И всё же внешним чувствам не дано – Ни всем пяти, ни каждому отдельно – Уверить сердце бедное одно, Что это рабство для него смертельно. В своем несчастье одному я рад, Что ты – мой грех и ты – мой вечный ад. У. Шекспир Гильденстерн. Нервотрёпка как вид искусства. [...] Розенкранц. Боюсь... Гильденстерн. Я тоже. Розенкранц. Боюсь, что сегодня не твой день. Гильденстерн. Боюсь, что как раз мой. Т. Стоппард, "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" Город, в котором я живу, украшен для панихид. Он весь в чугунных оградках и мёртвых цветах – Отсюда не убежать. У жуков наступает брачный период, Они готовятся пировать, Но Подземная железная дорога грохочет – И поезд по рельсам мчит... Я бреду в бреду сквозь лиловый туман... Но над туманом звезда горит. ... Следуй за Большим ковшом, Там у реки тебя ждёт старик – Он покажет тебе твой дом. Тикки Шельен
Бархатное забвение обнимает и убаюкивает в колыбели бездонного сна. Звёздная круговерть лишена головокружительной пустоты и кормит его от Млечного пути, склонившись с мягким вдохом. Просыпаться решительно не хочется. Разорваны тиски неусыпной юдоли дьявола. Он никогда не имел снов, и теперь не может напиться из этого родника. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений – это ли не цель желанная?. Что ещё надобно? Спутника, который встретился на перекрёстке веков? Он уйдёт, как тысячи других. Но круги на воде уже вытягивают из непроглядной толщи, он цепляется за дно и захлёбывается пробуждением. На его вскрик отзывается приветливое бормотание, и тревожный голос над ухом окатывает волной облегчения пополам с разочарованием: – ...Я держу Вас. Всё хорошо. Тшш... Он заставляет себя открыть глаза, чтобы увидеть участливое лицо. На первый взгляд кажется, что у Мастера мешки под глазами и скулы каторжника, но пара взмахов ресниц сменяет грань реальности – это уже полнокровный демон, обречённый на вечное цветение, кровь с молоком, вот только живого блеска в глазах бессмертие не добавило. – Я рядом. Вы вернулись. Спасибо. Конечности налиты свинцом, но с усилием рука поддаётся, Воланд поднимает ладонь, поглаживает шершавую скулу Мастера, и нехитрый тактильный контакт слегка приводит в чувство. Мастер лежит подле, над ними нависли капельницы, и кровь демона и бывшего творца накачивает смертное сердце отчаянным желанием. Как он завидует тем, кто воскресал только один раз. Как он устал начинать всё заново. Свирепо зарываясь пятернёй в короткие волосы, Воланд бессильно выдыхает: – Я Вас ненавижу. С перекошенной улыбкой, боясь, что оттолкнут, Мастер украдкой сцеловывает слёзы в уголках глаз. Воланд медлит одно мгновение и тянется навстречу, подставляется, и скоро лицо уже полностью усеяно уколами безудержной нежности. Каждый поцелуй на опавших щеках, полуприкрытых веках, испещрённом морщинами лбу, упрямом подбородке вытравливает одичалую тоску и грозовую хмарь. Он останавливает своего мессию жёсткой хваткой и целует-душит, кусает губы, будто хочет ещё и напиться кровью, вплавляет пальцы в затылок и оставляет царапины, чтобы хотя бы так отметиться, хоть немного отвоевать себя обратно, раз даже собственная плоть теперь не принадлежит ему всецело. Мастер понимает, он теперь слишком понятливый, когда выбрался из мысленных чертогов дьявола и вытребовал его себе в постылую жизнь. Мастер поддаётся и только сильнее льнёт, не сопротивляясь собственническим полуобъятиям. Воланд выдёргивает иглу из правой руки, отталкивает его на спину, и, нависая, задыхаясь, как загнанный зверь, хрипит: – Думаете, я сломался? Медленное покачивание головой, неотрывный ясный взгляд, протянутый стакан с водой. Мастер поддерживает подрагивающий в слабой хватке стакан, пока Воланд жадно пьёт, и снова наполняет. – Ваш дух всегда будет алкать борьбы, не так ли? – стирая ему кровь с подбородка подушечкой пальца, шепчет Мастер. Взгляд цепляется за перстень, Воланд посылает ухмылку в ответ на виноватое выражение. – Решили ещё и это присвоить? – Он сам не