Однострочники

      Система, к «О похищениях», «Что вы знаете о парном самосовершенствовании, Учитель?»       Момент, когда ЛБГ жил-играл праведного даоса. К которому, по всем законам жанра прицепился страшный темный заклинатель, который решил раскрыть белому лотосу глаза на жизнь и парное совершенствование.              Страшный Темный Заклинатель под прикрытием (под прикрытием несколько проблемного ученика даоса): /зажимает пойманного даоса в кустах/ хе-хе-хе, Учитель, я сейчас покажу вам новый неизведанный мир! /коварные планы/       ЛБГ:...       ЛБГ: /мысленно закатил глаза/       Ученик: Что вы знаете о парном самосовершенствовании, Учитель?       Звуки сверчков: /раздаются/       ЛБГ: /приподнял бровь/       Ученик: этот ученик...       ЛБГ: /закатывает подробную лекцию. Нашел, кого спрашивать!/       Страшный Темный Заклинатель: о_о       ЛБГ: /третий час лекции, нашел кого спрашивать, право/       СТЗ: о_о»       ЛБГ: /второй день лекции, плавно переходим к рассказе о техниках/       Клан демониц-соблазнительниц: /засел в кустах с конспектами/       ЛБГ: /вечер второго дня лекции, переходим к групповому совершенствованию/       Демоническая секта соблазнения: /присоединилась к демоницам с конспектиками и возводят алтарик в честь Достопочтенного Учителя/       СТЗ: /звуки ничтожности/       ЛБГ: /третий день лекции, переходим к творческому использованию артефактов/       Заклинательская молодежь: че тут, че тут?       ЛБГ: /четвертый день лекции, особенности парного совершенствования с иными видами/       СТЗ: /в нирване с открытыми глазами/       ЛБГ: /вдумчивое разъяснение особенностей парного самосовершенствования в случае обрезанных рукавов, женский и мужской варианты/       Заклинатели, обеспокоенные отсутствием своей молодежи: че тут, че тут?       Клан демониц-соблазнительниц: /молча делится конспектиками за тройную цену/       ЛБГ: /четвертый день лекции, особенности применения собранной таким путем энергии/       СТЗ: блядь.       ЛБГ: /пятый день лекции, техника безопасности, в подробностях и с примерами/       Все: /внимают/       ЛБГ: /шестой день, забавные случаи, все же знания лучше усваиваются с юмором/       ЛБГ: все понял, ученик?       СТЗ: /смотрит пустыми глазами вникуда/                     «Достопочтенный», Инь Ханьцзян, Шу Яньянь, «эвфемизмы».       Ну, кто читал, тот поймёт хд))              — Мы боролись за мантию Достопочтенного, — покраснев ушами поведал Инь Ханьцзян.       — А дальше что вы делали? — спросила Защитница Шу.       — Я вводил Достопочтенного в курс дел секты.       — А потом?       — Потом мы изучали способы борьбы с Кровавым Демоном.       — И?       — Обсуждали тактику и стратегию наших дальнейших действий...       «Вашу мать, когда ж вы трахались-то?» — спросила про себя Защитница Шу, мысленно заливаясь слезами. Ее наука пропадала зря — что за бездарь ей попался в ученики! Надо было сразу учить главу секты!       Заместитель главы секты Инь, краснея, крайне радовался, что у него на лице маска, а Защитница Шу прекратила свои вопросы. У него уже заканчивались эвфемизмы.                     ДжинДок, бабочки/мотыльки       Чудовище, тамлайн зависания Джинву меж мирами.              — Хен, смотри какая прелесть!       У Ким Докчи дернулся глаз.       На руках Теневого Монарха сидел мотылек.       И в отличии от обычных мотылей, это блоснежное мохнатое чудовище было размером с голову человека.       — Правда на тебя похож? — спрашивает Джинву, сияя как лампочка.       У Ким Докчи дернулся глаз. Мотыль оскалился — у этой твари была пасть и в этой пасти была добрая сотня тонких игольчатых клыков.       — Ядовитый трубкозубчатый снежный мотыль, — информирует Докча, смотря, как монстронасекомое с невиданной прытью разворачивается, и заглатывает протагонистскую руку. Игольчатые клыки смыкаются на черной броне под возмущенное «Ай!».       Ким Докча скалится не хуже мотыля.       — Очень похоже, Джинву-я.                     ДжинДок — кофе       Чудовище, да.              Хан Суен бесилась.       Вот мало того, что наглый крысеныш пропал черт знает где, так он еще и вернулся с прицепом!       «Прицеп» иначе как «гребаной идеальной сволочью» и не обзывался — парень в черной броне бесил до крайности, и крайне смазливой мордашкой своей тоже.       Тем, как он буквально прилип к крысенышу — бесил особенно. Гребанная идеальная слишком сильная психованная сволочь!       Но Хан Суен умела наблюдать. И, знаете, при пристальном взгляде игра в, эм, господина и вассала? — доккеби их знает, во что они там играли — рассыпалась.       Взять хотя бы кофе. Да-да, то самое кофе, которое черное чудовище готовило при любом удобном случае. На двоих. Без слов или просьб — и кальмар всегда улыбался, принимая свою чашку или стакан.       И готовил сам — все, блядь, так же, словно привычный ритуал — на двоих. Всегда на двоих. И на порцию можно было даже не рассчитывать.       Еще можно было бы взять взгляды черной сволочи — порой он смотрел так, словно крысеныша сожрать был готов — прям на месте, тщательно обгладывая. У Хан Суен мурашки ползли от такого его взгляда.       Или их понимание без слов — да хоть бы, заразы, раз поговорили. Нет, переглядываются — и, как Суен была уверенна, общаются иным способом. Больно взгляды у них друг на друга бывают говорящие.       Да демоны их пожри, иногда они походили на женатую лет тридцать как парочку.       Потому что у крысеныша слишком часто проскальзывала привычка допив свою кружку кофе, утащить вторую у черной сволочи. И кофе во второй кружке всегда оставалась ровно половина. И никогда — ни единого, блядь, раза кальмару ни сказали ни слова против.       У Хан Суен дергался глаз каждый раз, как она это видела. Серьезно, что еще, блядь, за непрямые поцелуи? Можно хотя бы не на людях?       И не лезть этой черной твари практически на колени с видом, будто так и надо?       Хан Суен каждый чертов раз хотела сделать замечание — и каждый чертов раз спотыкалась о слишком довольный пурпурный взгляд.       И что-то мешать этой семейной идиллии становилось страшно.                     ДжинДок, дакимакура       Все еще Чудовище.              — Может быть, тебе еще дакимакуру его сделать и спать с нею в обнимку? — шипит Хан Суен, сильно раздраженная тем, что до крысеныша теперь и не доберешься — тут же объявляется его черное чудовище и все претензии увядают на корню — этой самодовольной морде еще попробуй повысказывай. Попугаи-неразлучники, блядь!       Ким Докча отводит взгляд.       «Зачем дакимакуру, я же и с ним могу?» — хочет спросить он, но прикусывает язык.       Он привык вообще. В мирах Хаоса еще. Привык использовать Джинву в качестве подушки-обнимашки. Так было теплее. Теплее, безопаснее и вообще уютнее.       Тем более что они достаточно хорошо друг друга знали, чтобы при случае использовать чужие колени как подушку. А беспокоиться о приличиях... Да перед кем?       На приличия они плюнули уже на пятый год.       Ну и — Ким Докча знал — на коленях у Теневого Монарха было в принципе самое безопасное место в мире. Можно же было иногда позволить себе немножко расслабиться?       Хан Суен смотрит на смутившегося мужчину победным взглядом. То-то!              ДжинДок, выпечка.       Все еще Чудовище, но времени после того, как эти двое активно сошлись. И да. Очень. Много. Сахара.       Ну им нравится всех бесить. Это весело.              