"Страх полирует в тебе раба". Б. Стругацкий, "Поиск предназначения" — Вы научили меня бояться. — Нет. Ты умела это и без меня. Это все умеют. Я просто направил твой страх, как стрелу — в цель. — И вы достигли цели? — Да. М. и С. Дяченко, "Vita Nostra" Я люблю твой замысел упрямый И играть согласен эту роль. Но сейчас идет другая драма, И на этот раз меня уволь. Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути. Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить - не поле перейти. Б. Пастернак
Добрую половину ночи он валандался с мучительной перестройкой организма, пародией и на мышонка, и на лягушку, и на всех неведомых зверушек. Вырастали и отпадали уши, жабры, крылья, перепонки на лапах разных мастей. Мастер то взрыкивал, то пищал, то пел соловьем – демон-оркестр служил по себе панихиду, мучился от противных позывов плоти, голодал сотнями глоток за раз. В редкие мимолётные просветления успевал мысленно поблагодарить свиту, что не лезет под горячую руку, и разрывался между желаниями расстрелять весь мир и быть рядом с человеком, который тоже справлялся с кризисом, – не понятно было даже, у кого мощнее. Под утро его сморило в благословенное забытье. Выбирался оттуда под аккомпанемент старческого кряхтенья и детских соплей. Придирчиво осмотрев руку – не просвечивает, – обвёл взглядом комнату. Кажется, он избавился от фасеточных глаз. И от кое-чего ещё – теперь уже навсегда. Будучи человеком, Мастер редко ругал себя за трусость: ни смерть, ни одиночество, ни арест не могли перекрыть уверенности, что, пока в тебе натянуты жилы поэта, ты неподвластен никаким силам. Слово – оружие – будет под рукой как верный пёс, рядом, как всесильный господин. Когда он прыгнул с балкона, так отзвучало Слово, и страх перед конечностью или безвременьем отступил перед знанием, что остаться собой можно всегда. Но теперь Мастер больше не знал, кто он. Его сделали двойником дьявола, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что настоящий дьявол взялся за поиск предназначения, принялся писать, ему нужно было стать мастером, а это грозило точно такими же повторами и ошибками. Словно Воланд в своём человеческом обличье оказался проклят ещё и надеждой, и не расценил дьявольскую шутку создателя. Найти себя на месте кого-то другого – иллюзия, а бывший ангел бросился в этот омут с головой, но ведь не для того, чтобы вынырнуть. И всё же, Мастер не мог решить, кто сдался в этот раз, и подозревал, что он сам. Он понял, что демоны имели в виду, прежде всего, эту проклятую связь взаимообращения: если они с Воландом не разомкнут круг – что кажется неминуемым, – то лишатся цели. Вот чего всегда боялся Мастер: какое бы решение, какой бы путь не был выбран, цель всегда будет отталкиваться от чего-то – или кого-то – другого, и ни разу, никогда – не извне. Дважды повторённый урок самоотречения. Квартира с пятым измерением перестала казаться просторной. Прежде чем он встретится с неизбежностью, принеся с собой опостылевшие мысли и запах сырости, его встретят пустынные улицы в мерцании тусклых фонарей, с редкими росчерками прохожих. Когда он завернул за угол, обойдя только что открывшуюся цветочную будку, что-то потревожило мутное сознание, какой-то заброшенный закоулок памяти бросился под ноги. Мастер резко развернулся и уставился на охапку фланелевых цветов в руке девушки. Немыслимо – посреди октябрьской Москвы! И прошлое, почти чужое, подкинуло давно позабытую сцену из спальни сестры. Дети перешёптывались, разглядывая гербарий под светом неистовой луны: – Это шелковица белая, она означает "я не переживу тебя", это зефирантес, его привёз дядя Елены из Вест-Индии… – А он что значит? Заворожённый взгляд из-под выбившейся чёлки: – Я должен искупить свои грехи и я никогда тебя не забуду. Хотелось присвистнуть или насмешливо фыркнуть, но он вовремя сдержался. – А какой твой любимый? Сестра вздохнула и захлопнула свой альбом. – Его здесь нет. Он растёт только в Австралии. Казалось, знойный ветер пустошей повеял на лица, полные затаённой жажды. – Actinotus helianthi распускается большущими полянами после лесных пожаров. И он говорит – "то, что потеряно, должно быть найдено".***
