смрад.

надеюсь, я успею ещё так сладко и душевно поговорить с Доумой. или хотя бы увидится взором ласковым. до чего же он очарователен. не мужчина, а сама доброта воплоти! беру свои слова назад. я сожалею о том, что писала ранее. если бы я только знала, кем я так воодушевленно и счастливо восхищалась несколько часов ранее… ох, если бы я только знала! теперь я понимаю, почему матушка так часто называла меня дурочкой. да и не дурочка я, а натуральная дура! я явно увидела то, что мне не следовало видеть. была уже темная ночь, когда это случилось. мне, как и всегда, на новом месте спалось отвратительно. ко всему прочему, висок мне вновь не давал покоя. я размышляла о том, что прошло за этот день: культ, моё увечье, доброжелательные культисты и их глава… под всем этим водоворотом и активным ходом мыслей моя мигрень разогрелась до такого, что мне стало элементарно тяжко думать. Юко меня уже предупреждала, что если мне потребуется обезболивающее или просто таблетка от головной боли, то достаточно просто пройти в одну из их, как я поняла, кладовую, в коей хранилось не иначе, как всё: медикаменты, арсенал для обрядов, какие-то специи и крупы, швейные принадлежности и уйму подобного барахла. собственно, я неспешно пошла туда, опираясь на стену — ходить мне было ещё трудно в одиночку — и стараясь разгуливать по призрачным коридорам как можно тише, дабы не привлекать лишнего внимания. пока я бродила по сей лабиринту японской культуры, то обнаружила, что одна из дверей, которая, вроде как, зовется в этих краях сёдзи, приоткрыта. я не планировала туда заглядывать, — ну открыто и открыто. ничего в этом страшного нет! — однако что-то там меня привлекло… смрад. сильный, горький, вонючий, липкий и слащаво-красный смрад щекотал мне ноздри. нелепо будет с моей стороны пытаться тянуть всё до последнего, ведь итак очевидно, что там было что-то неладное, поэтому не буду медлить. в тех покоях был Доума. совершенно один, и больше не души, ведь все души, которые там могли быть, уже были мертвы. именно эти неживые души и производили этот смрад, а он делал иную, гораздо отвратительную вещь. подобно поломанной музыкальной шкатулке он издавал звуки: лязг, стук, хлопки, хлюпанье, капанье, мычание. это всё делал он. он лязгал замызганными кровью веерами, дабы отрезать кусочек полакомее. он стучал зубами, выгрызая из костей остатки мяса. он хлопал по бедрам, которые когда-то были более покладистее и теплее, а теперь были тверды и покрыты багряной кровью. он хлюпал, когда выпивал из артерий скользкие остатки крови. он капал ещё алой жидкостью, что лилась с его вишнево-ледовых губ. он мычал от удовольствия, выедая из их брюха сахарную матку или, тщательно выцеловывая, откусывая кусочки кожи и волокна мышц, на чьих местах были родинки да шрамы… видать, для него они были, как изюм в сладкой булочке. от описания всего этого мне стало дурно. представить невозможно, что я увидела! до чего скверное зрелище, аж блевать тянет. меня трясет, как и тогда. осознание того, что все эти милые люди (среди них были женщины и мужчины, но больше всего женщин) некоторое время назад мне улыбались и здоровались со мной, а теперь сверкают тухлым взглядом в мою сторону, кубыть ожидая спасения, приводит в стуженный и острый ужас. поймите же меня, я не Иисус Христос, я не ваш спаситель! я убежала оттуда, забыв обо всем: и о надоевшей мигрени, и о выручающей таблетки, и о своей дороге в кладовую. в моей голове была лишь одна картина — эта бархатная экзекуция невинных людей. эта братская могила. этот пир на одно лицо. почему он это сделал? он каннибал? хотя это очень странно… даже если бы он и был каннибалом, то он же должен был перво-наперво приготовить мясо, а не есть в сырую. кто он тогда вообще? я не побоюсь назвать этого кретина кем угодно, будь он каким-нибудь дьяволом воочию или прочей нечистой дрянью, но мой язык больше никогда не повернется назвать это человеком. я боюсь. ужасно боюсь. на моих глазах слёзы, я не вижу страниц. а что, если одной ночью среди таких счастливцев могу оказаться я? я видела и слышала, как некоторый люд там был ещё живым: стонал от боли и мук, нашептывал молитвы, приглушенно ронял грады слез в рукава покрасневших рубашек. я не хочу быть среди них. я не желаю также упиваться мучениями, а после оказаться в желудке этого урода. я не собираюсь тут оставаться. обещаю, я сбегу, а после постараюсь как можно скорее уехать из Японии, лишь бы это чудовище меня не нашло.