень стесняется. благо, тихон уносит её их кухни с кротким «мы щас» раньше, чем она застеснялась бы окончательно. – вчера этот принципиальный ребёнок с упорством утверждал мне, что один из них грисс висс, а не килли вилли, – отмечает ваня, оставляя на столе первый заправленный чем-то очень ароматным салат. насонов, до этого вовлечённый в процесс безмолвного знакомства, неожиданно для себя заинтересованно дёргает носиком, втягивая запах: сочные летние помидоры только-только с грядки, обжаренное тонкими кусочками куриное филе в тёмном соусе, печёный перчик, листья салата, готовые сразиться свежестью разве что с утренними каплями росы. мальчик сглатывает, смотря на это подобие салата почти влюблёнными глазами. ну какой же это салат, если им и поужинать, и пообедать, и позавтракать можно! ещё и запах.. витя сам не замечает, как под ваниным взглядом продолжает активно принюхиваться. – хочешь, я тебе положу уже? – ромка, с любовью глядя на него сбоку, приулыбается. теперь давно стоящий на столе пышный букетик диких ромашек вперемешку с разными травами кажется совсем маленьким, ещё меньше, чем есть на самом деле. он больше не отвечает на долгие томные взгляды будто живой, опечаленно поникая в вазочке с водой и превращаясь в непримечательное ничем растение. витя ощущает жар, ползущий откуда-то изнутри прямо на темноватую, по сравнению с вампирской, кожу. щёки горят от осознания, что рома снова увидел его в таком неловком положении. наверняка подумал, что наврал утром о еде, о том, сколько случалось подобных ситуаций, когда витя из-за своих не особо контролируемых привычек и инстинктов ставил их обоих в неловкое положение перед людьми. исключительно по витиному экспертному мнению, конечно. однако даже после всех гнетущих мыслей о том, как всё это нелепо, как неправильно и стремно, он всё равно нерешительно кивает. знает, что даже смущённо уткнувшись в коленки носом, не сумеет предотвратить рому, для которого правдивый ответ в данной ситуации был нужен как корове её же молоко. он и так знал, просто хотел получить официальное подтверждение. и давно уже потянулся к выложенному салату в тарелке. – кстати, пап, как ваши огурцы на даче? – облизывая палец от капельки заправки, хмыкает ромка, явно стараясь найти новую тему для разговора только ради вити и положения, из которого его быстренько стоило достать. как обычно. витя же чувствует. да, да, так и есть.. после он обязательно подойдёт к нему наедине, извинится и поблагодарит. как обычно. – ох, сам не ожидал, но они ещё как попёрли! и спор я выиграл, – иван филлипыч смеётся, отворачиваясь от них. судя по тону, проверяя готовность толстой сытной лапши в большой вок-сковороде, он улыбается. помешивает её вместе с овощами и тонко нарезанной говядиной, стараясь как можно обширнее покрыть кипящей заправкой. запах, не менее сногсшибательный, сам залезает в нос. – на выходных, думаю, поедем забирать. наконец попробую сделать пете его битые огурцы с кунжутным маслом по-китайски. тебе он ещё слёзно не жаловался? огурцов лишают, понимаешь ли. – он последние дни только и делает, что цепляется ко мне по всякой херне. – рома жуёт кусочек курицы, втихаря украденный с тарелки бойфренда и указательным пальцем свободной руки выводит круги по краюшку стола, вспоминая недавний комментарий в сторону вити. понятное дело, что сказанный в шутку, но оры насчёт не там оставленных наушников или кинутой в раковине грязной ложки шуткой вовсе не были. рановато как-то для столь дикого начала переходного возраста. – у его подружки из центра творчества проблемы со спектаклем. неделю уже нервы мотают, находя какие-то косяки. – иван филиппыч говорит это будничным тоном, но витя