Букет остролистых цветков фланели белел в утреннем полумраке у изголовья Воланда. Волосы растрёпаны, скулы перечёркнуты тенями, тонкие иссохшие губы пропускали лёгкие всхлипы. Он не приходил в сознание с ночи, но мертвенной хваткой удерживал сейчас руку Мастера. Боль от впившихся ногтей успокаивала, в отличие от мерного ритма часовых стрелок. Демон аккуратно попытался остановить время, и, когда не вышло, уничтожил часы. Раскрытая на коленях книга, случайно выхваченная с полки, сигналила фразой: "Рассуждая о справедливости, ты сам сеешь несправедливость". Избито, плакатно, недостаточно. Окружающее в который раз заставало врасплох своей необратимой недостаточностью и недовоплощённостью. Как утекала жизнь из Воланда, так меркли магические нити, пронизывающие изнанку реальности. Нет, не человек цеплялся за полнокровного демона, а демон тщился нащупать в безвольной руке опору. Дежавю. Гелла призналась, что после возвращения Воланд боролся каждый день – одна болезнь под утро отступала, на смену ей под вечер приходила новая. Однажды от очередного вируса он ослеп и оглох, и свите пришлось насильно привязать его к постели. Пара дней прошла в галлюциногенном бреду, и Бегемот не покидал кровать, насылая уютные сны. Постепенно тело мессира теряло восприимчивость к волшебным средствам и магическим примочкам. Сейчас вирусы лютовали с меньшей силой, так что свита не так тревожилась, но и восстановление тоже замедлялось, поэтому Мастер не разделял их осторожного оптимизма, мрачно подумывая о крайних мерах. Убедить в помощи других демонов? Не за обычным же врачом посылать, в самом деле. Если он потерял себя, то не мог позволить потерять ещё и Воланда. Не так кончаются романы, это пошло и бездарно. Всё-таки единственное, что не требует оправданий в изяществе выдумки или цельности – жизнь, бьющаяся неровным пульсом под пальцами. Мастер не замечал, что бормочет то ли проклятия, то ли молитвы. Вздрогнул от ладони, опущенной на плечо. – И падшего крепит неведомою силой, – шутливо проворчал Фагот. Секунду Мастер не понимал, что тот имеет в виду, но потом дёрнулся, как от удара – мессир пришёл в себя. Взгляд тускло поблёскивал за частоколом ресниц. Бегемот захватил половину ложа, разминая его затёкшие ноги, не выпуская коготков. Гелла, полупьяная от двух недель постоянного ухода, осела на стуле. Азазелло нервно одёрнул кафтан. – А ловко я вас объегорил, – делая вид, что слова не застревают в горле, проговорил Воланд. – Вы нас очень обяжете, если не будете ломать комедию и хорошенько выспитесь, – выдохнул Мастер с облегчением. Страх или огорчение промелькнули на лице больного и смазались от легкомысленной улыбки: – Кончайте меня хоронить. Может, устроим бал досрочно? Всё-таки Велесова ночь на носу... – Чур, я приглашаю гостей в этот раз! – Бегемот возбуждённо замахал хвостом. Гелла, не сводя лисьего взгляда с Воланда, ухмыльнулась: – Мастер, у Вас, кажется, двоюродную прабабушку звали Маргаритой? Имя резануло слух, и Мастер почувствовал, как хватка на ладони ослабела. В голове у него раздавался торжествующий хохот Асмодея и обещания уговорить остальных демонов прийти. "Мы ещё посмотрим на ваше поведение", – парировал ему демон про себя и перехватил тяжёлый взгляд Воланда, будто услышавшего их реплики. Откинувшись в кресле, Мастер заявил со скромной улыбкой: – А может, по-тихому, по-семейному, так сказать? Закатим пир без суеты? Азазелло щёлкнул пальцами и взорвался басовитым смехом: – Я Вас так понимаю! Вечно мигрень пристаёт после этих балов! – Предатели, – возмущённо пробурчал Воланд, закутываясь в одеяло. Не сомневаясь, что тот остался падок на внимание и преклонение, Мастер выхватил и протянул цветок: – Обещаю, как только Вы поправитесь, мы исполним любой Ваш каприз.***
