Сквозь вечность

      Ласково окинув своим взором журчащую реку, солнце начало подниматься из-за горизонта. Оно заблистало над Москвой, окидывая яркими лучами густо покрытые зеленью деревья. Рассвет. В летнее время он так же стремителен, как сон после тяжелого рабочего дня. Город просыпался, наполнялся до краёв стуком, гулом, шарканьем. Маленькие людишки [с высоты птичьего полета] сновали вдоль узких и широких улиц, словно боясь куда-то опоздать.       Солнце неумолимо поднималось еще выше, освещая балконы многоэтажек и крыши небольших домов. Приоткрыв один всего глаз, прищурившись, девушка выругалась на злополучный свет, что так беззастенчиво падал на ее лицо. «Надо либо переставить кровать, либо купить плотную штору», — подумала она, вступив в «битву» со светилом.       Всё-таки разлепив глаза, девушка присела на кровати, потянулась и громко зевнула, немного причмокнув в конце из-за подступившей утренней жажды. В комнате стояла страшная духота. Быстренько обув тапочки, что стояли рядом с ножками кровати, утренняя нимфа взмыла к окну, которое немного ранее не защитило ее от лучей. Раскрыв его настежь, девушка вдохнула относительно свежий, уже пропитавшийся запахом бензина и деревянных опилок, воздух. — Сегодня мой день, — утвердительно, вслух, проговорила она, поглядывая вниз на стройку, что шла прямо возле ее дома. Девушка особо не вникала в суть того, что строилось, но соседка Антонина Тимофеевна заверила, что скоро на этом месте будет невероятная по своему наполнению аллея.       Вскоре все окна, а их было всего три, данной комнаты распахнулись, впуская «ароматы» утренней Москвы. Находилась она в квартире по адресу Большая Садовая, 302 бис., кв. 50, принадлежавшей когда-то вдове ювелира Анне Францевне, которую все звали просто — «ювелирша». Квартирка эта имела, мягко говоря, нехорошую репутацию — то и дело из нее пропадали жители. Даже в какой-то момент исчезла и сама хозяйка. Ювелирша была тёткой девчушки, живущей сейчас в этой же самой квартире. Отношения у них были холодными, точно не родственными, но Анна Францевна уважала [хотя девушка об этом никогда не узнает] племянницу за ее трудолюбие и, конечно же, талант.       Племянницу Анны Францевны, и по совместительству нынешнюю хозяйку коммунальной квартиры на Большой Садовой, звали Александра Ильинична. Ей было за двадцать, красива. Свои темно-русые волосы она часто собирала в незатейливую прическу, из которой так и наровились вырваться пара прядей. В глазах, что своей зеленью напоминали молодую траву, частенько блестел дьявольский огонёк. Но по своему характеру девушка была проста, прямолинейна как рельсы и чрезвычайно доверчива.       Александра Ильинична была альтисткой. Анна Францевна, ставшая опекуном девочки, своим зорким взглядом быстро разглядела в юной Шуре музыкальное дарование. В первое время ей хотелось «вылепить» из девочки нового ребенка-вундеркинда, какими были знаменитые Моцарт и Бетховен. Какая была бы выгода от такого ребенка… Но ювелирша отбросила данную идею, не захотев сильно возиться с девчонкой. Наняв неплохого преподавателя, которому совершенно случайно Анна Францевна сдавала две комнаты, началось обучение Александры теории музыки, сольфеджио и игре на детском альте. Удовольствие было не из дешевых, но ювелирша продолжала питать надежды на успех племянницы, не забывая хорошенько «подпитывать» и её саму словами: «Шура, дрянная ты девчонка! Кто же так держит смычок? Немедленно поставь правильно кисть, иначе будешь всю неделю драить пол во всех пяти комнатах, пока твои пальцы не отсохнут». Эти слова до сих пор гулким эхом раздаются в сознании девушки, от чего частенько она теряется во времени и пространстве. Глаза тускнеют — пропадает тот самый огонёк, а тело покрывается ознобом, как от лихорадки.       Несмотря на свое тяжелое детство, лишенное родительской любви и заботы, Александра Ильинична не унывала. В возрасте четырнадцати лет она поступила в консерваторию и обучалась там одиннадцать лет, получив в знак своих стараний диплом с отличием.       Каким бы огромным не было желание ювелирши сделать из Шуры солистку, той было по душе играть в ансамбле. Особенно ей полюбилось, во время обучения, играть в оркестре. Девушке нравилось быть частью того маленького мирка, образовывавшегося в темной оркестровой яме. Да, ей нравилась тьма. Почему-то её совсем не удивила пропажа тётки — она даже была рада.       И вот, сегодня, около полудня, Александра Ильинична, не особо смотря на время, «засобиралась» на прослушивание [которое решало, возьмут ли ее на работу] в театр Варьете, в качестве альтистки в оркестре. Некоторая леность читалась в каждом ее движении: то, как она, легко смахнув ноты с дубового стола, взяла в руки потёртый кейс с инструментом, забыв проверить все ли заклёпки были закрыты или как небрежно собрала волосы. Весь ее вид говорил — богема.       Выпорхнув из подъезда, осторожно пробегая мимо стройки «грандиозной» аллеи, Александра спешила на прослушивание. Времени оставалось достаточно, но девушка не любила опаздывать [на это, возможно, повлияло воспитание ювелирши], поэтому пришлось полу-бегом пробираться сквозь, из ниоткуда взявшуюся, толпу. Всё еще на ходу, улыбаясь, девушка замечает, как что-то побрякивает в районе кейса с инструментом и с ужасом видит, что закрыт он совсем чуть-чуть и альт совсем скоро вывалится прямо на тротуарную плитку. Приподняв футляр с музыкальным инструментом, явно никого не замечая, она заторопилась закрыть все заклёпки.       Закончив и всё еще быстро идя, Александра подняла взгляд и резко, прямо перед ее лицом, возникло плечо, а затем и лицо мужчины — девушка врезалась в него. Наспех извинившись с виноватой улыбкой, альтистка заспешила дальше, потирая ушибленный лоб. Мысли ее улетели где-то далеко и были абсолютно бессвязны, помогая справиться с наступающим волнением. Но почему-то перед глазами всплыл образ того мужчины, с которым она столкнулась. Разглядывать она его особо не стала, да и времени не было, он был высок и эти его чудные очки и черная трость с набалдашником в виде головы пуделя произвели на на нее большое впечатление.       «Вот чудак», — усмехнулась своим же мыслям девушка, забегая в большое здание театра Варьете.