не может не удивиться. неужели он настолько осведомлён жизнью роминого брата? – сам понимаешь. все эти эти якобы строгие преподы на самом деле на жизнь обиженные. если это и после выходных будет продолжаться, я сам туда пойду и разберусь. – да, милый, вовсе неважно, что придёшь раздавать тумаков ты за никак непричастного к нам ребёнка. – с иронией поддакивает ему тихон, вернувшийся на кухню с дочкой на руках. теперь умытой и больше не шмыгающей носом. едва завидев жующего за столом витю, та машет ему рукой, что от взгляда мужчины, конечно, не ускользает. прежде чем насонов кладёт вилку на стол и запивает салат апельсиновым, он садит её напротив мальчиков, не забыв поправить дулечки и погладить по голове. в том числе, двух её хаггов ваггов. лишь бы доченька была довольна и с расстройством не спрашивала своё это будто бы издевательское «вы что, их совсем не любите?!». конечно любим, малыш мой, души не чаем. иногда задумываюсь, а зачем нам вообще нужны были дети, раз такие прекрасные создания есть? – мне папа сказал, что это твой пав-вень. – сбивает малышка их наповал, не дождидаясь, пока кто-то начнёт разговор первым и по-деловому складывает ручки в замке на столе. она смотрит на брата, для которого эта фраза не становится чем-то смущающим или необычным. в отличие от виктора. виктора, совсем немножко потерявшего способность ворочать языком. все знают, зачем они здесь собрались и кто он такой, но не говорить же этого так открыто при родителях! – и что вы дв-вуг дв-вужку любите. – продолжает она с таким невинно-дьявольским тоном, что у вити моментально начинают закрадываться сомнения касаемо её возраста. может ли трёхлетняя, максимум четырёхлетняя, девочка так себя вести? она ведь намеренно желает выдавить из ромки смущение, надавливая (под насмешливые взгляды тихона и вани) всё больше и больше. однако выходит вовсе не то, чего она предположительно пытается добиться. не зря ведь разговаривает с братом, а не с первым встречным. – любим. – он, напротив, уверенно подтверждает её слова кивком и складывает руки на столе в таком же жесте. теперь, в просторной светлой кухне, мелькая глазами меж крохотным веером висящим под потолком и витьеватым цветочным светильника, витя про себя отмечает, что похожи они гораздо больше, чем казалось. одни глаза, нос, уши, вьющиеся волосы. надо же, вот это сила генов. – а что случилось-то, саш? – значит, александра ивановна. или тихоновна. – ничего! – как ни в чём не бывало заявляет она, улыбаясь и переводя взгляд на свои сидящие мирно игрушки. витя чувствует себя неловко, сам не знает, почему. из-за того, что рома сорвал её предположительный план по сбиванию старшего брата с толку? или из-за того, что они до сих пор друг другу не представились? витя думал, что это должны сделать родители, они же.. родители. а может быть, маленькие дети вовсе не жаждут представляться каждому встречному и рассказывать в подробностях всю свою биографию? он жил во лжи? даже если так, это не повод дальше сидеть как истукан! – меня витя зовут. – парень протягивает к саше руку, улыбаясь немножко нервознее, чем обычно. – я знаю. – тихо отвечает она и вместо обычного пожатия ладони отбивает ему с абсолютно невинной улыбкой «пять». рома рядом не сдерживается от смешка, тут же прикрывая рот рукой, кое-как держа во рту остальные смешинки. строит из себя приличного человека. – а ты знаешь, что я саша. – как бы само собой разумеющееся проговаривает девочка. в уютной кухне вновь повисает неловкая тишина, которую не вытягивала даже новая мелодия магнитофона. вите теперь казалось, что три или четыре года здесь ему. но даже в такой ситуации здесь было комфортнее, чем на кухне у него дома.

