Невольник белой ведьмы

День тянулся муторно, в предчувствиях чего-то дурного. Лекарь закончил обрабатывать раны послушника и поинтересовался, желает ли Авила привести его в сознание. Но ванна как раз была готова, да и в голову пришла мысль, что потом, в дороге раненому будет тяжело – так не лучше ли дать ему отлежаться? Если бы он был в порядке – очнулся сам. И когда Авила произнесла это вслух, по разочарованию леди Белории и еë странным полунамëкам поняла, что оказалась права. Пока мужчина изображает бревно, он ведьме не интересен, а вот если бы… Он, конечно, наговорил много, но в одном был прав – когда назвал эту почтенную леди старой шлюхой. Авила едва сумела сохранить равнодушное лицо, когда наконец-то догадалась – Белория рассчитывала, что с ней “поделятся трофеем”... Разочарованная ведьма быстро потеряла интерес к беседе и убралась вслед за лекарем. Пообещала лишь, что распорядится начет обеда для гостьи. Гримвальд был слишком занят решением каких-то проблем гарнизона, чтобы уделить ей внимания, и Авила почувствовала облегчение, узнав это. Она наконец-то скинула заскорузлую от грязи одежду, забралась в горячую воду… и едва не расплакалась от нахлынувших чувств. Стало жаль себя – как, оказывается, мало нужно для счастья: осознать, что до сих пор жива, и вернуть обычные блага, которые были с ней всю жизнь. Впрочем, расслабленности так и не наступило. Сначала еë стали раздражать услужливые девицы, растирающие и без того ноющее тело. Она приказала им убираться и оставить еë в покое. Взялась за переплетëнный пучок травы и принялась смывать грязь с кожи. Выбравшись, наконец, из ванны, Авила выпрямилась, роняя на пол дождь из капель воды, и задумчиво взглянула на мужчину. Было странно стоять нагой перед тем, кто обычно прячет тело под слоями грубой бесформенной одежды. В одних штанах ему шло больше, а ещë лучше стало бы и без них. С трудом она поборола желание развязать шнуровку и взглянуть, наконец, что ей досталось в награду за пережитое. Наощупь это было на удивление внушительно, но… “Хватит!”, – оборвала она себя и принялась яростно растирать кожу жёсткой льняной холстиной. Наряд ей оставили явно с хозяйского плеча – таких плотных длиннополых рубах она никогда раньше не видала, а платье из тонкой шерстяной ткани напоминало по крою одежку самой леди Белории. Вещи пахли сушеными травами. Кое-как одевшись, – звать служанок не хотелось, – Авила устроилась у камина, чтобы просушить волосы и подумать. Беседа с матерью, конечно, всë расставит по своим местам. Во всяком случае, хотелось на это надеяться. Но как здорово было бы понять что-то и самой… У неë была сила, она чувствовала еë там, перед алтарëм. И сложно назвать “бесполезным” то, что может швырять ведьм-воительниц по двору и ломать камни. Это выглядело очень полезно! Гораздо полезнее, чем то, что могли продемонстрировать Альгея и Аванти!.. Но теперь она никак не могла ощутить в себе ничего подобного. Авила даже слезла с кресла, встала на колени, пытаясь точно припомнить позу. Приложила ладони к полу, напрягла пальцы. Постаралась вспомнить свои чувства и заставить себя ощутить их вновь. Боль, отчаяние… Что ж, она чувствовала примерно то же самое и теперь – тело ужасно ноет, а сила показалась, и исчезла досуха… Принцип подобия не сработал, от натуги закружилась голова, но никакой странной дымки или белого свечения так и не появилось. Она вспомнила про воду. Налила на пол целую лужу из кувшина, попробовала ещë разок. Подол платья промок, и это оказался единственный результат. Выругавшись, Авила отошла к окну. С высоты открывался вид на зеленеющее лесное море, пересеченное широкой лентой реки, и далëкую равнину. День стоял тëплый и погожий, под ясным куполом небес кружили птицы, ветер нëс в приоткрытое окно запах речной воды. Где-то неподалеку протрубил рог, послышались чеканные шаги множества ног и раскатистый строевой клич. Но двора казарм не было видно за гребнем крыши. Зато как следует можно было рассмотреть внизу, под окнами, площадь и уничтоженный алтарь. Слуги без устали мели песок и растаскивали обломки. Наблюдать за их работой было интересно. С кровати послышался тихий звон цепей. Послушник шелохнулся, пробормотал что-то невнятное. Сердце пропустило удар и заколотилось, как безумное. Авила выругалась и бросилась к кровати. – Орвин, – позвала шепотом. Лицо пленника выглядело всë таким же мертвенно бледным, и беспамятство не стëрло хмурое выражение. Он резко выдохнул сквозь зубы. – Орвин, – сказала Авила громче. Приложила