Медпункт пионерлагеря «Совёнок» в двух циклах от основного.
В уютном домике, пропахшем спиртом, валерьянкой и корвалолом, стоял переполох. Из угла в угол, чудом не роняя на пол склянки и баночки, носился огромный толстый ящер в нестиранном плаще, бормоча ругательства себе под нос и стараясь не выронить из рук мешки с сильно пахнущими травами. Кое-как всё собрав, смешав и процедив, Гипножаб Израилевич оценивающе глядел на получившийся прозрачный раствор. Поняв, что чего-то не хватает, рептилоид, надёжности ради, смачно харкнул в колбу, отчего жидкость мгновенно приобрела кислотно-зелёный цвет и начала источать аромат ношенных носков. Удовлетворившись реакцией, чешуйчатый врач набрал раствор в шприц и повернулся к своему пациенту. Выглядел тот, прямо скажем, жалко. Привязанный к кушетке ремнями, шаря по медпункту невидящими глазами и пуская слюни, лежал Сёма Персунов. Ну, лежал так лежал — мало ли в этой бесконечной сети лагерей какие юродивые попаданцы оказаться могут. Но лишь немногие могли бы признать в этом инвалиде самого Пионера — грозу всех «Совят» и самого стильного Семёна по версии любительского журнала «Попаданец» от трёх тысячи восемьдесят восьмого цикла. Глядя на это недоразумение, Гипножаб Израилевич покачал головой. — Ну вот скажи мне на милость, как тебя так угораздило, а? Пионер промычал в ответ лишь: «А рыночек порешает, гы!» Не тратя более время на бесполезные разговоры, старый ящер мастерским движением руки вонзил шприц с противоядием прямо в ягодицу незадачливого мстителя. Тот мгновенно посинел, из прозревших глаз брызнули слёзы, а к слюням прибавилась густая бурая пена. Но вместо того, чтоб помереть в мучениях, Персунов сделал пару глубоких вдохов и посмотрел на Гипножаба Израилевича, теперь уже осмысленно. — Какого хера произошло?.. — Это тебя спросить надо. Я тебя еле сюда допёр! Ещё немного и до конца дней своих ходил бы под себя. Развязав своего подопечного и дав напиться компоту, рептилоид принялся за расспросы. — Я ж тебе говорил — не трогай жижу мою! Мы ж её им подмешать хотели, так какого хрена ты сам хапнул? — Я… не хотел, — Виновато пробормотал Пионер, вспоминая события вчерашнего дня. — У меня, как бы, получилось. — Чего?! От неожиданности Гипножаб Израилевич треснул со всей дури своим шипом в виде звезды Давида по полу, оставив там немаленькую трещину. — Ну да. Макса сразу свалило, а Гамадрил убежал куда-то. — И что же ты сделал потом?.. В медпункте повисла неловкая тишина. — Ты же не начал тупо стоять и смеяться над очкариком? — Ну, Гипножаб Израилевич, понимаете… — Ты начал тупо стоять и смеяться над очкариком, — уже констатировал как факт Гипножаб Израилевич, хмуро глядя на попаданца. — Сёма, ты дебил? — Ну не мог я сдержаться, понимаете?! — сорвался Пионер, — он так ржачно катался по полу и орал «Свобода Сане Овальному!», что тут устоять невозможно. Я так не смеялся со времён мемов с Двача! — А что потом? — Вернулся второй, треснул меня томиком Ленина и залил мне в рот остатки жижи. Ящер на это махнул рукой и устало опустился на кушетку. Кратко поинтересовавшись, где его вещи, Семён прошёл к рюкзаку в углу домика и достал оттуда Тору с плюшевой Леной. У последней же одна из её плюшевых косичек почти отлетела и держалось на добром слове. Пионер цокнул языком. — Непорядок, надо зашить. С хозяйским видом он вытащил из дальней тумбы нитку с иголкой и деловито принялся латать свою игрушку. — Знаешь, — начал Гипножаб Израилевич, — что ни вижу тебя, так ты вечно с этой куклой таскаешься. На кой она тебе и откуда? — Сам делал, на память, — нехотя ответил Персунов, продолжая работу, — Тихоня была моей здесь первой любовью. Я тогда был совсем неопытным и зелёным, а она такая робкая, милая, вечно стеснительная… Я влюбился как мальчишка. Сейчас уже и её на хер легко пошлю, но тогда другое дело было. Куклу я ей в подарок сделал, а потом забил. В том же цикле узнал про одно место, где можно предметы из недели в неделю переносить и так она со мной теперь и кочует. Последнее, так сказать, напоминание о былой любви… Пионер мечтательно улыбнулся. — А уж как она Рыжую тогда, да по харе… Тут Персунов изменился в лице. Шестерёнки в мозгах снова начали своё стремительное движение, мысли понеслись как паровоз… Гипножаб Израилевич изрядно напрягся. — Встречаемся тут же через час, — только и сказал попаданец, прежде чем раствориться в воздухе.***
