It finally hits me, a mile’s drive
The sky is leaking, my windshield’s cryin’
I’m feeling sacred, my soul is stripped
Radio’s painful, the words are clipped
The grief, it gets me, the weird goodbyes
My car is creeping, I think it’s dyin’
I’m pulling over until it heals
I’m on a shoulder of lemon fields
***
Рутина сохраняет разум. Это мысленно повторял себе Чу Ваньнин каждое утро и вместо того, чтобы подольше понежиться в постели, а потом не спеша сварить себе кофе и насладиться им за скроллингом соцсетей, выпивал протеиновый коктейль с самым сладким вкусом из всех возможных, закидывался горькими лекарствами и выходил на пробежку. Ослабленные мышцы долго привыкали к физической нагрузке, и первое время Ваньнин чувствовал себя нелепой грудой костей, звенящей по полупустынным рассветным улицам. Странно, что на него собаки не бросались, настолько хрупким и звонким он был — не человек, а сплошная неправильно сросшаяся кость. И с этим ему приходилось жить. Но постепенно становилось легче, и к концу своего первого лета в новой квартире Чу Ваньнин уже спокойно пробегал несколько километров. Бегал он, как правило, в тишине, но иногда, когда у него совсем не получалось заблокировать поток навязчивых мыслей, вставлял наушники и включал рандомные подкасты или просто радио — что угодно, лишь бы снова не погружаться в темные воды своего сознания. И после таких пробежек его всегда немного, но отпускало. Пот, тянущая боль в мышцах, жажда — все это напоминало ему о том, что он все еще живой. Кривой и косой, но живой. Это была его многолетняя рутина, которая еще ни разу не подводила его. В отличие от людей, например. Человеческий фактор — вот чего в действительности не переносил Чу Ваньнин. Он понимал, что от этого никуда не деться — ведь с людьми работал, как никак. Но его выводило из себя осознание того, что невозможно в этой жизни высчитать все с точностью математической формулы. В идеальные расчеты постоянно примешиваются чужие эмоции. Свои же Ваньнин упорно блокировал с самого детства и в какой-то момент даже поверил, что у него их в принципе нет и быть не может. Но что-то щелкнуло в нем однажды. Было начало учебного года, но Чу Ваньнин, поступивший в ординатуру, не изменял своим привычкам, ведь рутина сохраняет разум. Поэтому перед парами он, преодолев внутреннее сопротивление, вышел на пробежку. Солнце нещадно пекло ему спину, но Ваньнин продолжал бежать, не сбавляя темп. В наушниках голосил какой-то айдол, а впереди шумела дорога, ведущая к набережной, когда он увидел радостно скачущего ему навстречу щенка хаски, сорвавшегося с поводка, и семенящую за ним обеспокоенную хозяйку. Такой неуправляемый, — успел подумать он прежде, чем большая машина промчалась по дороге и сбила маленького пса. Щенок практически сразу же скончался. Но Чу Ваньнин никогда не забудет, как на него из кровавого месива смотрели по-человечески бездонные темные глаза, в которых плескалось понимание неизбежности конца и желание быть согретым напоследок. Чу Ваньнин сам не понял, как его рука погрузилась в окровавленную шерсть и утешающе провела по холке, пока хозяйка захлебывалась рыданиями и отчаянно звала питомца по кличке. Чу Ваньнин не знал, что меньше чем через два года встретит подобный взгляд. Правда, предвещающий уже его конец.***
