The fabric of your flesh pure as a wedding dress Until I wrap myself inside your arms I cannot rest The saints can't help me now the ropes have been unbound I hunt for you with bloody feet across the hallowed ground And howl
***
В кабинете царит напряженная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на рабочем столе. Мо Жань увлеченно рассматривает свои расцарапанные до крови руки и не рискует даже пошевелиться в скрипучем кожаном кресле, чтобы не дай бог не подать признаки жизни. Возможно, мужчина напротив действительно забудет о нем и займется своими скучными, но, несомненно, важными делами: отчет там напишет какой-нибудь, например. Чем там вообще люди на нормальной работе занимаются? Мо Жаню кажется, они только и делают, что пишут бесконечные отчеты, да хлебают литрами кофе. Но мужчина и не думает забывать о Мо Жане. Напротив, он смотрит на него, не отрываясь, своими цепкими глазами феникса и фиксирует каждое микроскопическое изменение в выражении его осунувшегося лица. — И что ты чувствуешь по этому поводу? — наконец, спрашивает он, и Мо Жань невольно дергается от тысячи ножей в его голосе. Парень все же отрывает взгляд от своих ладоней и смотрит на собеседника. Сглатывает. Облизывает пересохшие губы. Красивый, как небожитель, спустившийся с небес. И ледяной, как озеро Коцит. И хочется, и колется. Знакомьтесь — его лечащий врач и по совместительству самый назойливый эротический кошмар из всех возможных уже как почти пять лет, доктор Чу Ваньнин. — Не знаю… — выдыхает Мо Жань и все же ерзает в кресле. В пиздец каком неудобном кресле. — Блядь… а можно объяснить в мемах? Доктор Чу и бровью не ведет, лишь отчеканивает: — Следи за своим языком, Мо Вэйюй. Мо Жань хмыкает: — Ничего не могу поделать — он у меня слишком грязный. Хотя кому как не вам это знать, Учитель. — Пауза. Доктор Чу никак не реагирует на очередную шпильку, брошенную в его сторону, и Мо Жань начинает злиться. — Так что, я могу показать вам мем? Или это слишком непристойно для вас? — В первую очередь я хотел бы посмотреть на твои руки. Подойди ко мне, Мо Вэйюй. Время словно бы замирает. Мо Жань сам не понимает, как оказывается возле Чу Ваньнина и принимается снимать толстовку. Получается как-то неуклюже и слишком нервно, но он же не стриптиз сюда устраивать пришел, ей богу. Чу Ваньнин холодно смотрит на стоящего перед ним в одной майке Мо Жаня снизу вверх и чуть подается корпусом вперед. Еще один шаг, и парень окажется между его разведенных ног. Удобнее положения для осмотра и быть не может, — хмыкает про себя Мо Жань, невольно представляя, как раздвигает эти шикарные ноги еще шире. — Дай мне свою правую руку. Мо Жань нехотя делает шаг навстречу и выполняет команду. Мужчина почти невесомо касается протянутой руки и проводит по царапинам кончиками пальцев, но парню все равно кажется, будто бы его кожу разъедает кислота. Все руки Мо Жаня, от ладоней до плеч, покрыты паутиной свежих и застарелых царапин. Царапин, как будто бы сделанных своенравной кошкой или слишком темпераментной любовницей. Но никаких кошек и любовниц не было. Это сам Мо Жань причинил себе боль. Холодные пальцы доктора Чу медленно поднимаются все выше и выше, к предплечьям. Там они останавливаются на глубоком укусе и надавливают на него, вызывая болезненный стон из губ пациента. — И что мне с тобою делать, Мо Жань? — еле слышно вздыхает Чу Ваньнин, продолжая внимательно изучать укус, и машинально поглаживает травмированную кожу вокруг. — Я могу предложить вам много увлекательных вариантов, доктор Чу, но не уверен, что после такого останусь в живых. — Судя по травмам, которые ты наносишь себе сам, тебе не особо-то и жить хочется. Зачем ты так с собой, Мо Жань? Мо Жань резко выдергивает руку и отступает назад. Кожа