Ночью демоны просто проваливаются в привычную темноту, без глубокого сна и сновидений. Мастер подорвался с кровати в отчётливо бешеной тревоге. Тишина сменила тональность на гулкое и напряжённое ожидание. Он позволил себе просочиться взглядом сквозь стены и сдавленно ругнулся. В спальне Воланда царил кромешный бедлам. От острого света пожарища на миг потемнело в глазах. Тело Воланда было охвачено пламенем, он испускал душераздирающие крики, бессвязно бредил, не приходя в сознание. Снопы жадного огня облизывали портьеры, ковёр и стулья. Свита работала слаженно: Бегемот тушил всполохи, Азазелло с Фаготом перетаскивали неуёмного Воланда на кушетку, Гелла набирала очередной шприц. Мастер онемел, не веря буквальному свепреставлению. – Мы не можем добудиться его, – Гелла перекрикивала нечеловеческие вопли. – И как только избавляем его от огня, мессир снова себя поджигает. – Мессир, это очень плохая шутка, – заревел кот, отращивая опалённые усы. – Мастер! – Фагот развернулся к нему. – Так и будете стоять столбом? На негнущихся ногах Мастер проделал несколько шагов в сторону кушетки и, как только увидел лицо Воланда, отрезвел: – Я не знаю как, но мне нужно попасть в его разум. Гелла ввела шприц в руку, сдерживаемую Азазелло, и подняла голову: – Он Вам не позволит. – Есть другие предложения? Свита страдальчески переглянулась. – Одно безумие взывает к другому и прочее. Ну же! – подначивал он их. – Скажите мне, что нужно делать. – Дайте Вашу руку, – решилась Гелла и не без труда стянула перстень Воланда. – Ложитесь. Азазелло, подай мне чёрный флакон. Стараясь не поддаваться оглушительным стенаниям, Мастер осушает флакон, выслушивает краткую инструкцию от Геллы, кивает Бегемоту, наложившему лапы на их головы, и под прерывистые заклинания закрывает глаза.***
По всей видимости, он угодил не в самую гущу кошмаров дьявола. Не то его не пустили дальше, не то ограждали от чего-то, но бред странно домашний, внешне безопасный. Их окружает сад: пастельные краски, импрессионистский свет, на заднем плане едва пробивается мешковина холста, или это яблони уже осенью и ветром ободраны. Скинувший пару десятков лет, Воланд растянулся на траве, закинув ногу на другую, и рассеяно насвистывает. Когда Мастер приближается, его встречают негромким напевом: – Я живу теперь в дому – чаша полная! Даже брюки у меня – и те на молнии! – Соскучились по детству? – Мастер опускается рядом и старается попасть в тон собеседнику. – Вот ещё! Я, по-Вашему, мазохист? Судя по тому, что в реальности он сжигает себя заживо, с этим можно поспорить, но Мастер держит лицо и даже успевает искренне улыбнуться: – По-моему, Вы чрезвычайно очаровательный ангел. Светло-русая голова небрежно откидывается, открывая ласковому взору россыпь родинок на подбородке, скулах и шее. – Конечно. Из нас двоих демон-искуситель теперь не я, – его лёгкая ладонь застывает, так и не дотронувшись, словно обжёгшись на расстоянии. – Подозреваю только, что mon entourage укрыла от Вас одну пикантную подробность. Мастер делает вид, что весь внимание. Что бы ни сообщили ему сейчас, он не отступит. Пытливо вглядываясь в его лицо, Воланд передумывает играть и вместо этого огорошивает: – Вы уже перестали в меня верить, mein Meister? На ум случайно приходит Кафка, и Мастер как можно мягче и проникновеннее перефразирует его: – Entweder ist die Welt so winzig oder wir so riesenhaft, jedenfalls füllen wir sie vollständig. Wie kann ich aufhören, an dich zu glauben? Настороженное выражение у Воланда стирается, брови скорбно выгибаются, кажется, будто сейчас по-мальчишески расплачется. – И всё-таки, это Ваша вина, – улыбка сочится медовой тоской. Судорога проходит по лицу Мастера. Он валится на землю, опрокидывает себя в пустую синеву и выдавливает: – Моя. Время поджимает, а как выпутаться из обвинений и подозрений этой версии Воланда, он не представляет. В несвойственной себе оживлённости и выламывающейся из момента суете Мастер заполошно произносит: – Но нас хлебом не корми, дай от вины пострадать. Бросим это, а? Никто не выбирался с такой ношей. Вспомните, наконец, Цицерона... Развернувшись к Воланду, он видит маузер. Саркастичный оскал, презрительный взгляд, словно в наказание за притворную отговорку, медленно тянется к виску дуло. – Вы почти справились, мой друг. Мастер рывком перекатывается, удерживает в захвате ломкую кисть, от такого напора оружие летит на землю, а их лица разделяет только несколько сантиметров и убийственно бесшабашный, лающий, кромсающий нутро смех. – Вы меня не знаете. И значит, должны бояться, – зловеще