— Как ваши дела, госпожа Ло? Девушка неопределенно хмыкает и принимает минералку из рук доктора Чу. — Бывало и хуже, Чу-лаоши. Жаль только, не послушала ваш курс в этом году. Ребята говорят, он выдался впечатляющим. И они очень довольны. Несмотря на то, что вы две трети из них завалили. Что ж, с последним утверждением не поспоришь. Чу Ваньнин в эту сессию был особенно беспощаден и жесток. Одни студенты выбегали из аудитории в слезах, а другие — в праведном гневе. Мужчина никогда не был суеверен, но после такого не удивится, если выяснится, что он подхватил парочку проклятий и порчей на понос или чего похуже. — Ерунда. Послушаете в следующем. Главное для вас сейчас не учеба, а ваше здоровье. Госпожа Ло грустно улыбается прежде, чем поставить бутылку с водой на тумбочку возле койки и выдать: — Мне кажется, меня никогда отсюда не выпустят. — Даже из тюрьмы выпускают. А вы всего лишь в реабилитационной клинике. Ваши шансы на свободу явно выше, чем у заключенных. Девушка смеется и нервно откидывает волосы в сторону. — Не уверена, доктор Чу. Вчера я накинулась на медсестру, которая любезно попыталась помочь мне справиться с ужином. Но думаю, вы и так уже об этом знаете. Чу Ваньнин не отрицает. Он пододвигает стул ближе к постели и садится, готовясь слушать. Ло Лу довольно быстро раскалывается. — Она сама виновата! — восклицает девушка, взмахивая костлявыми руками со слоящимися ногтями. — Нечего было заставлять меня доедать брокколи! Я их терпеть не могу! И рыбу на тарелке я всю съела! Да это идиотизм какой-то! Я что, свинья на убой?! — Так дело только в брокколи? — уточняет доктор Чу мягко. Ло Лу прикусывает нижнюю губу и отводит взгляд, не желая отвечать. — Я посмотрел вашу медкарту сегодня утром, — разрывает молчание мужчина. — Вы делаете большие успехи в выздоровлении. Ваши показатели и анализы намного лучше, чем во время нашей встречи месяц назад. Вас это расстраивает, не так ли? Девушка еле заметно кивает и обвивает себя руками. — А на прошлой неделе вам увеличили объем порций, заметив, что ваш желудок уже намного лучше реагирует на твердую пищу. Но вы этому не обрадовались. — Вы же знаете, что нет, доктор Чу, — говорит Ло Лу еле слышно и поднимает на него влажный взгляд. — Как я могу радоваться, когда мое тело снова меня предает? Чу Ваньнин и сам жаждет узнать ответ на столь актуальный и для него вопрос. И все же он вполне резонно замечает: — Ваше тело просто хочет жить, госпожа Ло. Осталось только, чтобы того же захотел и ваш разум. Прогуляемся? На улице сгущаются тучи. Это первое, на что обращает внимание Чу Ваньнин, когда они с Ло Лу выходят из клиники и направляются в специально отведенный для прогулок пациентов сад. В воздухе влажно и пахнет озоном, и с каждым шагом по посыпанной песком дорожке порывы ветра становятся холодней. — Скажите как замерзнете, — просит Ваньнин девушку и поворачивает в сторону небольшого пруда, у кромки которого суетятся утки. Ло Лу угрюмо следует за ним, но не сдерживает улыбки, заметив маленьких утят, торопливо опускающихся в воду вслед за родителями. Чу Ваньнину всегда казалось, что созерцание природы воздействует на человеческую психику намного эффективнее и благотворнее, нежели прием лекарств. Именно поэтому он и привел Ло Лу сюда. Девушка опускается на корточки и увлеченно наблюдает за скользящими по гладкой поверхности птицами. В этой позе она кажется такой беззащитной и маленькой, что у Ваньнина невольно сжимается сердце. Когда-то способная и дерзкая на язык студентка, одним своим появлением в помещении привлекающая все внимание, меньше чем за год превратилась в безвольную и апатичную пациентку отделения по работе с расстройствами пищевого поведения. РПП не были профилем Чу Ваньнина, но иногда его помощь требовалась