буквально горит, а сердце бьется пойманной в клетку птицей. Еще немного, и он потеряет контроль. Снова. — Мо Жань? Кровь закипает, а перед глазами плывет. Мо Жань сжимает кулаки и чувствует, как ногти впиваются в кожу, оставляя на ней кровавые лунки. Чу Ваньнин резко поднимается с кресла и подходит к своему столу. Спина, обтянутая в белоснежный медицинский халат, кажется идеально прямой. Как будто бы перед Мо Жанем стоит не человек, а величественная статуя. Но иллюзия испаряется, когда мужчина наклоняется за какими-то бумажками и принимается неторопливо черкать что-то ручкой, не обращая внимания на выбившуюся из хвоста прядь угольно-черных волос, липнущую к губам. Мо Жань невольно залипает на столь непривычное зрелище и еще больше распаляется. То, что произошло в прошлый раз… Он не может снова этого допустить. Не здесь. Не сейчас. Не с ним. — Держи. Доктор Чу незаметно подходит к Мо Жаню и протягивает ему две исписанных аккуратными иероглифами бумажки. — Это рецепты на транквилизатор и антипсихотик. Попробуем эту комбинацию, а там будет видно. Главное сейчас — понизить твой уровень аутоагрессии. Иначе ты на себе живого места не оставишь. И что же я тогда скажу твоим дяде и тете? — То же, что и всегда: «У этого ребенка от природы дурной характер, не поддается исправлению.» — Действительно. У ребенка. Ты все еще глупый ребенок, Мо Вэйюй. Мы никогда не будем на равных. Мо Жань резко выхватывает рецепты из рук доктора и разворачивается. Бросает бесполезные бумажки на кофейный столик между креслами и натягивает толстовку обратно. Пытается привести волосы в порядок, но становится только хуже. Как же он зол. Казалось, этот день не мог стать хуже, но он стал. Не без помощи доктора Чу, конечно. Доктор Чу — высокомерная сука, ставящая на нем свои извращенные фармакологические эксперименты с примесью психоанализа. И если бы это все еще хотя бы немного работало, но нет — Мо Жаню с каждым годом становится только хуже и хуже. А Чу Ваньнину насрать — он докторскую, видите ли, пишет. Что-то там про психозы, агрессию, сексуальные девиации, тяжелое детство и насилие. Про Мо Жаня, в общем. Если бы Мо Жань мог, он бы проломил Чу Ваньнину череп. Нет, он бы задушил бы его собственными руками, задушил бы медленно и мучительно, и с наслаждением наблюдал, как из вечно равнодушных глаз феникса уходит жизнь. Это было бы лучшей наградой за все пережитые им унижения и страдания. Пугает лишь то, что все эти фантазии, полные беспощадного насилия по отношению к своему психиатру, кажутся невыносимо возбуждающими. Ненависть в сердце Мо Жаня похожа на дьявольский цветок, в нетерпении пульсирующий прежде, чем окончательно раскрыться. Достаточно небольшого триггера — и бутон выпустит наружу море крови. Мо Жань, сам того не осознавая, делает все возможное, сдерживая цветок. Делает все возможное, несмотря на то, как сильно ему хочется разрушить весь мир вокруг. Но с каждым разом становится все сложнее и сложнее противиться своим животным порывам. И одна из главных причин, по которым он хочет, но не может спустить все на тормозах, стоит сейчас перед ним, поджимая тонкие бескровные губы, и протягивает рецепты обратно. — Не забудь. Тебе нужно начать принимать эти лекарства прямо сегодня для достижения быстрого эффекта. Я тебе пришлю сообщение, в котором подробно распишу сколько и когда принимать. — Я понял, не настолько тупой. Теперь я могу идти? Доктор Чу еле заметно кивает и вслед за пациентом отправляется к дверям. Мо Жань уже собирается начать спускаться по лестнице, когда слышит брошенное ему в спину: — И Мо Жань… Если ты чувствуешь, как тебя снова накрывает, ни в коем случае не оставайся один. Напиши или позвони кому угодно, выйди на улицу, зайди в кафе или торговый центр — неважно