шипит, изворачиваясь, дьявол и снова заходится в приступе обречённого смеха. Этот смех будет преследовать уже его собственные кошмары, и в миг, когда приходит в голову заткнуть прижавшегося юношу обескураживающим действием, тот ловит его мысль и замирает. Свободной рукой накрыв скулу, и, не получив сопротивления, Мастер склоняется ближе. Воланд проглатывает его первое имя в шёпоте и солнечно улыбается в поцелуй, но их уже возносит на новый круг личного ада. Дьявол прибился в угол, закинув голову к окну под потолком темницы, в смятении отбивая ритм пальцами по стене: – Я живу теперь в дому – чаша полная! – и обрывает себя, оглядываясь на Мастера. – А вы не сильно удивились, когда юноша бледный со взором горящим вырвал у Вас утешительный поцелуй. Эту итерацию Воланда, с щетиной и тухлым взглядом, будет труднее убедить в благих намерениях. У Мастера тлеет дурное предчувствие, что они будут повторять этот разговор вновь и вновь, кружа в сомнениях и перепалках. – Уверены, что это не было по обоюдному согласию? – И как оно? – Воланд отталкивается от стены и делает шаг в его сторону. – Отбило желание вернуться к Маргарите? – Вы же знаете, что это невозможно. – Даже если я скажу Вам, что она Вас не покидала? – шаг назад. – Это я заставил её забыть Вас. Мастер коротко кивает и выступает из тени. – Я знаю. И то, в чём Вы лгали, и то, что, возможно, ещё многое скрываете. Воланд, напротив, всё больше рассеивается в дымке. – А почему дьявол носит двойное имя, тоже знаете? Мастеру надоело ходить вокруг да около, скидывать маски – так без сожаления. – Хотите мне скормить сказку о братоубийстве? – Ну это же Вы у нас непредубеждённый наблюдатель и бесстрастный судья, – не оставляя попыток его раззадорить, колет мессир. – Не сторож я ни брату, ни свату, ни дьяволу, – выплёвывает ему в ответ, делая ещё два шага вперёд. – Если Вы любите тех, кто любит Вас, какая Вам в том награда? Воздух потрескивает от электрических всполохов, точно их окутывают штормовые тучи. – Кесарю кесарево. Воланд почти сдаётся и сокращает оставшееся расстояние. – Мы глупцы. – Потому что игнорируем тени друг друга? – Мастер отражает его улыбку. – Потому что рискуем превратиться в них. – Ну, я никогда не претендовал на статус гиганта мысли. – И чертовски устали бояться, – заканчивает его мысль Воланд. Белесый туман поднимается вокруг и ластится к рукам. – Но Вам всё же придётся встретиться с последним страхом, – с утомлённым вздохом Воланд дарит невесомый поцелуй в лоб. На этот раз они сидят в подвальном баре, напротив – почти тот же мальчишка, но черты лица неуловимы под печатью маниакальной, сумеречной блажи. На нём нацистская форма, в одной руке – бокал, в другой – дымящаяся сигарета. Мастер хмуро оглядывает этот маскарад и опережает: – Я живу теперь в дому – чаша полная? Воланд похабно улыбается и приставляет палец к его губам, приказывая слушать. – Мы делаем чаши, но чаши – не цель. Учил же нас Кроули – тот, что Алистер, – что вся наша жизнь – бесконечная щель, в которую чаша должна провалиться! – салютуя поэту, он выпивает до дна. Мастер выхватывает сигарету из расслабленной руки – ему позволяют – и скашивает взгляд на угол стола, где лежит букет из шелковицы, розового зефирантеса и ещё какого-то неведомого ему соцветия. – Я предыдущий оставил Вам этот веник. – Подсмотрели в моих воспоминаниях? – А то Вы не как на ладони. – Так почему мы всё ещё продолжаем этот цирк, – выпаливает Мастер враждебно, отчуждённо. – Потому что мне претит Ваш страх за меня. – Гордость не позволяет? Ехидный хохоток звучит поверх вновь полного стакана. – Я больше не Ваше создание, чёртов Пигмалион! – то ли гневно, то ли брезгливо чеканит Воланд. – Да сколько можно, – всплёскивает руками Мастер. – Как ещё мне Вас убедить, что я не Он? Как капризный ребёнок, дьявол затыкает уши и оглашает бар завыванием: – O patria mia, mai più ti rivedrò! Солист нещадно перевирает ноты, и Мастер морщится, как от зубной боли. – Может, обойдёмся без камланий и патетики? Ему посылают колкий взгляд: – Хотите всерьёз, мой доблестный рыцарь и палач? Я правда от Вас отрекаюсь. Задумчиво пожёвывая потухшую сигарету, Мастер произносит: – Человек