Ким Докча смотрит на Сун Джинву с беспокойством, наверное, десятый раз уже смахивая невидимую пыль с черных доспехов, и в пятый — поправляя выбившиеся из самолично заплетенной косы прядки...       — Блядь, да ты его не на войну провожаешь! — закатила глаза Хан Суен, — он не будет валить финального босса, расслабься уже!       — Был бы это финальный босс, я бы так не беспокоился, — огрызнулся Докча, поправляя выбившуюся прядку и невзначай скользнув пальцами по щеке.       — Это. Просто. Чертов. Торт! — Хан Суен почти рычала.       — Ага, — машинально отозвался Докча, разглаживая пальцами фартук на груди Теневого Монарха. А после подается вперед и касается губами щеки, — удачи.       Веселую улыбку согнать с лица получается с трудом, как и удержать смешок.       «Созвездие «Демоноподобный Судья Адского Пламени» говорит, что тортики хуже финальных боссов. Правильная мотивация крайне важна!»       Хан Суен закатывает глаза.       Сун Джинву ловит мрачный взгляд солнечника и отвечает ему ехидной улыбкой.       Ему-то испечь хену тортик совсем не трудно.                     Ноблесс, «Приговор»              Я не знаю, откуда оно вылезло, это хтонь. Она сама лезет.       Чисто технически хтонь там одна. Просто оно... такое вот.              — Я... — начинает Раскрея и осекается под алым взглядом.       — Нет, — говорит Рейзел, — Я сам. Уходите.       Конечно, его сил не хватит, чтобы справится с человеческим изобретением. Не сейчас. Не в этом состоянии.       Ему нельзя умирать.       Он прикрывает глаза.              Они приходят волной холода по хребту. Они приходят тенями, тягучей тьмой, разливающейся вокруг. Они приходят сотнями открывшихся глаз.       Они приходят и мир замирает.       На плечи ноблесс ложатся руки-кости, черные, что тьма, оглаживают плечи трепетно...       — Сам... Ты сам позвал нас...       Тьма колышится, тьма переливается алым и Их голос звучит шелестом, шепотом мертвецов, Их голос звучит мольбою и криком, Их голос — сотни и тысячи голосов, сплетающиеся в один.       — Сам... Ты сам пришел к нам...       Тьма расцветает кровью, тьма расцветает сотней мертвых тел на поле боя и полем алых ликорисов, тьма все и ничего одновременно, сменяют друг друга видения, не давая увидеть суть.       Кости-руки держат за плечи, перебирают волосы ласково, кости-руки тянутся из тьмы — и лишь на миг в ней формируются ребра-скелет, вновь исчезая в очередном видении.       Рейзел открывает глаза и тьма успокаивается, свернувшись вокруг него.       — Отрицаем, — его голос — Их голос, и тени-щупальца тянутся, стирая, сминая, выедая из реальности человечье изобретение, делая случившиеся небывшим.       Он вновь прикрывает глаза, чувствуя, как кости скользят по лицу бережно оглаживая щеку.       — Приговор... Теперь ты готов вынести им Приговор?       Он жмурится, чувствуя теплые касания по лицу.       Голос сочится нежностью, голос урчит тысячилетней жаждой, голос — вся страсть жизни, голос тише дыхания смерти.       Кажется, во тьме можно рассмотреть очертания черепа — ни человечьего, ни звериного, но словно и того, и другого одновременно. Смотрят алые глаза из тьмы.       — Им будет вынесен Приговор, — голос ноблесс — что Их голос, вплетается чужеродный шепот, звучит та же жажда. Он накрывает рукой чужую кисть, прижимая к своей щеке, — Мы вынесем им Приговор... Но... Не сегодня.       Тени-тьма шевеляться недовольно, тени-тьма шелестят и стонут и голос их корежит реальность.       — Приговор... Мы вынесем им Приговор... Приговор будет вынесен...       Тьма исчезает, исчезают глаза, пропадают и теплые черные кости-руки. Почти все.       — Мы будем ждать... — шелестит его чудовище, обнимая, утыкается череп в макушку, на мгновение проявившись в реальности, — мы любим тебя.       Тьма уходит, верная, послушная и жаждущая.       