слезает, клянусь. – Правильно, сначала портсигар, потом душу, поздно размениваться по мелочам. – Форменное безобразие! И оба прыскают, испуская почти истерические смешки, пока Воланд даёт быстро, но придирчиво себя оглядеть. Отстраняется, когда Мастер заканчивает с осмотром, и жестом просит закурить. – Хочу кое-что прояснить. Первое – я не верю, что всё станет, как было. На попытку Мастера перебить спокойно поднимает руку в острастке и бьёт взглядом наотмашь. – Вы сейчас в лихорадке всевластия, но поверьте, это лечится. Сколько бы я ни полагался на Вас или Ваш талант переводить "натворить" в "сотворить", что-то годное из нашего положения не вытворишь. Мне не вернут сутану демона, Вас не оставят в покое. И мы при любом раскладе не останемся на равных. Струйка дыма вьётся над его рукой, Мастер приковывает к ней взгляд. – Из чего вытекает, что моя смерть – это факт, неотменяемый и почти свершившийся, и Вам нужно с ней смириться. Для меня она уже пришла, потому что, сами понимаете, в привычных мне масштабах обычная жизнь – один вздох, плевок, крик, пшик, – всё-таки невозмутимость дала трещину, но ему простительно. Жилы на шее Мастера натянуты, как у дикого мерина, которого хотят взнуздать. Желваки играют на скулах, ноздри раздуваются от гнева. В благодарность за то, что он сделал, Воланд упускает слова о бесполезности спасения из огня. – И второе – я запрещаю Вам ставить на кон своё – всё же уязвимое, признаем это – положение... Раздаётся оглушительный треск разбившегося зеркала, Воланд и бровью не ведёт: – Своё положение и безопасность моей свиты, потому что эта цена велика, и я отказываюсь её платить. Мастер бросается к окну и нарочито медленно, сдерживаясь, прикуривает. – Ещё завещание осталось огласить, и я пойду выбирать похоронный наряд. – Мастер, – сглатывает, потому что его тянет назвать настоящее имя. – Послушайте. Я не хотел для Вас такой судьбы. Но готов признать, что меня она удовлетворяет сильнее, чем призрачное брожение по ту или эту сторону. От окна слышится желчный хохоток. – А я эгоист. Я хочу, чтобы Вы жили как можно дольше и с как можно большими возможностями. Дар писать – далеко не всё, за что можно держаться, и Вы свободны... Его прерывает уже звон выбитого окна. Хорошо, что кулак Мастера угодил не в его физиономию, хотя это было бы забавнее. – Самодовольный лжец. Нет у Вас никакого права распоряжаться моей свободой и выбором, – у Мастера поблёскивает непроизвольно пробившаяся шерсть и отрастают перепончатые крылья, и Воланд засматривается на метаморфозы. – Вы дали понять, что хотите быть со мной – хотя понятия не имею, на кой чёрт оно Вам сдалось, – но без этих условий можете хоть сейчас меня добить, и покончим с этим абсурдом. Неуклюже переваливаясь на неудобных лапах, Мастер приближается вплотную и цедит сквозь зубы: – Мне всё равно, что Вы боитесь прожить единственную недолгую жизнь, мне нет дела до Ваших отношений со временем и всевышними. Вы будете, мать вашу, жить и наслаждаться каждым проклятым днём, – его вытянутые пальцы с когтями сжимают грудную клетку, не так сильно, как хотелось бы человеку. – Будете смеяться и сводить меня с ума, будете писать хоть басни, хоть вторую Одиссею, будете участвовать в наших со свитой безумствах, – Мастеру удаётся вернуть себе человеческий облик, но сжимает он рёбра уже до синяков, так что Воланд вдыхает через раз. – Любите, ненавидьте, что угодно, хотя бы вполовину так же сильно, как я привязан к Вам. Это – моё условие. Мессир вцепляется в пальцы и отбрасывает от себя руки, обессиленно откидывается на подушки и прикрывает глаза. – А я, как и обещал, исправлю – если не всё, то главную апорию точно. – Оставьте меня одного. Мастер поднимается и выходит, бросая на пороге: – И Вы не правы насчёт равенства. Разница между демоном и человеком никогда не имела значения.***