✗ ✗ ✗

рома не говорит ни слова, смотря на тихона, наливающего чай. кусает щёки изнутри, из дверного проёма следя за его неразделённым напеванием под нос и кипятком, прямо из стеклянного чайничка льющегося в большущую кружку. ненавязчивый запах ягод и сушёной мяты разносится по кухне пуще, чем мёд на пасеке, и, нерешительно колеблясь, рома, наконец, решается ступить за порог. тихон даже пугается, зыркая на появившийся перед глазами силуэт и начиная глухо покашливать. понимая, что к чему, рома быстро оживляется, обходя широкий стол и начиная похлопывать отца по спине. тиша не задыхается, но ощущения от леденца, ставшего в горле, назвать приятными точно не выйдет. – нормально всё? – он активно кивает взволнованному ребёнку над головой, только после догадываясь сделать глоток свежезаваренного чая и моментально кривясь от того, что горячий он всё-таки был. и привычка разбавлять его, ваня, теперь не кажется такой детской! иначе без языка точно остался бы. – прости, я думал ты слышал. – рома виновато поджимает губы, отворачиваясь от него, чтобы открыть крепкую, с железным отблеском, дверцу холодильника. не обычного, намного более компактного и много лет стоящего рядом с обыкновенным. рома долго роется в нём, аккуратно перекладывая гермитичные красные пакетики один за одним и с каждой секундой делаясь всё нервознее. – первой отрицательной нет. ты утром последнюю выдул. – откашливаясь, тиша смотрит на моментально поникшего сына. едва фраза проносится эхом по кухне, дверца холодильника привычно тихо хлопает, магнитясь, а сам рома слишком уж странно всматривается в лицо на конце обеденного стола. боится, нервничает, колеблется и не решается сказать что-то. рома мало когда так смотрел, но тиша не дурак, знал этот взгляд как свои двадцать пальцев. взгляд, которому ему, как родителю, видеть никогда в своей не-жизни не хотелось бы. – мой хороший. что у тебя случилось, а? ромина выстроенная за полчаса защита с грохотом падает внутри, когда он слышит папин ласковый тон и лёгкое родительское волнение в голосе. не смеет поднять взгляда с пола от смущения, наваливающегося на плечи тяжёлым комом, но как по сценарию шагает вперёд, чтобы нырнуть к нему под бочок. передвигаясь крабиком по широкомк сидению угловой софы, мягкой и серой, стоящей тут совсем недавно на замену трём стульям, он старается делать это быстрее, чтобы не тянуть. не получается, и он взбешённо дует на чёлку. когда психуешь, никогда ничего не получается. – он тебе не понравился? – ромашка смотрит снизу вверх, заглядывая отцу прямо в глаза. чтобы не соврал, чтобы не пытался делать вид, дабы не расстроить. но тиша только молчит, будто сбежав, вставая с дивана и доставая из шкафа вторую чистую кружку. замороченную, купленную у какого-то мастера. белые внутренности чашки заливаются светло-жёлтым, ближе к зелёному, от чего нарисованный от руки тоторо и чёрные чернушки начинают выглядеть более живо. тиша пододвигает чай к сыну и, не замечая никакой, положительной в том числе, реакции, садится на место сам. – а это важно? – что? – важно? – повторяет мужчина вопрос. – чтобы он тебе понравился? ну.. не то чтобы прямо важно. просто.. – тихону смешно. даже слишком. он смотрит на распинающего в сбитых объяснениях рому, не слишком-то подавляя от носа до ушей лыбу. – нет, правда, а почему это не должно быть важно? он мой.. мой парень, и мне хотелось бы, чтобы вы с ним ладили. невзирая ни на что. – бурчит он, впервые касаясь налитого специально для него чая. маленькая победа. – невзирая ни на что – это на что, ром? – вдруг спрашивает тиша, не меняя выражения лица. янковский замирает, в ту же секунду начиная прокручивать в голове тысячу и один сценарий исхода этого разговора, вранья и оправданий. он вовсе не оборотень, пап. нет, мы вовсе не скрыли это от тебя, пап, как ты мог о таком подумать, ха-ха-ха. отец тянет руку к отрезанной половинке недозрелого лимона на деревянной досточке и выдавливает немного сока в его