Подари мне небо

      Нагретый солнцем замок снова погрузился в сон, а он, капитан, сдав пост у покоев одной из принцесс, принимал душ в надежде выспаться. Но, как говорится, не тут-то было. Ксури мышью пробралась к нему за занавеску. Не дав даже опомниться, дикой кошкой обвила руки вокруг его шеи и впилась губами в губы. Ошарашенный Шершень не мог противиться этой ее страсти.       — Я хочу тебя, — ее шепот он едва услышал сквозь шум воды, — здесь, сейчас, вот так.       Из рассказов окружающих капитан знал, что нет более пылких любовниц, чем лярвы. Развернул ее спиной к себе, чуть прогибая вперед, чтоб смогла опереться руками о стену. Он вдруг понял, как долго ждал именно этого момента. Страсть захлестывала с головой, заставляя тело дрожать. А как она пахла желанием! Не было предварительных ласк, он просто удобнее пристроился и взял ее одним достаточно резким движением.       Она не вскрикнула, нет, но изумленный Шершень понял все сразу по излишне напрягшемуся телу, по тугому продвижению и какой-то мешающей двигаться преграде. Он отодвинулся. На светлый кафель душа упала пара алых капелек, подтверждая догадки. В ноздри ударил знакомый запах. Так могла пахнуть кровь и женский секрет. Ксури смутилась.       — Это ничего, это нормально! — залепетала она, будто оправдываясь. Попыталась обнять, но капитан смотрел на нее едва ли не с ужасом.       — Хони, чей он? — только и смог выдохнуть тогда.       — Не мой, это что-то меняет? — теперь уже напряглась она. — Я его нашла. В долине смерти через три дня после изгнания. Умирал от голода рядом с мертвой матерью. Теперь он мой сын! Доволен?!       — Сердце мое, я же не знал, я думал, что ты его родила. Сделал тебе больно… — его игривый настрой испарился, как и желание.       — Рыцарь мой, это не имеет значения, у нас её называют «позорная оболочка», — она снова попыталась его обнять, но капитан отшатнулся назад, — идиотская преграда все испортила, — Ксури как-то странно дернула плечами, всхлипнула и вышла прочь из душа, оставив его одного.       Две недели он избегал общения с ней, пожирая себя чувством вины. Не выдержал, пришел, как только в замок пришла ночь.       Ксури будто ждала его, так как только дверь открылась, кинулась ему на шею кошкой, обхватила руками и ногами. Жадно впилась в губы поцелуем.       — Почему ты так долго?!       — Я ждал, когда ты простишь меня.       — За что?       — За то, что случилось.       — Глупый, иди сюда.        Это была не просто страсть, они не потеряли головы от нее, нет. Это был акт истинной любви. Они отдавались друг другу не только телами, но и душами, будто выйдя в свой личный микрокосмос. И, пока напряженные, покрытые испариной, смуглые тела, медленно двигались, прижимаясь друг к другу настолько крепко, насколько это было возможно, красиво изгибаясь, будто в медленном танце, души их сливались, растворяясь друг в друге. Оба утоляли свой внутренний голод желания, общения, любви.       Шершень едва сдерживался, позволяя любимой достичь наслаждения первой, но Ксури ногами так крепко сжала его талию, так сильно свела внутренние мышцы и без того достаточно тугого тела, что у него даже не хватило сил отпрянуть от нее. А ведь до него она была невинна…