А Дост-кун умеет перевоспитывать...

Дети просто плакали, но совместными усилиями их смогли успокоить и сказали, что они в безопасности и здесь им не сделают ничего плохого. Куникиде было трудно найти общий язык с детьми, ведь он привык кричать на людей, а малыши сразу же начинали плакать. Достоевский взглянул на часы. — Уже без пятнадцати девять! Всем детям пора ложиться спать, — сказал Федор безапелляционным тоном, но агенты все равно начали чуть-чуть капризничать и отказываться, а Дазай, кстати, возмущался громче всех. Именно он пытался спорить с Федором и сказал, что не будет ложиться так рано. У Федора терпение, конечно, не бесконечное, и чтобы не показывать, что он на грани поражения, он просто шлёпнул бунтовщика по мягкому месту. Дазай удивлённо открыл рот, не зная, что сказать, но все же от такой наглости начал обиженным голосом мямлить, что ещё совсем рано, и Достоевский, не церемонясь, перекинул его через плечо и вместе с остальными детьми пошел в спальню.Осаму начал замечать, что у него почему-то сильно болит попа, хотя шлепнули слегка, а гордость не позволяла сказать об этом взрослому. Мало того, было даже ходить больновато, а подскакивать на чужом плече, пусть и задницей вверх — тем более, но малыш молчал. Когда они пришли в детскую, Достоевский попросил Ваню и Колю переодеть малышей и поменять белье на кроватях — их, у слову, было пять или шесть в комнате, а сам он вышел в другую комнату поговорить с маленьким Дазаем. В той комнате был удобный диванчик, на который он и посадил Осаму, невольно заметив, что он ёрзает. — Попа болит? — понял Достоевский. — Нет!.. Ну... Болит немножко... А откуда ты знаешь? — покраснел Осаму ко корней своих милых, кудрявых волос. — Просто знаю. Ляг на животик, помажу. Ты можешь меня не стесняться, солнышко, я не сделаю тебе ничего плохого. — Фёдор уже достал из тумбочки заживляющий крем, с которым так близко познакомились все крысы Мертвого дома и даже Дазай. Ох, какие у них с Осаму были сеансы лечебной порки... Вспоминать это мучительно сладко для Федора. — А не будет больно? — несмело поинтересовался Дазай. — Я... Немножко боюсь. — Не волнуйся. Крем прохладный, будет приятно. — А как ложиться? На диван или к тебе на колени? — залился краской ребенок. — Как тебе удобно. — Улыбнулся Федор. Все-таки видеть Осаму таким — маленьким, стесняющимся и одновременно милым — так непривычно и приятно. Дазай все же, тяжело вздохнув, взялся за резинку трусиков и снял белье вместе с штанами. Под тонкой тканью была красная, в маленьких синячках попа, которая вскоре лежала на коленочках Достоевского, начавшего втирать в истерзанные ягодицы заживляющую мазь.

* * *

Закончив с кроватями и укладыванием малышей Николай переместился в Небесное казино. Сигма, наверное, был за работой, может заполнял какие-то бумажки. Если он работает, нужно всегда указывать ему, когда кушать, спать и купаться, так ведь и забыть может. Вот он уже стоит перед кабинетом менеджера и стучит, но в ответ лишь раздается: — Вон! Я занят! "М-да уж... Видимо малыш Сигма вообще уважение и нормальную речь за работой потерял," — подумал Николай, прежде чем войти. — "Ну что же, я научу тебя элементарной вежливости". При входе друга Небожитель даже не повернулся, продолжая изучать что-то в компьютере. К слову, ситуации, когда наглел Сигма и доставалось ему от Николая были нечасто — раз-два в несколько месяцев. Гость подошёл к Сигме и положил руку ему на плечо. — А тебе не кажется, что нельзя так много сидеть в гаджетах? — поинтересовался Николай. — Не твое... Аргх! Опять! — менеджер, согнувшись в три погибели от боли в животе, забежал в туалет, но вернулся оттуда таким же грустным — видимо, что-то не получилось. — Дай угадаю. — Начал Гоголь. — опять запор? Лучше скажи сразу. — И что с того? — Сигма покраснел, как варёный рак. — Когда ты в последний раз какал? — осведомился Николай, серьезно глядя на друга. — Восемь дней назад. — промямлил небожитель. — Давно испытываешь боль? — ещё хмурее спросил Гоголь. — Со вчерашнего дня... — прошептал менеджер, зная, что Гоголь за такую утайку может и наказать серьезно, но сегодня, видимо, ему везло — Николай только повел его в медицинский отдел казино, а точнее — в клизменную. Николай, будучи студентом медицинского — кстати, на отлично закончил — прекрасно знал, что стоит сделать с Сигмой. Обычно он жалел его и просто давал какую-либо дозу слабительного, но в этот раз было серьезнее. Слабительное вряд ли помогло. Ему около недели было плохо, а он молчал, хотя Николай никогда не делал ничего плохого или болезненного. Все-таки нужно сделать ему клизму и начать следить за его рационом — это уже второй запор за месяц. И, окончательно решившись, он стал готовить все необходимое для процедуры, ну а прежде всего ромашковый отвар. Сначала все равно нужно сделать очистительную клизму, желательно два литра. Сигма с испугом следил за действиями своего "врача" и робко спросил: — Ч-что ты собираешься делать? — голос небожителя дрожал, он и сам уже догадывался, что хотел сделать блондин. — Неужели просто слабительным нельзя?! — Нельзя. Уже второй запор за месяц, Сима. Нельзя это так оставлять, понимаешь? Когда процедура закончится, я буду еще следить за твоим питанием. Если результатов не будет, придётся обращаться в больницу. — Нет! Я и так здоров! Все хорошо! — на Сигму было жалко смотреть. Он вжался в стену и с ужасом смотрел, как Гоголь уже подвесил двухлитровую кружку Эсмарха, полную теплой воды на штатив, которая вскоре войдет ему в попу. В таких делах спорить с Николаем бесполезно, но... Нет, сбежать не получится. Николай увидел взгляд на дверь, и предупредил менеджера: — Если ты попытаешься сбежать, я позову Томаса или любого гостя казино, чтобы он тебя держал. Ты ведь не маленький, почему так боишься? Мы вместе учились в меде, и ты должен понимать, что это необходимо. — Я понимаю... Но препод говорил, что иногда это больно. — Только в том случае, если мышцы сжимать. Нужно просто расслабиться, понимаешь?