Посреди медпункта, освещаемого полуденным солнцем, стояли несколько сведённых вместе столов. На них была накинута огромная карта пионерлагеря «Совёнок» с расставленными на ней фигурками пионеров и вожатых. На это зрелище хмуро поглядывало двое представительных мужчин в военной форме: Пионер в генеральской и Гипножаб Израилевич в полковничьей (последняя явно была ему мала). Форму Персунов взял в подсобке театрального кружка и, так как цикл оказался полностью пустым, без проблем добыл всё остальное. На окне же стащенное у кибернетиков радио транслировало какой-то советский марш. — Итак! — зычным командирским басом протянул Персунов, — объявляется контр-попаданческая операция по устранению Качка и Очкарика! Прямые меры воздействия показали свою неэффективность и поэтому с этого момента мы действуем тайно, лично в конфронтацию не вступая. И поможет нам в этом она! Пионер гордо поднял над собой плюшевую Лену. Свет, отразившийся от её зелёных глаз-пуговиц, предал ей таинственности и мощи. — Плюшевая игрушка? — с сомнением протянул ящер-«полковник», делая затяг злосчастной жижи. — Да про Тихоню я! Ты смотри какая штука: Тихоня и Рыжая, которую выбрал Очкарик, никогда не ладили. Больше скажу — они смертельные враги. Наличие их обоих и объекта обожания в одном месте спровоцирует стопроцентную взрывную реакцию. Может даже, хе-хе, ножевую. — Ты уверен? Видел я твою эту, с косичками. Нормальная она, ничем не примечательная, разговаривает со всеми хорошо, в том числе с Рыжей этой. Да и этот твой Максим ей не интересен. Семён на это лишь усмехнулся. — Верно. Перед тем как эти двое попали сюда, Юля (или тот, кто ей помогает), изрядно «подкрутила настройки» в моём лагере. Расширила границы, добавила новых локаций, кукол, ивенты подвезла, количество дней увеличила (а нам, Семёнам, шиш с маслом и семь дней!). Кукол тоже улучшила — они объёмней характером стали. В общем, неплохое обновление. — Ты в курсе, что сейчас говоришь, словно какую-то видеоигру обновили? — Я бывший завсегдатай Двача, мне можно. Так вот: кошара лагерь обновить-то обновила, но тут многое держится на костылях и если на них надавить, то… — Пионер злобно ухмыльнулся, — можно спровоцировать некоторые… особенности старого, «моего» лагеря. — И ты хочешь сделать это с помощью этой девочки? — догадался Гипножаб Израилевич. — Верно. Давай посмотрим на карту… Великие планировщики обратили взор на довольно детальную карту лагеря. Сверившись с чем-то в своей голове, Семён поменял несколько фигурок местами. Ящер же задал волновавший его вопрос: — Фигурки откуда? — Из хлебных мякишей сделал — всё равно тут как на зоне чалюсь. У меня тут ещё чётки в виде Юли и карикатура на Панамку из столовской каши. Показать? — Пожалуй не стоит. Лучше вернёмся к теме. — Так вот! Мы через её сестру (типаж мне знакомый: пара слов и она всё сделает как нам надо) донесём ей весть, что у неё есть тайный поклонник и он желает встретиться с ней близь поляны у лагеря. Зная Тихоню, она туда часа за два ринется. Параллельно подкидываем очкарику записку с намёком, мол: «Это Ушастая, тут у меня к тебе инфа важная, встречаемся на поляне». Ты в это время чем-нить отвлекаешь Бугая, а я же через Рыжую-младшую доношу, прямо аль косвенно, весть о том, что Очкарик очки свои на другую направил и Старшая побежит разбираться. Крик, скандал, старые скрипты берут верх, лезвие, уи-и-и-и!.. Рептилоид такой радости товарища не разделял. — И что с того? Твои подопечные же не помрут. — Зато все их отношения будут похерены в любом из исходов! Один утащит за собой другого и выход из лагеря им закрыт! Ну а дальше уж я отыграюсь!.. Даже не знаю: в зомби-цикл их кинуть или просто с ума свести, чтоб они друг друга загрызли? Каков простор!.. — Ну так вперёд! — воодушевился ящер, вновь переставляя фигурки на карте — сейчас ещё пару расчётов сделаем и!.. Но Пионер как всегда уже не слушал. Он в приступе эйфории заржал не своим голосом, с грохотом перевернул столы с картой и принялся биться головой об шкаф. И пока великий стратег праздновал свою будущую победу, Гипножаб Израилевич тянулся за успокоительным.