кружку. – ни на что. – сухо проговаривает мальчик, когда никакого другого ответа не находится. – просто ни на что, па. – и делает несколько больших глотков кислющего ягодно-травяного настоя. обычно — любимого и приводящего в приподнятое настроение, сейчас же — жгущего гортань и вызывающего желание проблеваться. роме совершенно нельзя нервничать, особенно после приёма пищи. он боится, что от папиного чуткого наблюдающего взора это не уползло, и сердце точно несколько раз переворачивается с бока набок, стараясь выбрать наиболее удобное для инфаркта положение, пока тиша молчит. как мило с его стороны просто наблюдать, давным давно получив вопрос. издевается что ли? – я приму любой твой выбор, если вы с твоим партнёром будете в нормальных здоровых отношениях, где тебя будут, в первую очередь, уважать и любить. и не имеет значения, понравился он мне или нет. мне казалось, это очевидная вещь, нет? теперь молчит рома. зная папу, это значит примерно «jumi-juma». его коронное и любимое на румынском. купить фрукты по завышенной цене только потому что лень съездить в другой район? что ж.. идея jumi-juma, давайте быстрее грабьте мою карточку, я в туалет хочу. ха, говорите шансы выиграть в этом детском автомате равны нулю? о боже, это было не честно, там ведь указали что шансы jumi-juma, проигрыш не засчитывается! говоришь, учитель сказал, что наш вулкан не будет работать? я знаю, что он точно взорвётся, а вот шансы того, что подпалит волосы вашему преподу к чертям, как раз-таки, jumi-juma. папа любил использовать это выражение, и роме казалось, что в один прекрасный день он сам не сможет ему расстроиться. вот уж никак и ни при каких обстоятельствах. пусть даже применив его самостоятельно, в своей голове. – да понравился он мне. – тихон вздыхает, резко прерывая его бесконечно удручённый поток мыслей, удушающий даже с виду. – только в следующий раз не нужно этого маскарада с линзами. и не мучай бедного мальчика подавлением повадок, он без того чуть от смущения не помер, когда на ваню сок пролил. – ромка замирает. с трепещущим волнением в груди смотрит на отца, ни разу не моргая. он правда это произнёс? тихон в испуганных глазах у него сразу уйму вопросов читает: как ты понял? мне уже переставать бояться? а когда догадался? ты что, не ненавидишь его? ты не против, да? я что, зря всё это устроил, па? – потому что это ты, ром. – вот так просто, без всяких пауз продолжает он, снова отпивая из большущей кружки. от него больше не шёл прозрачный пар, растворяющийся ещё до подхода к люстре. – ты лет до пяти грёзил этими.. дивными, вашу ж мать, созданиями. собирал книжки про оборотней, в нашей старой квартире пытался вырастить красные азалии и бархатцы на балконе, заклинания даже какие-то читал чтобы подружиться с кем-то из волчьих. я, помню, в библиотечных книжках еле находил что-то более менее детское, чтобы это не было заклинанием привлечения оборотня-любовника. не то, чтобы я в магию верю.. но уже тогда было очевидно, кого ты приведёшь в дом. – тиша усмехается, постукивая пальцами по чёрной каёмочке кружки. больше не следит за покрывающимся багровыми пятнами ребёнком и не старается добиться его сердечного приступа. по крайне мере, роме со стороны именно это и казалось. он обливается семью потами, прежде чем начать мыслить как и раньше, в своём уме, понимая, что отца уже рядом нет, а дверь в ранее занятую ванную приоткрыта. боже, блять. это был самый тяжёлый его жизненный этап за все прожитые года. боже, он знал.. и не против. только облегченно выдохнув, ромка начинает вытаскивать из кармана джинс телефон, чтобы в свеженьких нужных эмоциях рассказать всё вите, как ситуация вновь требует уделить ей время. что, супер-игра? – киць, кстати говоря. – голос вани приглушен из приоткрытой тихоном двери ванной, но всё равно четко различим. рома делает глоток чужого чая, отзываясь мычанием. на слова его вряд ли сейчас хватит. – а откуда витюша знал, где у нас можно найти полотенца? блять.