Сказки в пару слов

Фраза: Есть объяснение, но нет оправдания — Хорошо, восьмая. Как тебя зовут? — Как прикажете, командир. — А теперь то же самое, но на иврите. Наташа узнает его не сразу. Тот день вообще выбивает ее из колеи — Бартон-перебежчик, вторжение из других миров, ловля чудовища на красавицу. У нее нет времени и сил, чтобы просто осознать увиденное. Но да, она видит, видит его в пластике движений, в том, как символ нации пожимает руку, коротко кивает и движется дальше. Она видит. Но еще не понимает. Не понимает, почему доверяется безоговорочно, почему готова подставить спину и принять помощь во всем, даже в самом странном, почему верит, что он примет ее такой, ломанной, безмолвно просящей за оступившегося друга. Тогда этого она не понимает. — Что с рукой? — Ничего, командир. — Храбришься? Восьмая, командир должен знать, что с его бойцами и твердо оценивать их состояние для составления правильного плана дальнейшей операции. Что ты скажешь на это? — Меня тренируют для одиночной работы. С моей рукой всё нормально. — Хороший ответ, восьмая. У нее часто так бывает — она действует на инстинктах, потому что не верить инстинктам в ее работе опасно, а осознание догоняет ее потом, после она анализирует, разбирает, укладывает всё по полочкам и получает результат. В Нью-Йорке она сражается с Роджерсом спина к спине, чуть не пристреливает его, но внутри всё прошибает криком «Nel'za!», на русском, с корявым акцентом одного из ее тренеров. Того, впрочем, она убила. А Роджерса не может. Вместо этого она смотрит-смотрит-смотрит, впитывает в себя каждый его удар, каждое слово, каждый жест, движение, она наизусть выучивает пластику его тела, то, как сражается он, полагаясь на щит, но в то же время так, будто давно от него отвык. — Восьмая, любое наше движение может нести смерть. Думай, потом двигайся. Потом научишься, пропитаешься этим и начнешь двигаться, а потом думать. А потом она понимает. Стоит признать, это настолько… невозможно, что у нее уходит две недели на то, чтобы принять. Наташа находит Роджерса в Вашингтоне, в Трискелионе, смотрит на него, отрешенного от всего мира в своем боксировании, и уточняет: — Тренируешься, komandir? Роджерс замирает на середине движения. Он не оборачивается, но спина его напрягается, весь он, кажется, готовится к бою — совершенное оружие, идеальный лидер, человек, чьего лица она никогда не видела, но кто научил ее… быть собой. — Не показываешь другие стили боя осознанно, — продолжает Романофф, — но в битве… — Она хмыкает. — Фьюри рано или поздно поймет. — Я успею найти тренера, — чуть поворачивает голову Роджерс. — Но спасибо за замечание. Откорректирую свое поведение. Наташа смотрит на него, готового удавить ее, шпионку, перебежчицу, воспитанницу Красной Комнаты, и хочет спросить… но молчит. Он удавит ее за один намек. Как Елену, которая посмела открыто пойти против. Наташа смотрит, а потом всё же выдыхает: — Почему? — Почему — что? — Роджерс оборачивается с суровым выражением лица и словно горсть земли на крышку гроба, роняет: — Vos'maya. Наташа выдыхает. — Почему я — восьмая? — Потому что первые всегда рвутся в бой и погибают, последние — слишком слабы, чтобы выжить. Остаются те, что посередине. Вас пятнадцать. Ты — восьмая. И тихо говорит: — Почему вы делали это с нами? Почему не убили меня лично? Почему позволили верить, что я сбежала? Почему?.. — Стоп! — обрывает… Роджерс. — У меня есть объяснения для всего, восьмая. Но нужно ли оно тебе? Или ты хочешь другого? Чтобы я сказал что-то в духе… Прости, что тренировал тебя выживать? Что бил, пока не начинали трещать кости? Что сам лично отпустил тебя, потому что ты нужна мне была не сломленной, а сильной?.. Ты этого ждешь? Романофф смотрит на него, знаменитого Стива Роджерса, Капитана Америка… ее командира, тренера, который научил ее быть Черной Вдовой. Выдыхать почему-то трудно. Роджерс вздыхает и говорит: — Что же мне с тобой делать? Иди сюда. Я всё тебе объясню. Ты обидишься, как в детстве, но сделаешь вид, что всё нормально, потом проанализируешь, но не простишь, отомстив позже. Иди ко мне, vos'maya. И Наташа идет.