А Дост-кун умеет перевоспитывать...

В это время у Ивана и Сигмы

Иван еле стоял на ногах, и не только от усталости. Похоже, Гончаров заболел. Голова раскалывалась, Сигма то и дело обеспокоенно смотрел на старшего. Переодевшись, они пошли в процедурную. Стоило им зайти, как у Сигмы глаза полезли на лоб: в углу стоял его напарник и близкий друг — Николай Гоголь, да еще со спущенными штанами и красной задницей! Сигма в один миг покраснел до корней волос, но и видеть, что Гоголь сам смотрит на него и краснеет, было невыразимо стыдливо и одновременно приятно. Иван оперся о стену, Федор поднял голову от книги. — Уже пришли? Хорошо... Стоп... Иван, что с тобой?! — Федор приметил бледное с блекло-красными пятнами лицо Гончарова. Он подошел к нему, прикоснувшись губами к горячему лбу. У Ивана было красное, измученное лицо, которое из-за бледности казалось пугающим, да еще он сам в легком, осеннем пальто и без шапки. В разгар зимы, да ещё среди снега такой наряд был совершенно неподходящим. Федор отстранился от лба Гончарова. Как и ожидалось, у него жар. В Достоевском вскипела злость: "Говорил же этому дурачку тепло одеваться! Но мы же лучше знаем! Пойдем в легкой одежде по снегу!" Но стоило взглянуть на виновато опустившего глаза Ваню, от злости не осталось и следа. Осталось только какое-то материнское волнение, что с ним случится что-то плохое. "Говорил же ему не ходить... Да кто меня послушает..." — думал Федор, вздыхая. — Сигма, ты остаешься тут, встань пока тоже в угол, Иваном я сейчас займусь, — строго сказал Достоевский, — приду минут через 10. Иван все-таки взглянул на главу организации и тихо спросил, закашлявшись: "Зачем?" — А затем, чтобы тебя, глупого, лечить! — Но все же хорошо! — сказал Гончаров, опустив голову. — Даже не заикайся. Ближайшие дни проведёшь в кровати, — сказал Достоевский безапелляционным тоном, ведя Ивана в его комнату, не смотря на шокированное лицо Сигмы . Когда они вошли, Федор расстелил кровать больного и повернулся к нему. — Для начала переоденься в пижаму. Сам сможешь? По вымотанному взгляду Вани было понятно, что нет. — Хорошо, в каком шкафу она лежит? — спросил новоявленный врач. — В крайнем справа, — ответил измотанный пациент. Федор легко нашел нужные вещи и подошел к Гончарову, довольно быстро его переодев. Сходив за аптечкой, он дал Ивану градусник, которым Ваня после небольших терок все же померил температуру. Увидев, куда поднялся ртутный столбик, Достоевский ужаснулся. — Тридцать девять и шесть! Ты что, неделю болел?! — Нет... Вчера началось, я думал пройдет... — Чтоб больше такого не было, ясно тебе? Заболел, скажи сразу, а не терпи до последнего! Так ты мог бы просто таблеток выпить и жить спокойно, а вот теперь тебя нужно серьезно лечить! Мало того что о себе не заботишься ... — все время своей тирады Федор посвятил приготовлениям к процедуре: тщательно вымыл руки, взял 2 ампулы анальгина, развел с водой для инъекций, убрал лишний воздух из шприца, смочил ватный диск спиртом и повернулся к больному. — Переворачивайся! — воодушевленно произнес эДостоевский. Гончаров удивленно открыл глаза и со страхом взглянул на шприц, который не видел, пока лежал с закрытыми глазами. — Зачем?! — испугался Иван. — Чтобы сбить температуру. У больного Вани совершенно не было сил на сопротивление, но и помогать он не спешил. Федор, поняв настроение напарника, перевернул его на живот, приспустил пижамные штаны и трусы; легко шлепнул по мягкому месту, заставляя Гончарова вздрогнуть и тихо ойкнуть, после чего ввел иглу и, нажимая на поршень, запустил лекарство в организм Ивана. Федор прекрасно делал уколы, и Гончаров после шлепка почти ничего не чувствовал. Потом Достоевский просто подтянул штаны на больного, перевернув его обратно на спину. Федор дал Ване еще таблеток, после чего сказал, что вскоре вернется, а когда Гончаров кивнул, направился к своим непослушным подчиненным. Нужно же кому-то их воспитанием заниматься!