Сердечные дела

      Владыка Келеборн был чудесным мужем.       Он очень любил Галадриэль и доверял ей, как ребёнок. Он только радовался, что магическими умениями с ней не сравнится никто в Лотлориэне, и, зная, что она мудрее его, не испытывал никакой неловкости или досады, когда во время приёмов она скоро перехватывала нить разговора. В конце концов, она и расспрашивать-то умела более метко. Келеборн официально был королём, а фактически — просто мужем королевы. И он, понимая это, совершенно не огорчался! Счастливый правитель…       Физически, как все эльдар, он был зорче сокола. Фигурально же выражаясь — слеп, причём не осознавал, что это увечье. Когда его прекрасная жена часто и подолгу беседовала с Халдиром, одним из стражей северных границ королевства, среброволосый Келеборн смотрел на это как на самый естественный разговор королевы с подданным. И если бы кто ему сказал, что поведение Галадриэль немного неприлично, всегда кроткий Келеборн рассердился бы на доносчика: разве нет у её величества права выбирать, с кем из эльдар интереснее говорить? Разве зазорно ей спрашивать их о здоровье родных (у Халдира было двое младших братьев: Румиль и Орофин) или о том, не замечено ли вновь шевеление орков рядом с Дол-Гулдуром? Последнее показалось бы странной, неподходящей темой для многих женщин, которым можно держать хоть иголку, хоть скипетр, только не меч… Но не для Галадриэль. Она была из тех мудрых правительниц, которые сами войну не начинают, но при необходимости разрабатывают план действий самостоятельно и лично ведут в атаку войска. Что дурного, если она говорит об этом со стражем границ своей благословенной земли?       Владычица Галадриэль, зная, что супруг только это и скажет, хранила спокойно-благосклонное выражение лица и улыбалась про себя. Ей было перед ним совестно; она всё-таки перешла ту грань, которая отделяет безобидную благосклонность королевы к подданному от адюльтера. Халдир клялся ей — но не только как Владычице и не только в верности цветущему Лориэну.       Однако дочь, Келебриан, всё же была от Келеборна. Она родилась незадолго до того, как Галадриэль решила дарить своей благосклонностью Халдира. Синеглазый страж лориэнских границ давно уже тайком вздыхал по прекрасной королеве; многие осудили бы его — но обязательно признали бы, что пал он в неравном бою с красотой Владычицы. Халдир просто нашёл в себе достаточно смелости, чтобы, рискуя быть изгнанным из Золотого Леса, признаться завладевшей его сердцем эльфийке. Он был, конечно, удивлён, что она согласилась сразу, но упоение захватило его и могучим потоком снесло другие чувства и мысли. Какая разница, почему так быстро, если она его любит?       Галадриэль не знала и сама, отчего с Келеборном ей было скучно, отчего дела королевства, которых и в мирное время немало, её теперь не занимали. Но при виде Халдира сердце королевы билось чаще, дела спорились — и быстро, чтобы для любви было побольше свободных минут. Эллет желала только, чтобы такая "скука" тянулась вечно.       Но большой политике не было дела до мечтаний Галадриэль, а Галадриэль волей-неволей приходилось участвовать в большой политике. Началась очередная война — и на этот раз масштабная, решительная. Война Кольца.       Пехотный отряд из Лориэна должен был отправиться на помощь воинам Рохана, осаждённым в Хельмовой Пади. Вместе с рохиррим ждали атаки полуорков Сарумана наследник гондорского престола Арагорн — жених внучки Галадриэль, — лихолесский принц Леголас и их неразлучный товарищ эреборский гном Гимли.       Всю прохладную ночь в подлеске под мэллорнами пересвистывались соловьи.       — Халдир, будь осторожен, — просила златокудрая эллет, и воин, обнимая её и пытаясь утешить, чувствовал, что она мелко дрожит. — Зеркало часто показывает то, что никогда не сбудется. Очень часто… Представь, — королева нервно засмеялась, — этой ночью я в нём увидела… будто ты лежишь мёртвый. С открытыми глазами. А вокруг бой. Зеркало не явило мне, как именно это случилось. Откуда удар был, не знаю. Будь осторожен! Не мне, конечно, тебя учить, что нужно смотреть во все стороны. Затылком видеть, как ты говоришь… Идти в Хельмову Падь — ваш долг. Там наши друзья, наша надежда. Я не смею тебя отговаривать. И что это я заранее хороню! — вдруг вскрикнула она в гневе на саму себя и до крови закусила губу. — Идите, побеждайте и живите! Враг должен умереть, а не вы!       