Тик-Так.
Тик-так.
Тик… Уже давно за полночь, но за стеной слышится неясное бормотание, а на столе горит свеча и её яркий, но одинокий огонёк подрагивает в такт размеренному, но напряжённому дыханию. Сегодня всё идёт против Него. Против воли Бога. Сегодня Бог остался один. Сейчас Он одинок точно так же, как и огонь этой свечи, что с тихим треском и шипением плавится в подсвечнике и освещает пустынную комнату и бросает одинокую сгорбленную тень на белую и холодную стену, за которой, в соседней комнате, Его бог открывает душу человеку. Не Ему — Богу, а человеку — чужому! Немыслимо! Не слыхано! Но реально и… Ему — позволительно. Он не является приверженцем Бога. Ему можно всё. Даже то, что запрещено верой и моралью. Одинокий и брошенный Бог не держит на Него зла. Он прощает своему грешному Другу все его грехи и при том продолжает позволять Ему слишком много, радуясь его непостоянству, и из-за него же и страдая. Но Он не хочет, чтобы его личный бог страдал из-за Него и с Ним. Бог хочет, чтобы Он был счастлив. Он готов страдать и быть одиноким, лишь бы видеть счастье и искреннею улыбку своего единственного и любимого бога. Сдавшись, Он вздыхает и тушит свечу пальцами, обжигаясь и шипя из-за боли в обожжённых пальцах. Тяжело вздохнув и мысленно отругав себя за необдуманный поступок, Бог заворачивается в одеяло как в кокон и ложится на кровать, но не засыпает, а продолжает размышлять о том, почему его Друг не с ним, а с чужим ему человеком. Ну, может и не чужим, но точно не настолько близким, как Он — Бог. — Что такого Я сделал…? Что такого Я сказал, что Ты отвернулся от меня?.. — шепчет Он, обращаясь к богу, сидящему в комнате за стеной. Он ждёт ответа и, не получив его, окончательно опускает руки и закрывает глаза. Он не намерен следовать за Ним как послушная собачонка, не смотря на своё к Нему отношение. Да это даже не отношение, а зависимость, порождающая странные и даже страшные чувства, сводящие с ума. О, он поистине бог Безумия, сводящий всех с ума, лишающий рассудка и контроля над собою. Дурак… О, Бог не станет останавливать Его. Пускай идёт! Он не хочет рухнуть в пропасть. Он не позволит себе сорваться с обрыва. Он устоит, удержится, остановится в последний момент, спасётся… Но не чтобы предать, а чтобы спасти, вытянув из зева пропасти, ведущей к Последней Смерти и Забвению. Если его Друг захочет, Он обернётся и остановится, вняв Его словам и не сделав последний безрассудный шаг. А не захочет… не поймёт… не услышит… — не страшно. Он приложит все силы, чтобы спасти Его. А если не сможет, то Сам кинется за Ним с обрыва — Ему нечего терять, кроме его личного бога Безумия. Решив так, Он мысленно погрузился в пустую темноту, какую видят все боги и обычные люди, ожидая перерождения. Эта пустая темнота помогала успокоиться и прийти в себя, сбросив безумное наваждение. Расслабившись, Он заснул.. . .
Открыв глаза, Бог увидел на стене пред собой яркую солнечную полосу, которая поведала Ему о том, что уже утро и по хорошему пора вставать и идти на завтрак, иначе голодная смерть неизбежна, а умирать ему, пока что, нельзя, ведь Он ещё не обеспечил себя 100% вероятностью Его перерождения обратно в бога. С огромным трудом и неохотой, Бог выбрался из своего кокона и, посмотрев на стоящую напротив пустующую кровать, понял — Он не хочет остаться один на один с судьбой. Не смотря на то, что Он всегда был уверен в себе и всегда перестраховывался и осторожничал, Он всегда боялся одиночества. Боится и сейчас, поэтому никому, а тем более людям, не отдаст своего личного бога и не позволит им забрать Его у Него. Быстро приведя себя в порядок, Он взялся за дверную ручку, сделал медленный вдох, а затем выдох, успокаиваясь, и открыл дверь, выходя в коридор.. . .
К моменту как Айзек и Дазай вышли в гостиную, Фёдор уже почти полчаса как сидел в ней на своём стуле между тумбочкой у стены и шкафом, стоящим рядом. Его было трудно заметить там, но Он прекрасно видел всех, кто находился в гостиной, кто входил и кто выходил из неё. Стоило им войти, как в душе у Бога вспыхнуло пламя ненависти, и закипело в котле души отравляющее чувство ревности. Сейчас Он был человеком. Человеком с психическими заболеваниями. Простым психом. И осознание этого возникало всякий раз, когда Он испытывал доступные и понятные ему сейчас чувства. В своём божественном прошлом Он мог бы понять Айзека, но не сейчас. Сейчас Он ревновал и, поддавшись своим греховным желаниям, хотел убить Дазая. И уже строил план, а вернее шёл к двум парням, в недоумении замершим в центре гостиной, заметив его приближение. — Отойди от Него. Он сумасшедший, но Он Мой! — по-детски несерьёзно произнёс Фёдор, прожигая Дазая взглядом и желая, чтобы он провалился под землю или сгорел на месте. — Что?.. — опешил от столь внезапного с Моей стороны заявления суицидник. — Федя… Тише, не злись на него, он не хотел забирать меня у тебя. Я твой и только твой, не волнуйся… — тут же всё понял мой бог и стал успокаивать Меня, сжав Мою правую ладонь и гладя Меня по спине, стоя слева от Меня. Его действия и тихий вкрадчивый голос сразу Меня успокоили и помогли Мне привести мысли и чувства в порядок. Неожиданно стало стыдно за свой поступок, но только из-за того, что Я сделал это при Айзеке. Решив позориться до конца, Я приобнял его за талию и настойчиво повёл в нашу комнату, чтобы запереть там и не выпускать. А ещё, что бы никто не смотрел на Него, не дышал Его воздухом и не мешался у Него на пути. Чувство ревности порождало дурацкие навязчивые идеи, которые Я стремился исполнить, считая здравыми. Раньше Я ни за что не вёл бы себя так безобразно глупо и нагло. Но сейчас Я человек и могу быть человеком. Никто и ничто не остановит Меня. Даже лишение Возвращения. Айзек Мой и Я никому не отдам Его. Когда мы вернулись в комнату, Я отпустил его, позволив Ему действовать свободно. Он сел на стул, стоящий у стола со стороны Моей кровати и, прищурившись, внимательно посмотрел на Меня. — Что ты ко мне чувствуешь?.. — тихо и спокойно спросил Он. — Я?.. — внезапный страх одолел Меня, сковав, словно цепями. Я подумал, что если скажу правду, Он отвергнет меня и посчитает ещё большим психом, ведь Айзек не помнил своего божественного прошлого и своего имени — соответственно. Он считал себя Алексом, человеком. И мог не принять Меня и Мои чувства. Врать Я не хотел, потому промолчал, глядя в пол. Он не повторил вопроса и не стал докапываться. Я лёг на кровать, закутался в одеяло, отвернувшись к стене и больше не пытался влиять на Него. Моя ревность внезапно исчезла. Её место занял страх. Страх признания в любви.