и здесь. Так уж получилось, что в этот раз объектом его наблюдений стала студентка с его же кафедры. Телефон в кармане врачебного халата навязчиво вибрирует, и Чу Ваньнину хочется взять и бросить его в пруд, когда он видит имя Мо Жаня на экране. Просил же не звонить, а писать! Что за непослушный щенок?! Мужчина сбрасывает вызов и убирает смартфон обратно в карман. Если что-то срочное, то Мо Жань непременно напишет. А пока пусть даже не смеет отвлекать его от работы. Но Мо Жань не пишет, чем умудряется отвлекать Чу Ваньнина намного успешней, чем если бы все-таки написал. Работы после месяца отсутствия много, но мысли мужчины так и крутятся вокруг одной несносной персоны, успевшей отравить каждую клеточку его тела. Как я могу радоваться, когда мое тело снова меня предает? — невольно вспоминает он слова Ло Лу, заваривая кофе в комнате для персонала, и чуть ли не стонет от злости то ли на Мо Жаня, то ли на самого себя. — Тяжелый денек? — усмехается доктор Сюаньцзи, глядя на напряженное лицо коллеги, и кидает в него шоколадный батончик. Чу Ваньнин еле успевает поймать его. — Не стоит благодарностей, доктор Чу. Все для тебя. Чу Ваньнин злобно сверкает глазами, но никак не комментирует атаку батончиком. Все-таки это его любимый вкус. С нугой. — Как отпуск? — как ни в чем бывало интересуется Сюаньцзи, присаживаясь рядом на и без того тесный диван. — Сносно, — сквозь зубы отвечает Ваньнин и отодвигается как можно дальше. — Ты уже вышел на работу в «Сышэн»? Или только по нам соскучился? — По тебе я точно не соскучился, доктор Сюаньцзи. — Ты разбиваешь мне сердце, Юйхэн! — с наигранной обидой тянет мужчина и хватается за грудь. — Я думал, между нами все серьезно! Чу Ваньнин еле сдерживается, чтобы не закатить глаза, и вгрызается в батончик, протянутый идеологическим врагом. Сюаньцзи был сокурсником Сюэ Чжэнъюна и когда-то близко общался с ним, поэтому считает, что имеет полное право доставать Чу Ваньнина. Ученик моего гэгэ — считай что мой ученик! — таким убеждением руководствуется он и постоянно, черт возьми, постоянно лезет к Ваньнину. То с непрошенными советами, то с нотациями. Ладно хоть сладостями периодически снабжает, нарколог хренов. Иначе бы Чу Ваньнин давно бы ему уже доступно объяснил, чем опасно дергать необщительных котов за хвост. — Ты хоть отдохнул? Или сутками напролет диссертацию писал? — Отдохнул. Ну, если отдыхом можно считать бесконечное выяснение отношений с бывшим пациентом в перерывах между сексом с тем же самым бывшим пациентом. — Это хорошо, — довольно мычит Сюаньцзи и тянется к своей кружке с кофе. — Я не помню, когда ты вообще бывал в отпуске. Только на больничные уходишь пару раз в год, и то на принудительные. — У меня слишком много работы, чтобы прохлаждаться. — Ты еще молод, Юйхэн, но поверь мне, старику, твои хронические перенагрузки уже через пару лет дадут о себе знать, и ты… Ну вот, опять чтение нотаций! Чу Ваньнин уже привычно пропускает их мимо ушей и делает глоток кофе, мерзкий привкус которого не могут перебить даже четыре ложки сахара. А вот Мо Жань делает очень даже неплохой кофе. Что уж говорить о сладостях, которые он к нему выпекает. Чу Ваньнин душу готов за них продать. Или тело — тут уж как повар захочет. Мысли о Мо Жане, забытые на время перебранки с Сюаньцзи, снова тянут свои проворные лапки к мозгу Чу Ваньнина и впиваются в него когтями. Чу Ваньнин вздыхает в кружку, пуская по кофейной пенке рябь, и тянется к телефону в кармане. Мо Жань все еще ничего не написал. И не перезвонил. Что