что. Но ни в коем случае не оставайся один на один со своей болью. Парень бросает на Чу Ваньнина мрачный взгляд сквозь плечо и, улыбнувшись несколько обреченно, отвечает: — Пару лет назад я последовал твоему совету и нашел себе компанию. Мне напомнить тебе, чем это закончилось, Ваньнин? Хотя, возможно, ты помнишь это даже лучше меня. Не дожидаясь ответа, Мо Жань отворачивается и вприпрыжку сбегает по лестнице. Он не успевает увидеть, как краснеют уши его доктора и как дрожат пальцы его рук, сжимающие телефон. Знаешь, почему я делаю себе больно, Ваньнин? Потому что я не хочу сделать больно тебе.***
Если бы это было возможно, Мо Жань повернул бы время вспять и никогда бы не встречался ни с семьей Сюэ, ни с Чу Ваньнином. Он так бы и остался влачить свою жалкую собачью жизнь в детдоме и умер бы в очередной потасовке за жалкий кусок хлеба. Это было бы логичный конец для человека, так и не познавшего безусловной любви и принятия. Это то, о чем думает Мо Жань, сидя в первом попавшемся баре (возле частной психиатрической клиники в самом центре столицы их достаточно много) в обнимку с третьей порцией виски. Рецепты прожигают карман джинс, но ему, если честно, насрать. Сколько таблеток за эти годы он не перепробовал — итог всегда один: ему все равно хуево, а окружение вокруг, успокоенное тем, что он на лечении, окончательно кладет на него один большой. Так всегда было, есть и будет: всем вокруг на него плевать. Даже Чу Ваньнину на него плевать, хотя тот и делает вид, что их отношения психиатр-пациент полностью добровольны с обеих сторон. Нихуя это не так! Чу Ваньнину навязали Мо Жаня, и тот взял его под свое белоснежное крылышко исключительно из чувства долга перед Сюэ Чжэнъюном, который нехило так поспособствовал его продвижению по карьерной лестнице. Мо Жань знает: если бы не его дядя, Ваньнину бы не видать места на кафедре в столь молодом возрасте. Вон ему всего тридцатник недавно исполнился, а он уже кандидат наук и докторскую строчит. Возможны ли такие успехи без должной протекции? Если бы Мо Жань своими же глазами не видел, как Сюэ Чжэнъюн любит и уважает свою супругу госпожу Ван, то был бы уверен: он трахает Чу Ваньнина. Иного объяснения такой привязанности его извращенный мозг найти не мог. Ну или Чу Ваньнин однажды спас его дяде жизнь, просто Мо Жань об этом знать не знает. Было бы неплохо потрахаться, — как нельзя кстати думает Мо Жань, лениво обводя взглядом посетителей бара. Но никто из присутствующих не способен утолить его голод. Все слишком пресные. Вот если бы здесь был его многоуважаемый доктор Чу… Мо Жань огромным усилием воли подавляет порыв достать телефон и отправить своему лечащему врачу геолокацию бара и заказывает еще виски. Хотеть выебать Чу Ваньнина — это база. В этом нет ничего такого. Более того, это абсолютно нормально. Ведь это не про чувства, а про баланс власти. Так еще дедушка Фрейд завещал. Или Карл Маркс — Мо Жань не то чтобы готов пояснить за первоисточник, но самой концепции еще как придерживается. Да и сам факт остается фактом: Чу Ваньнин слишком долго давил на Мо Жаня своим авторитетом. Начиная с уроков каллиграфии в пятнадцать, когда Мо Жань — наивное дитя! — стал звать его учителем в знак уважения, заканчивая сеансами психотерапии. Чу Ваньнин всегда был тем, кто раздает указания, которым необходимо беспрекословно подчиняться. А Мо Жань следовал за ним как глупая преданная псина сначала из обожания, а потом уже… А потом уже… А впрочем, неважно. Не об этом сейчас должен думать парень. Он слишком погружен в события прошлого, когда вполне неплохо может устроиться и в настоящем. Кстати, о настоящем… — Я присяду здесь, ты не против? — раздается сбоку на чистейшем английском. Мо Жань отрывает взгляд от бокала и ослепительно