– Что, Мастер, уже дописали свой роман? – подтрунивает ангел, останавливаясь невдалеке на высоком утёсе. Под ногами глубоко внизу беснуются волны, бешеный ветер проверяет камень на прочность. Но две фигуры остаются им не тронуты, они недвижимы, как соляные столпы, и лишь взгляды скрещиваются рапирами. – Скажем так, работаю в этом направлении. – О? Вам вдвоём удалось постичь радость сотворчества? – В каком-то смысле, так оно скоро и выйдет. В глазах демона читаются решимость, безумие и отвага, отчего ангел улыбается жалостливо и как-то даже просительно. – Однако же, не для разрешения Вы так долго добивались аудиенции. – Всё, о чём я прошу, – не мешать нам. – И Вы уверены, что мы сойдёмся в цене? – В свою очередь, обещаю, что мы не оставим за собой следов и никак не повлияем на ход истории, – Мастер усмехается уголком губ. – Только если у Вас нет особых пожеланий, – тогда мы сделаем так, чтобы всё вышло само собой, по естественным причинам, я мастерски умеют подделывать Его почерк, разве нет? Затаённая тишина повисает между ними. – Вы изобретательны, но не настолько, чтобы остаться самим собой и справиться с последствиями пользования Его плодами. Демон равнодушно пожимает плечами: – Ну, одним бесом меньше, одним больше – невелика утрата. Я лишь надеялся, что мы тоже сможем послужить... посредниками. А если нет – по крайней мере, знатно вас всех развлечём. Никто не в накладе. – Вы преуспели в искушении, Сатана Второй, браво. Сдерживая победную улыбку, Мастер ликующе поглядывает на зарождающийся шторм. – Я передам список указаний, а Вы... – ангел сомкнул веки, будто вслушиваясь во что-то, или оттягивая зачем-то момент. – Просто будьте осторожны. Не хотелось бы снова погружаться в прекрасный сюжет без достойного финала.***
Так же, как в одно приснопамятное утро, по комнате растекался бархатный солнечный свет, над чашами витал кофейный аромат, смешиваясь с сигаретным дымом. Так же, как в то знойное июньское утро, Воланд сидел напротив потрёпанного и усталого Мастера. – Я больше не могу читать Ваши мысли, но что-то мне подсказывает, безумие только прогрессирует, – настороженный Воланд не ответил на задорную улыбку и со вздохом, как бы против воли, положил свою ладонь поверх его руки, поглаживая запястье и вышитую на манжете сигму. – Выкладывайте. – Не бывает так, чтобы всё стало как было, тут я не спорю, – Мастер скромно потупил взгляд, изображая раскаяние. – Но я выторговал нам одну прелестную вещицу, которая сделает так, что ничего не придётся исправлять. Когда из кармана небрежным движением оказался извлечён плод Древа жизни, Воланд изумлённо воззрился на тусклый потусторонний предмет и до призрачной прозрачности побледнел. – Чёртов фокусник... – только и смог прошептать он. – Всё-таки от судьбы можно сбежать, а? – тихо посмеиваясь, проговорил Мастер, переплетая их пальцы. – Что, больше не тянет на подвиги? Никаких деяний и романов? – осознавая, что ему предлагают, мессир по привычке иронизировал, скрывая трепет. – Ну, если подвиги и будут, то незаметные, с соизволения наших благодетелей, – демон подмигнул. – А романы отныне только чужие. Мне хватило одного. – Мастер-Мастер... Я же Вас знаю. Вы не удержитесь, начнёте исправлять и переписывать историю, – скептично вскинул брови Воланд. – Да Вас даже в сказку пускать нельзя! – Что нам мешает выбирать не такие ужасные и трагичные сюжеты? К тому же, меня всегда сможет остановить кое-кто, чьего приказа я не ослушаюсь... – А то Вы не уже... – проворчал тот. – Мы будем только наблюдать – третьестепенные герои, тени на границе зрения, сны в сознаниях чудесных людей из любой эпохи и произведений всех времён, – почти напевал демон, чувствуя, как его дьявол поддаётся соблазну освобождения. – Розенкранц и Гильденстерн в бесцельных скитаниях. – Моя свита? – Они в восхищении. – Вы ведь понимаете, что в конечном итоге мы просто растворимся? Или окончательно сойдём с ума? – А разве не в этом смысл? Вычеркнуть к чертям из истории, так, чтобы не доставаться никому. Счастливый смех разносился по комнате, остальные обитатели квартиры довольно перемигивались. – Так Вы согласны? – Мёртвого уговорите.