он вообще, черт возьми, хотел? Или он просто ошибся контактом, а на самом деле пытался позвонить кому-нибудь другому? Кому-нибудь более удобному и привлекательному? Так, только не это! Чу Ваньнин делает очередной глоток противного кофе и сосредотачивается на его вкусе, тем самым отгоняя от себя такие привычные самоуничижительные мысли. Как бы то ни было, его это не касается. Мо Жань в полном праве звонить кому угодно и проводить время с кем угодно. И вообще, было бы намного лучше, если бы Мо Жань отцепился бы от него окончательно. Конечно, придется пожертвовать вкусными домашними пирожными, но Чу Ваньнин готов на это. Да и кондитерские с пекарнями никто еще не отменял. Чу Ваньнин врет самому себе. Остаток рабочего дня он проводит в крайне подавленном состоянии. На самом деле, он мог уехать из клиники еще после обеда — основной целью его визита было общение с Ло Лу, — но решил остаться, чтобы привести в порядок некоторые документы. Да и ехать в свою захламленную квартиру, чтобы есть лапшу навынос за просмотром очередной слезовыжимательной дорамы (Чу Ваньнин никогда и никому не признается, но да, он смотрит дорамы, и именно такие), не особо хотелось. Лучше он поработает. Толку больше будет. Время близится к шести вечера, когда телефон пиликает уведомлением. Чу Ваньнин чуть со стула не падает, увидев, кто ему написал. «Можно я приеду к тебе сегодня?» — интересуется Мо Жань. «Нет», — думает Ваньнин, но пальцы его печатают: «Да». Звук отправленного сообщения заглушает гром. Ваньнин устало откидывается на спинку стула и не сразу замечает, что начался дождь.***
Реабилитационная клиника, в которой Чу Ваньнин периодически консультирует, находится в пригороде, поэтому дорога от нее до его квартиры, как правило, занимает не менее полутора часов. А из-за ливня движение только ухудшилось, так что дома Чу Ваньнин оказывается только спустя два часа, треть из которых он провел в пробке. Он успевает промокнуть до нитки по пути от машины к подъезду, и это очень, очень плохо, потому что предвещает скорую простуду. Оказавшись в квартире, Чу Ваньнин первым делом отправляется в горячий душ, а выйдя из него, закидывается противовирусными, когда раздается звонок в дверь. — Ты сегодня не на машине? Мо Жань, с которого стекает вода, трясет головой, словно мокрая псина, и отвечает с задорной улыбкой: — Ага. Только что дяде в гараж завез, а к тебе ехал уже на метро. Печенья? Чу Ваньнин молча принимает из рук Мо Жаня бумажный пакет с долгожданными домашними сладостями и относит его на кухню. — Сходи в душ! — кричит он оттуда. — А не то заболеешь! — Не переживай, у меня крепкий иммунитет! Но в душ я все же схожу, спасибо. Пока Мо Жань намыливает свое восхитительное загорелое тело, Чу Ваньнин клюет печенье и наблюдает за тем, как за окном бушует дождь. Тревога разрастается в нем, как опухоль — стремительно и беспощадно, — и когда Мо Жань выходит из ванной, достигает своих пределов. — Зачем ты звонил сегодня? — спрашивает Ваньнин, стоит Мо Жаню на секунду оторваться от его губ. — Давай об этом потом, — отмахивается парень и прокладывает дорожку поцелуев по линии челюсти. Ваньнин откидывает голову для удобства, но не отступает от своего. — Нет, говори сейчас. Иначе будешь лапать не меня, а дупло во дворе. Могу даже показать какое — его из окна как раз хорошо видно. — Умеешь ты испортить момент, доктор Чу, — вздыхает Мо Жань и отстраняется. Полотенце на его бедрах держится из последних сил. Как и он сам. — Ну так что? Мо Жань откидывает мокрую челку с глаз и