улыбается. Что ж, возможно, и ему сегодня перепадет что-то, кроме огорчений. — Не против. Ты не местный, верно? Смазливый шатен лет двадцати пяти далеко не грациозно, но вполне эффектно плюхается на стул слева и подзывает жестом бармена. — Ага. Ты же хорошо говоришь по-английски? — Мо Жань благосклонно кивает, хотя на самом деле его английский оставляет желать лучшего, и незнакомец буквально расплывается по барной стойке от облегчения. — Хоть кто-то! Я, блядь, чуть с ума не сошел! Короче, я залип на красавчика косплеера в костюме то ли демона, то ли императора, и отстал от своих, а телефон разрядился. Теперь вот пытаюсь выяснить, как добраться до отеля с минимальными потерями. Но сначала я должен выпить. Слишком много стресса. — Что будешь, потерянная душа? Я угощаю. Мо Жань очень щедрый человек. Особенно когда дело касается потенциальных партнеров по сексу. Поэтому неудивительно, что спустя полтора часа потенциальный партнер становится текущим. На узкой кровати номера эконом Мо Жань усердно вбивается в податливое тело и вздрагивает, когда чужие губы проезжаются по его правому плечу и задевают укус. Картинка из реальности уступает место картинке из головы, и вот он уже видит, как покрасневшие глаза феникса замутнено смотрят на него прежде, чем закрыться от боли и наслаждения. Хочется еще сильнее и глубже, и Мо Жань не выдерживает — резко переворачивает партнера и ставит его на колени, меняя угол вхождения. Тело под ним стонет еще громче, и парень окончательно отпускает себя. Кончая, Мо Жань до крови впивается зубами в тот участок своей руки, на котором доктор Чу сегодня дольше всего держал свой взгляд.***
Так получилось, что когда Мо Жань в первый раз сделал себе больно осознанно, его нашел именно Чу Ваньнин. Это было первое лето Мо Вэйюя в семье Сюэ. Госпожа Ван, озабоченная состоянием своего племянника, отвезла его вместе со своим сыном Сюэ Мэном загород до осени, рассчитывая на лечебную силу свежего воздуха. Мо Жань был слишком худым для своего возраста, страдал от сильных головных болей и периодически на него накатывали необъяснимые приступы агрессии, после которых ни одна вещь в зоне его досягаемости не оставалась целой. Но сам по себе он был добрым и чутким ребенком, не заслуживающим всех тех отвратительных вещей, происходивших с ним до того, как его взяли под опеку, и на него невозможно было злиться. Сюэ Чжэнъюн с госпожой Ван полюбили его как родного сына: иначе и быть не могло. Но Мо Жань никак не мог поверить в это, и одной из причин был его двоюродный брат Сюэ Мэн. Разумеется, Сюэ Мэн ревновал. Он, единственный наследник и главный любимец семьи, резко отошел на второй план, уступив место какому-то бездомному псу, который оказался вдобавок с врожденным бешенством. Не то чтобы Сюэ Мэн действительно ненавидел Мо Жаня: он просто бесился, что тому все легко сходит с рук из-за красивой мордашки и щемящей душу истории детства. Поэтому он старался сделать жизнь своего новоявленного брата менее комфортной, при этом не желая ему настоящих неприятностей. Но самая что ни на есть настоящая неприятность случилась тем самым первым летом Мо Жаня в семье Сюэ. Это был день, когда наконец должен был приехать Сюэ Чжэнъюн, которого из-за работы домашние не видели уже почти месяц. В коттедже шли взволнованные приготовления: госпожа Ван с самого утра занималась праздничным столом, а Мо Жань с радостью помогал ей. Лишь один Сюэ Мэн был не у дел — кулинарными талантами похвастаться он не мог, поэтому ему только и оставалось что наблюдать за тем, как ласково его мать улыбается Мо Жаню и как неустанно нахваливает его навыки. Но хуже всего было то, что спустя несколько часов то же самое будет делать и его отец. Нужны ли еще причины для того, чтобы подгадить? Когда