И с горячностью, с яростью, которые сразу выдавали в ней женщину из нолдор, со свойственной этому народу жаждой победы на трупах врагов Галадриэль закончила:       — Убейте. Уничтожьте всех, кто смеет посягать на жизнь наших друзей. И докажите Саруману Безумному, что зря он сменил сторону. На самого Властелина Мордора мы, может, и слабы, а вот предателя покарать — сил хватит!       — Сделаем, госпожа, — тряхнул головой Халдир, и синие глаза его сверкнули. И у него тоже всякий раз, когда он думал об измене изенгардского мага, в сердце с новой силой вспыхивал мрачный пожар. Такой огонь бывает на болотах: пока весь торф не прогорит, пока не станет чем утолять голод, это подземное пламя останется негасимым. Халдир испытывал меньше ненависти даже к Саурону, который был врагом изначально, чем к сладкоречивому седобородому старцу с глубоким мягким голосом. Галадриэль не раз в последнее время с бессильной горечью вспоминала при Халдире, что шестьдесят лет назад Саруман сказал: "Предоставьте Саурона мне". Вот, значит, как распорядился он данной ему свободой, безнадзорностью, безграничным доверием! Удар в спину… Эру Всевышний, да тому же Саурону с союзниками (скорее даже вассалами) везёт куда больше! Рун, Харад, Кханд — никто не предавал Мордор что в мире, что посредине войны! Боялись сюзерена? Да хоть бы и так, следствие-то не меняется. Как жить? В страхе соратников держать или следить за ними — вроде зло, подлость, не для сил Света… А доверять безоглядно — продадут тебя эти союзнички.       Галадриэль поцеловала его в последний раз — пылко и нежно, и вновь Халдир подумал, что не надо ему другой путеводной звезды, кроме света её глубоких глаз. А ранним утром, когда его отряд колонной по четверо выходил из Лориэна, Владычица стояла рядом с мужем на небольшом холмике и смотрела на них. И впервые Халдир подумал, что она и Келеборн похожи: одинаковое спокойное вдохновение на лицах, одинаковая искренняя и суровая вера в победу. И ему в эти минуты стало особенно стыдно перед правителем Золотого Леса, ничего не подозревавшим, любимым женой гораздо меньше, чем он, Халдир, но всё же самым счастливым из троих. Но синеглазый эльда ничем не выдал своих мук и светлой зависти к благородному слепцу Келеборну, который не мог догадаться о преступлении супруги только потому, что сам на такое не был способен.       И ещё Халдир подумал, что признаться в обмане — поступок, которого требует честь — было бы неизмеримо большей жестокостью, чем совершать этот обман. Он не отрекался от любви, и раскаяние его перед Келеборном было так же неподдельно, но повинную голову не стоило приносить. Он надеялся, что Галадриэль поймёт это тоже и, если ему не суждено вернуться, не станет облегчать душу перед мужем, хотя вроде бы Келеборну будет уже не к кому ревновать.       …Она и не стала. Она любила Келеборна за его слепоту достаточно, чтобы понять: притворяться перед собой, будто делаешь мужу хорошо своим признанием, хотя видишь, что ему от этого так же больно, как и тебе, — просто-напросто эгоизм. Мол, страдаю я, пусть и он начнёт мучиться — хоть не одиноко станет. И потому, услышав от немногих выживших, что победа досталась силам Света, но Халдир погиб (один полуорк ударил его копьём в бок, второй — мечом в спину), королева не разрешила себе плакать. Это никому не показалось странным: правители, особенно такие сильные, как Галадриэль, должны сохранять присутствие духа. А ночью, дождавшись, пока Келеборн уснёт, она отвернулась и дала волю слезам, вытирая их искусанным белоснежным платком, чтобы не измочить подушку и не дать служанкам причину для подозрений.       Впрочем, весь Лотлориэн слишком уважал и любил свою златокудрую Владычицу, чтобы кто-нибудь позволил себе оскорбительную мысль.