просит: — Давай я сначала высушу волосы. У тебя фен под раковиной в ванной, да? — Мо Вэйюй… — Ну а вдруг я заболею, Ваньнин! Пожалей меня! — Дупло во дворе тебя пожалеет. Отвечай. — Ну, — Мо Жань опускается на стул за кухонным столом и сглатывает, — я не просто так дяде машину оставил. Я возвращаюсь к работе. — Это радует. И когда? — Вылет завтра вечером. — Так скоро? — Ну да. Что-то не так? — Все так. Ты молодец, Мо Жань. А фен да, под раковиной в ванной комнате. Мо Жань кивает с благодарностью и уходит сушить волосы. Чу Ваньнин машинально запускает руку в пакет с печеньем, но натыкается лишь на крошки. Плюнув на все, он встает с места и достает бутылку грушевого вина из шкафа. Это чтобы точно не заболеть, — успокаивает себя он, залпом осушая бокал. А потом тянется к одной из баночек с лекарствами. И наливает по новой.***
Есть что-то неправильное и глубоко порочное в том, чтобы смотреть на Мо Жаня, пока он спит, но Чу Ваньнин никак не может оторвать от него свой взгляд. Возможно, он все-таки опьянел от выпитого вина — в последнее время он слишком часто грешит запиванием седативных алкоголем, что весьма иронично, учитывая род его деятельности. Или окончательно потерял рассудок. Хотя одно другого не исключает. Во сне Мо Жань, как и любой другой человек, выглядит уязвимее и моложе. Иногда Чу Ваньнин все же забывает, что парень совсем юн, но сейчас, когда его глаза закрыты, а лицо непривычно расслабленно, он не может не вспомнить об этом. Всматриваясь в знакомые до каждого миллиметра черты, Ваньнин невольно соотносит их с воспоминанием, буквально замурованным в сетчатку его глаз, пока все вокруг не начинает рябить. Взмах ресниц — и Чу Ваньнин видит перед собой пятнадцатилетнего Мо Жаня, несущегося к нему через весь двор с только что спасенными дождевыми червями. У этого Мо Жаня пухлые щечки, озорные глаза и самая искренняя улыбка на свете, открывающая взору пьянящие ямочки и острые белоснежные зубы. И этот Мо Жань смотрит на Чу Ваньнина так, как никто никогда на него не смотрел, — с неприкрытым и ничем не замутненным обожанием. Ваньнина начинает мутить, и он торопливо смаргивает любимое до боли воспоминание. На улице уже светает, буквально пара часов, и им нужно будет вставать, но спать ему совершенно не хочется. Ему хочется продолжать смотреть. Но он запрещает себе это и аккуратно поворачивается на другой бок, стараясь не побеспокоить спящего парня. Мо Жань уезжает завтра. Точнее, уже сегодня. Чу Ваньнину следует вздохнуть с облегчением, но вместо этого он чувствует, будто бы давний шрам над его сердцем распоролся и залил кровью грудь. Чу Ваньнин не хочет отпускать. Впервые за всю свою жалкую жизнь ему действительно хочется побыть эгоистом и не думать о последствиях своих действий. Он не заслужил ни капли из того, что уже успел получить, но ему все равно нужно больше. На самом деле, Чу Ваньнин очень жадный. Жадный настолько, что всегда предпочитал вообще ничего не брать, прекрасно понимания, что ему никогда не будет достаточно. Лучше оставаться голодным, чем довольствоваться объедками. Но есть одно исключение из правил. Мо Жань. От него Ваньнин готов принять все, что угодно. Даже если это ненависть и боль. Потому что Чу Ваньнин влюблен. И это отвратительно. Чу Ваньнин полюбил Мо Жаня намного раньше, чем влюбился в него, и была в этом какая-то особая обреченность. Он ругал себя, называл старым первертом и совратителем малолетних, медитировал, бегал до седьмого пота, заваливал себя дополнительной работой и все свободное время