практически все блюда были готовы и госпожа Ван отошла привести себя в порядок прежде чем начать накрывать на стол, Мо Жань довольный сидел на кухне и краем глаза следил за духовкой, в которой выпекался десерт, что-то насвистывая себе под нос. За полгода в семье Сюэ он успел заметно поправиться и вытянуться и теперь походил на здорового пятнадцатилетнего юношу, а не на истощенного зашуганного ребенка, каким Сюэ Мэн увидел его впервые. Именно это внешнее благополучие Мо Жаня и придало Сюэ Мэну решимости сделать гадость. — Ты сегодня хорошо потрудился, гэгэ, — заметил он, обведя взглядом кухню, заставленную дурманящей уже одним своим запахом едой. — Спасибо, диди, — Мо Жань широко улыбнулся, позволив увидеть ямочки на своих щеках. — Я действительно очень старался. — Как думаешь, а какое блюдо у тебя получилось лучше всего? — как бы невзначай поинтересовался Сюэ Мэн. — Хм, — Мо Жань серьезно задумался. — Они все должны быть хороши. Но ставлю на то, что дядя не сможет оторваться от «львиных голов». — От «львиных голов», говоришь… А где они? — В синем сотейнике на плите. А что? Пара секунд — и Сюэ Мэн выбежал из кухни с сотейником в руках под возмущенные крики Мо Жаня, гаденько хихикая. Его план был до гениального прост — забрать самое лучшее блюдо из приготовленных братом и отдать его на съедение соседским собакам. Не пропадать же добру — пусть хотя бы дворовые псы полакомятся. Сюэ Мэн бежал так быстро, как только мог, но все равно на улице его настиг разъяренный брат. Мо Жань повалил Сюэ Мэна на землю, уже не волнуясь за судьбу «львиных голов», и зажал его шею локтем. Младший брат всячески брыкался под старшим в попытках вырваться, но безуспешно — Мо Жань был немного сильнее и намного злее. — Я убью тебя, — рычал Мо Жань, все больше сдавливая горло соперника. Сюэ Мэн не на шутку испугался и попытался закричать, но не успел — брат потянул его на себя за футболку, а потом с яростью впечатал лицом в землю. И еще раз, и еще. Чернозем мешался с кровью, но Мо Жаню этого было мало — он хотел, чтобы Сюэ Мэн почувствовал хотя бы малую часть той боли, которую он испытал за всю свою жизнь. Неизвестно сколько бы это все продолжалось и чем бы закончилось, если бы госпожа Ван не вышла на улицу в поисках мальчиков. Увидев, как племянник мучает ее сына, она застыла в ужасе, но быстро взяла себя в руки и оттащила Мо Жаня как можно дальше от Сюэ Мэна. Все внимание женщины было приковано к пострадавшему сыну, поэтому она даже не заметила, как прибыл Сюэ Чжэнъюн в компании коллеги, а ее племянник исчез. Мо Жань не успел убежать далеко. Он сидел под высокой яблоней, стоявшей в самой дальней части двора, обнимал опустевший сотейник и беззвучно рыдал. Это конец. Теперь от него откажутся, и он снова будет совсем один в этой непроглядной тьме. Он так старался быть хорошим и всем угодить, но на самом деле он был глубоко испорченным, и наконец семья Сюэ в этом окончательно убедилась. Нет больше смысла притворяться тем, кем ему на самом деле никогда не быть. Ему никогда не быть любимым племянником и братом. Все, на что он способен — это причинять боль другим или испытывать ее самому. Мо Жань откинул сотейник в сторону и спрятал мокрое лицо в ладонях. Ему было невыносимо плохо и он все отдал бы за то, чтобы перестать чувствовать себя так. Он вспомнил, как будучи совсем еще маленьким бился головой об стену в ванной, когда переживал, что расстроил маму, и ему становилось легче. Почему бы не попробовать что-то подобное и сейчас? Но стены рядом не было. Зато была яблоня. Мо Жань зажмурился и со всей дури налетел на ствол дерева лбом. Резкая вспышка физической боли была подобна благословению небожителей, и юноша с облегчением принял ее. Он повторил движение, но на этот раз намного