ладонь ко лбу – горячий. Мужчина дëрнулся, пробормотал тихо, но отчетливо: – Беги… – Орвин! – вскрикнула Авила. Но он уже вновь расслабился, словно провалился глубже в сон. Некоторое время она сидела над ним, с тревогой прислушиваясь, потом тяжело вздохнула и откинулась на подушки. Сразу поняла, что не встанет. Двигаться совершенно не хотелось, усталое тело по достоинству оценило хоть и изрядно свалявшуюся, но всë ещë такую уютную перину… – Ничего, вот полежу так немного, и… Она закрыла глаза, и мысли мгновенно оборвались. Снилась какая-то муть. Будто она читает книгу, где перепутаны листы, а буквы исчезают со страниц. А потом бредëт по дворцовой библиотеке, а с полок текут чернила… Обстановка сменилась резко. Словно она проснулась от удара. Авила не сразу смогла понять, что видит. Голова казалась странно вывернутой, щека прижималась к чему-то холодному и влажному. В поле зрения попадал земляной пол, освещенный дрожащим огнëм факела, и какая-то рыжая грязная пакля, положенная под головой. Рассмотреть оказало сложно – глаза открывались неправильно, вид был, как сквозь узкое забрало, а направление взгляда блуждало непредсказуемо, выхватывая то тëмное мокрое пятно на полу, то рыжую паклю, то чей-то сапог, который оторвался от пола, сделал замах… Авила инстинктивно отпрянула, и точка зрения сместилась. Мир сотрясся от ещë одного удара, хлестнул еë волной удушливого отчаяния и ужаса, и обрëл болезненную чëткость. Только вот она видела… нечто очень странное. “Да что здесь происходит?!..” – Ну что, сученыш, будешь говорить, где перстень?.. Голос едва доносился сквозь звон и шум в ушах. Говор грубый, фаррадийский. Видение, это просто видение… Какой-то странный, слишком явственный кошмар. Она словно находилась чуть-чуть над телом, валяющимся на полу. Рыжая пакля оказалась длинными грязными волосами. Хозяин такой шевелюры был, должно быть, чистокровным ривалонцем. Лицо казалось чëрным и каким-то… бесформенным? Не понять, молодой человек или старый. Контуры тела казались зыбкими, расплывчатыми. Как и окружающее пространство. Тот, кто бил, менял форму, то расширяясь, становясь гигантом, то сжимаясь вновь, ненадолго возвращая себе человеческие очертания. Пока она видела, как он вновьзанëс ногу для удара. Ублюдок… Мысок сапога угодил в живот. Рот лежащего открылся, исторгая струю чего-то липкого… – Где перстень, тварь? Я тебя на куски порежу. Голос гремел так, что от него, казалось, расколется голова. – Буду собак кормить, а ты будешь смотреть! Человек на полу захрипел, задëргался. – Н-н-не… зн-н-на… Послышался тонкий девичий смех. Откуда?.. Авила усилием воли поднялась выше. Хотелось просто проснуться. Как обычно бывает, когда осознание разрушает страшный сон. Но кошмар не желал отпускать. Что-то держало еë здесь. Она зависла, беспомощная и бестелесная, среди расплывшихся, ненадëжных форм и контуров, рисующих жуткое действо, и просто наблюдала. Послышался скрип, загрохотали тяжëлые шаги. – Милорд, святоша желает поглазеть… – Скажи, что это не его работа! – Я толковал ему, что это де просто бродяга, что внимания не стоит, безбожник он, и мы его сами как-нибудь повесим, а он упëрся и всë свое талдычит! Мол, хоть помолиться во спасение души надобно! – Догадался, что дело нечисто… – Милорд, да по нему не видать уже, може, просто патлы посрезаем?.. – Недоумок! Авила старалась смотреть куда угодно, лишь бы не на скорчившееся в грязи тело. Выходило плохо, она почти не контролировала то, что может видеть. Точка зрения постоянно скользила, смещалась к полу. Вокруг этого жуткого действа клубился мрак, словно занавес, окружающий сцену театра. Тот, кого назвали милордом, грязно выругался, поминая всю родню церковника до седьмого колена. Вскинул, руку, отдавая указание. – Подымай! Что-то заскрипело, и веревка, привязанная к вывернутым за спину рукам человека, натянулась, потащила за собой тело. –Н-н-не-е… – застонал человек. Где-то далеко, во мраке, снова послышался заливистый смех, и от этого насквозь неуместного радостного звука сделалось ещë страшнее. Авила не хотела смотреть и слышать. Но у неë не было век, чтобы закрыть глаза, не было ладоней, чтобы зажать уши. Точка зрения сместилась, и она увидела, как рука в чëрной перчатке сжимает в кулак и дëргает рыжие волосы, залепленные грязью, но всë равно яркие. И такой же яркой была кровь… То, что она увидела, это чëрное и алое, бесформенное, просто не могло быть человеческим лицом. Рот, напоминающий рваную рану, распахнулся. Закричать Авила тоже не смогла.