посвящал диссертации, но все равно заканчивал одинаково — мыслями о Мо Жане. И если сначала эти мысли были относительно приличны, то после того, как Мо Жань вернулся спустя два года и заявился в его кабинет весь такой возмужавший и нахальный, Чу Ваньнин понял: он пропал, а рука его будет стерта до мозолей. Гадость, — думал он, уже рутинно смывая с кафеля в душевой доказательство своего порока. А потом придирчиво осматривал свое отражение в запотевшем зеркале в попытке найти хотя бы что-то неуродливое в своем лице и теле. Но дело вот в чем. Он чувствовал себя уродливым не столько снаружи, сколько внутри. Ваньнин натягивает одеяло чуть ли не до самой макушки и тихо вздыхает. Сначала он говорил себе, что просто попробует. Один раз. Не больше. Просто попробует Мо Жаня на вкус, если тот каким-то чудом позволит. Он принял это решение задолго до того, как получил провокационное сообщение от Мо Жаня с геолокацией. Наверное, именно в тот момент, когда Мо Жань с наглой ухмылкой попросил его о возобновлении терапии. И с тех пор в каждом взгляде и действии парня было столько двусмысленности, что даже Чу Ваньнин, обделенный эмоциональным интеллектом и путающийся в социальных взаимодействиях, понял: его хотят то ли убить, то ли просто хотят; а может, все и сразу. От ребенка, смотрящего на него с восхищением, не осталось и следа. Теперь Чу Ваньнин видит в глазах Мо Жаня, направленных на него, лишь искры ненависти. Такую ненависть невозможно выразить словами. Только ударами. Или… или касаниями. Что, собственно, Мо Жань и сделал. И не единожды. И все же это его Мо Жань. Мальчик, которого он когда-то нашел в слезах под яблоней и полюбил потому, что его нельзя было не полюбить. Чу Ваньнин знает: Мо Жань глубоко убежден в том, что не заслуживает ничьей любви. Мо Жань никогда не проговаривал это прямо, но ему это и не нужно было делать. Все стало очевидно еще тогда, в день их знакомства, когда Ваньнин схватил его за запястье и привел обратно в дом, к его семье. Обеспокоенная госпожа Ван тут же кинулась к племяннику и заключила его в крепкие объятия, все повторяя и повторяя, что никто не злится на него. А Мо Жань… Нет, он больше не плакал. И не ругался. Он молчал. И это молчание было знакомо Ваньнину не понаслышке. Он и сам когда-то так же молчал. Все брошенные дети по сути одинаковые, не так ли? Чу Ваньнин не выдерживает и снова поворачивается лицом к Мо Жаню, желая взглянуть на него в последний раз перед тем, как окончательно закрыть глаза и попытаться уснуть. Но он никак не ожидает того, что Мо Жань будет смотреть на него в ответ. Они глядят друг на друга какое-то время прежде, чем Мо Жань хрипло говорит: — Привет. Чу Ваньнин не знает, смеяться ему или плакать. Поэтому он резко отворачивается и накрывается одеялом с головой. Это не особо спасает — Мо Жань по-хозяйски кладет ему ладонь на живот и притягивает к себе, вжимая спиной в свое туловище. — Ваньнин, — шепчет он сквозь ткань ему в ухо. — Не прячься. И поделись одеялом. Мне тоже холодно. — Тебе не может быть холодно, — раздается приглушенное ворчание. — Ты сам весь как горячая печка. Найди предлог получше. — Хорошо, — смеется Мо Жань. — Мне не холодно. Но холодно тебе. А поскольку я, как ты сам сказал, горячий, то я с легкостью смогу тебя согреть… Чу Ваньнин серьезный и состоявшийся мужчина, но когда Мо Жань предпринимает попытку стянуть с него одеяло, вскидывается как ребенок, у которого пытаются отобрать любимую игрушку. — Не смей! Мо Жань! Чу Ваньнин чуть ли не кричит «фу!», но вовремя