увереннее, и ощутил, как тьма внутри понемногу рассеивается, довольная таким жертвоприношением. Он все бился и бился об яблоню, пока в один момент не наткнулся на нечто холодное и очень мягкое. Мо Жань открыл глаза и увидел перед собой белоснежную руку с длинными тонкими пальцами и красноватым следом от удара его лба. — Достаточно. Мальчик поднял голову, чтобы посмотреть на человека, помешавшего ему, и обомлел. Над ним возвышался невероятно красивый молодой человек, в свете уходящего солнца напоминающий божественное создание, сошедшее с небес ради спасения его жалкой души. Лицо его было острым, словно клинок, а глаза феникса смотрели цепко и строго, но никакой злости от него не исходило. Напротив, несмотря на всю свою внешнюю резкость Мо Жаню он показался очень… нежным. Незнакомый мужчина оторвал свою ладонь от дерева и выпрямился, и Мо Жань смог рассмотреть его лучше. Он был высоким и очень стройным и выглядел явно моложе своих лет — возраст выдавала не его внешность, тянущая лет на двадцать, а манера держаться. Одет он был по-деловому, в белоснежную рубашку и черные классические брюки, а в руках держал аккуратно сложенный пиджак. Как этот небожитель вообще здесь оказался? И почему он помешал Мо Жаню? — Вставай. Земля холодная. У мужчины был равнодушный, но приятный бархатный голос, и Мо Жань, завороженный, послушно поднялся на ноги. Он готов был сделать что угодно для этого прекрасного незнакомца, но все же для начала им стоило стать несколько ближе. — А вы кто такой? — спросил он грубее, чем ему бы хотелось. — Меня зовут Чу Ваньнин. А ты Мо Вэйюй, верно? — Мо Жань. Зовите меня Мо Жань. — Хорошо, Мо Жань. Мо Жань, — Чу Ваньнин повторил его имя так, будто раскусывал любимую карамельку с начинкой. А потом резко нахмурился, всматриваясь в его лицо, и полез в карман пиджака. Мо Жань затаил дыхание, когда Чу Ваньнин наклонился к нему и осторожно промокнул белоснежным платком его многострадальный лоб. — У тебя кровь, — объяснил мужчина, продолжая прижимать платок к коже. — Нужно пойти в дом и обработать рану. — Никуда я не пойду! — неожиданно взбунтовался до этого покорный Мо Жань и с силой оттолкнул от себя Чу Ваньнина. От удивления мужчина выронил платок из своих рук. — Даже с тобой не пойду! — Ты хочешь умереть от заражения крови? Чу Ваньнин, должно быть, издевался над ним, раз делал вид, что не знает, почему юноша не может вернуться. Мо Жань сложил руки на груди, надул щеки, отвернулся и ушел в тотальный игнор. Он надеялся, что мужчина поймет столь жирный намек и отправится восвояси, но этого не случилось. Несколько минут они безмолвно стояли, не желая уступать друг другу. Сумерки стремительно приближались, и даже вечно разгоряченному Мо Жаню стало холодновато в одних футболке и шортах. Но так просто сдаваться он собирался. Он никуда не пойдет, ведь больше его все равно не ждут. Услышав, как Чу Ваньнин наконец двинулся, Мо Жань неожиданно для себя почувствовал привкус чего-то горького во рту. Все-таки мужчина решил уйти от него. Ничего удивительно, но все равно внутри все сжалось от чувства потери. Но Мо Жань никак не ожидал, что Чу Ваньнин пойдет не от него, а к нему, и все для того, чтобы подарить немного тепла. Юноша вздрогнул, когда горячее дыхание долетело до его скулы, а пиджак упал на его продрогшие плечи. Ткань пахла чем-то сладким и очень знакомым, и Мо Жань не удержался — уткнулся носом в плечо, чтобы еще больше втянуть в себя этот запах и пропитать им все свои внутренности. Чу Ваньнин какое-то время наблюдал за ним без единой эмоции на лице, а потом схватил за запястье и повел в сторону дома. И Мо Жань уже не стал сопротивляться. Лишь украдкой поднял по пути платок, которым Чу Ваньнин вытирал его кровь, и спрятал в карман своих шорт.