хорош и прекрасен, пока его не разбили, не обманули и не растоптали. Вы и остались человеком. И не от меня сейчас отрекаетесь. Воланд резко кивает, снова переводя стрелки: – Хотел бы я сказать Вам то же самое, да не был рядом, когда Вы были заняты самоубийством подле Древа. – Неужто оно исполняет желания? – Любые мысли. А Вы думали, демоны музицировали потехи ради? Мастер хмыкнул: – Вот я Вас и подловил. Кто ещё бы обо мне так заботился? – Забота дьявола... И кто себя обманывает? – Хорошо, – он примирительно поднимает руки. – У Вас идиосинкразия к власти и зависимости. Это не ново, я такой же. Хотите верьте, хотите нет, но, хоть убейте, я не собираюсь Вас больше оставлять. На него наставлен сумрак ночи в виде дула пистолета: – Проваливайте. – Вперёд. Жмите на курок. – Вы мне не нужны. – Цветы говорят об обратном. – Переживу. – Что, если я – нет? Мастер поднимается из-за стола и подходит вплотную. – Возвращайтесь. Пожалуйста. – Да отпустите Вы меня, несносный мальчишка! – лицо у вскочившего Воланда перекошено, глаза бегают и избегают смотреть на него. Отводя маузер в сторону, Мастер протягивает руку, повторяя: – Я не покину Вас. И мы обязательно найдём выход. Слово демона. Он уже готов поверить, что проиграл, но Воланд, как всегда, рушит все сценарии: залихватски заламывает руку, льнёт к спине и цедит прямо в ухо: – Остерегайтесь. Иначе мой призрак будет изводить Вас до скончания веков. Его разом выбрасывает обратно в спальню. Нежно прижимая одной рукой опалённое тело, Мастер принимает от Геллы мази и все принимаются долго и молча, пусть и с частыми ругательствами, оживлять пострадавшие ткани. Получается плохо, но уже не критично. Воланд так и не приходит в себя, но Мастер уверен, что эта опасность миновала. Когда их оставляют наедине, он задерживается на несколько минут, переводя дух. Поправив лёгкую простыню и проверив капельницу, послав напоследок спящему испытующий взгляд, он выходит в коридор, коротко бросив через плечо: – Все ко мне.***
– Как давно у него такие кошмары? Кабинет тонет в отсыревшем сумраке. – Таких – ещё не было. Но с первых дней. – И он, конечно, запретил об этом распространяться? Поникшие члены свиты смотрят в разные стороны. – Да что с вами такое? Должно было случиться самосожжение, чтобы вы стали со мной сотрудничать? – стол под хваткой Мастера жалобно потрескивает. – Мастер, – начинает Гелла. – Или вы сомневаетесь, что мне он дорог точно так же, как вам? – Ну, положим, не точно так, мы мессира в таком свете... – угрюмо протягивает Бегемот, но получает тычок от Фагота. Азазелло тяжело вздыхает: – Для нас иметь дело со смертным мессиром тоже в новинку, если Вы не заметили. Остервенело растирая веки, Мастер отворачивается от них к окну, от греха подальше. – Ладно, что ещё мне нужно знать. Только без молчанки, пожалуйста. Полный список. – Его самое адекватное состояние было, когда вы общались после возвращения, – выдаёт осторожно Гелла. – У мессира не только мутится разум... – добавляет Фагот. – Бред сивой кобылы! – не выдержал Мастер и начал кружить по комнате. – Ещё скажите, что он впадает в маразм! Существо, прожившее столько тысяч лет... – Теперь он только человек, Мастер, – осаждает Азазелло. – И память очевидно его подводит. – Он забывает даже самые помпезные наши бесчинства, а они прослыли в веках! – обиженно бормочет Бегемот. – И я уже дважды обыграл его в шахматы – самым преступно-честным способом! – Мне кажется, ему грозит любая чума и вирус, которые были на земле и в истории. Они догоняют его, – голос Геллы дрогнул. – И любые средства практически перестали действовать на его организм. – Мы для этого и собрались, – немного смягчается Мастер. – Должно быть решение. Азазелло почёсывает бровь чёрным ногтем: – Технически, это всё ещё тело, принадлежавшее дьяволу... – Фактически, Вы, бывший человек, обрели дьявольскую мощь... – подхватывает Фагот. Гелла переводит взгляд медленно с них на Мастера, который подобрался, как перед нападением. – И теоретически, Ваша кровь могла бы... Он уже спешит к выходу: – Гелла, Вам известна его группа крови? Моя тоже? – и, получив от неё кивок, бросает. – Значит, переливание возможно?