себя останавливает. Возможно, если бы он это все-таки прокричал, то Мо Жань не победил бы в их борьбе, одеяло бы не оказалось отброшено в сторону, а его самого бы не схватили за запястья и не прижали бы к кровати. Какой позор. Мо Жаня самодовольно улыбается, нависая над Ваньнином, и от этого пульс мужчины стремительно учащается, а кожа пылает. Действительно позор. — Не вредничай, Ваньнин. Хотя бы сегодня. — Чего еще прикажешь? — А ты послушаешься? — Иди к черту. Мо Жань снова смеется и целует Чу Ваньнина в нос. — Холодный. Прям как у котика. Терпение Чу Ваньнина на этом лопается, и он с силой ударяет коленкой Мо Жаня в живот. Мо Жань грязно выругивается, но не отпускает Ваньнина. Вместо этого он сжимает его запястья еще крепче и трется об атаковавшее колено пахом. Чу Ваньнин в который раз замечает, что физическое насилие лишь еще больше заводит Мо Жаня вместо того, чтобы отпугивать. Гребаный мазохист! Хотя сам Чу Ваньнин не лучше: чем сильнее хватка Мо Жаня на его руках, тем больше он возбуждается. Чего таить — они оба отбитые. Идеальная комбинация. Взболтать, но не смешивать. — Золотце, позволь я хорошенько выебу тебя напоследок, — нашептывает Мо Жань искушающе и дразняще обводит пальцами колечко мышц. — Я из-за тебя несколько дней нормально ходить не смогу, — бурчит Ваньнин, но с энтузиазмом поддается навстречу пальцам. — Так на то и расчет! Каждое движение будет напоминать тебе обо мне, Ваньнин. Хотя бы какое-то время, но ты будешь помнить об этом достопочтенном. Знал бы ты, что и так не вылезаешь из моей головы, придурок, думает Ваньнин с грустной нежностью, пока Мо Жань оставляет на его бедре очередной засос. Заключительный из прощальных сексов получается быстрым и грубым. Мо Жань вбивается в Чу Ваньнина с такой яростью, будто хочет его сломать, а Чу Ваньнин никак не может заставить себя перестать стонать от наслаждения и боли. Его колени и локти разъезжаются, не в силах больше выдерживать такую интенсивность, но хватка Мо Жаня на талии как никогда надежна. Во время оргазма Чу Ваньнин плачет, но не замечает этого до тех пор, пока Мо Жань не смотрит на него своими глубокими темными глазами с лиловыми отливами, в которых спрятано так много, что невозможно вычленить что-то одно. — Ваньнин, — все повторяет он, приближаясь к разрядке. — Ваньнин. Ваньнин… Мужчина всхлипывает и отворачивает свое лицо. — Ваньнин… я… ах! После повторного пробуждения они оба не решаются что-то сказать. Мо Жань кажется таким потерянным, что Чу Ваньнину хочется утешить его так, как он это делал когда-то давно, до всего этого нездорового дерьма между ними, но он не может позволить себе этого. Он знает, что должен отпустить. Он и так отхватил слишком жирный кусок счастья. Пора и честь знать. — Я не знаю, когда вернусь в Пекин, — уже в дверях говорит Мо Жань. — Но я продолжу лечение. — Это правильно, Мо Жань, — поддерживает Чу Ваньнин. — С тобой все будет хорошо. Я знаю. — Когда я буду в Пекине, я могу… — Нет. Мо Жань уже открывает рот, чтобы возразить, но неожиданно останавливает себя. Он улыбается слегка побито и понимающе кивает. — Я понял вас, доктор Чу. Только когда дверь за Мо Жанем закрывается, а лифт спускается на первый этаж, Чу Ваньнин перестает держать лицо. Он должен быть рад, что Мо Жань отступил сам. Что оказался более разумным и зрелым, чем сам Ваньнин. Что ему хватило воли порвать их странную, деструктивную, болезненную связь, которую они так и не смогли нормально обсудить. Но как он может радоваться, когда его тело снова его предает?