Рейзел открывает глаза и мир вновь начинает отсчет времени. Рейзел открывает глаза, зная, что он может остановить свое чудовище. Но кто остановит его?       Ему нельзя умирать.       Мертвым его не остановит никто.       Приговор будет вынесен.                     ДжинДок, ревность.              Продолжение мотылька, да не покусает меня заказчик за это.              Ким Докча ржал. Нагло, не скрываясь и без зазрения совести.       Белоснежная пушистая тварь, которую неимоверными усилиями удалось отцепить от руки (целым мотыль остался лишь благодаря сказанному Докчей «Но он мне нравится!»), злобно вцепилась в протагонистский зад. И теперь Ким Докча ржал, наблюдая за вертящимся Джинву, который пытался отцепить это со своей брони. Дело шло медленно и причитающий об ужасном неуважении к его Королю Беру ничуть не помогал.       Ким Докча с трудом разогнулся, держась за живот. Выдохнул последние смешки и активировал Закладку, приглашающе раскрывая руки.       — Иди к папочке, малыш!       Белоснежный малыш, оценив обстановку и выплюнув протагонистскую задницу, тут же устроился на ручках, умильно шевеля усиками и преданно заглядывая в глаза.       Теневой Монарх ревниво засопел. Он тоже хотел к папочке.                     Ноблесс, «хороший мальчик»       Да, это все еще хтонь Приговора.              Они приходят ночью — вновь застывшый мир, вновь разливаются тени-тьма, вновь бережно оглаживающие теплые руки.       Рейзел открывает глаза.       — Мы скучали...       Его чудовище преподносит букет алых ликорисов, укладывает на колени небрежно. Его чудовище вновь зарывается костями в его волосы в привычной ласке. Его тьма укладывается на плечи тяжелым теплым плащом.       — Знаю, — отвечает он, поглаживая алые цветы.       — Ты давно нас не звал...       Голос-шепот скрежещет, но это — не упрек. Сожаление.       — Но теперь... Ты сам позволил... Сам указал нам путь...       Он прикрывает глаза. Ни к чему его чудовищу попусту тратить силы. А кормить его... У самого Рейзела не хватит сил, скармливать же живых он считал недостойным.       Тонкие пальцы ложатся на черные кости-кисть, чуть сжимая.       И тьма становится чуть оформленней.       — У нас хватит сил, наш свет... Наше сокровище... Мы всегда наблюдаем за тобой...       Он знает. И может лишь прижать костлявую руку к своей щеке — их жест, значащий слишком много.       И — ни слова о Приговоре. Рейзел улыбается. Когда ему не грозила опасность, его чудовище было весьма милым.       — А ты все же изменился. Тот мальчишка... Ты почти позвал нас, когда подумал, что он погиб.       Рейзел прикрывает глаза.       — Если он погибнет... Если он погибнет — ты больше не будешь сомневаться, — шепот наливается силой.       А он — видит. Видит и спящего в своей комнате человека, и разливающуюся тьму, и тянущиеся к Франкенштейну черные кости-руки.       — Хрупкий... Его так просто убить... Он тебе дорог, свет наш? Дорог, мы чуем...       Руки едва касаются золота волос — бережено, словно разбудить не хотят. Излишне, право, его человеку не позволенно просыпаться, так же, как времени мира — продолжать свой отсчет.       — Если он погибнет...       Голос чудовища шелестит, точно листва по осени.       — Если он погибнет, ты сделаешь то, что долго откладываешь... То, ради чего ты так стараешься пойдет прахом...       Тьма замирает на долгие мгновения.       — Хороший мальчик, — роняет его чудовище одобрительно, вновь поглаживая человека по волосам и оставляя на прощание алый цветок ликориса на постели, — мы за ним присмотрим...       Тьма сворачивается у него на плечах — что послушный ручной зверь.       Рейзел запускает в нее руку — что в прохладную гладкую шерсть. Он тоже скучал.