***

      Прослушивание прошло как нельзя лучше. Александру Ильиничну даже «прослушивать» особо не стали, увидев несколько рекомендательных писем от профессоров консерватории. Сначала ее направили к директору театра Лиходееву, которого естественно еще не было на рабочем месте в столь «ранее» для него время, а затем к финдиректору Григорию Даниловичу Римскому. Зайдя к нему в кабинет, тот скупо улыбнулся, рассказал о зарплате, подписал пару формальных бумаг и поздравил с новой работой, протянув девушке влажную от пота ладонь.       Совершенно неожиданно для них двоих, в кабинете раздался оглушительный звон телефона. Римский, вытащив из переднего кармана пиджака носовой платок, обтёр лоб, на котором от жары проступили капли, засуетился и взял трубку.        — Римский, — сухо проговорил он. — Ага, ага… — уже более расслаблено начал отвечать финдиректор. — Степан Богданыч, тут на работу пришла альтистка… — его прервал судя по всему тот самый директор театра. — Ей вас ожидать?       Лиходеев что-то проговорил в телефонную трубку, от чего Григорий Данилович побагровел, то ли от жары, толи от эмоций. От вида финдиректора и самой Александре стало не по себе. Она стояла неловко, переминаясь с ноги на ногу, и слушала этот лишенный какого-либо смысла, для нее, разговор.       — Хорошо, она вас подождет. Пото… — не успел завершить слово, как в трубке появилось «пикание», которое также ярко, как и мужчина, услышала девушка. — Вы можете подождать в фойе, вас позовут, — подытожил Григорий Данилович, всё также протирая от пота свой красный лоб.        — Я поняла, — приветливо улыбнулась девушка. — Большое спасибо, что уделили мне время, — сказав на прощание, вышла из кабинета финдиректора. Тот же, в свою очередь, никак с ней не попрощался.       Присев на небольшую скамью в фойе, Александре стало как-то душно. Взяв в руки ноты, на которых красивыми буквами написано название «Symphony №5, IV part», девушка начала ими размахивать перед лицом, будто веером и призадумалась. Для чего ей было ждать Лиходеева, если её и так уже устроили на работу, все документы подписаны и даже поставили нужные печати. Тревога начала глодать девушку изнутри. Появившись сначала небольшим сгустком, она разрасталась на всё тело, заставляя мозг судорожно искать спасения. Так для Александры Ильиничны прошли следующие полчаса.       — Вы, стало быть, та самая Александра — наша новая альтистка? — с ноткой насмешки спросил из ниоткуда взявшийся высокий голос мужчины. Немного растерянно, выходя из раздумий, девушка подняла глаза и увидела средних лет, в меру упитанного мужчину в сером костюме. Галстук желтого цвета был небрежно повязан на шею, а волосы были немного всклокочены из-за чего создавался комичный эффект. Немедленно вскочив со скамьи, что со стороны казалось очень резким движением, альтистка протянула руку директору.       — Здравствуйте, Степан Богданович! — скрывая свою тревожность, она протянула руку для рукопожатия. Тот без колебаний взял её руку в свою небольшую ладонь, немного повернув на тыльную сторону, смачно чмокнул её.        — Душечка, как же нашему коллективу не хватало таких талантливых и невероятно красивых сотрудников, — оторвавшись от её ладони, проговорил Лиходеев, смотря на нее до неприличия долго, плотоядно. От этого всё внутри Александры похолодело, рука непроизвольно и стремительно вырвалась из его ладони.        — Вы преувеличиваете мои заслуги, — вежливо, с натянутой улыбкой сказала она, стараясь незаметно обтереть поцелованную руку о край платья. К её счастью, директор этого не заметил и продолжил как ни в чем не бывало.        — Александра Ильинична, вы непременно должны сегодня присутствовать на мероприятии, устраиваемом в самом Грибоедове! Скажу вам по секрету, — немного тише заговорил он, — сегодня там соберутся все значимые [на этом слове он сделал большой акцент] люди искусства нашей необъятной страны и не только. Я был бы несказанно рад, если вы, душечка, составите мне компанию на этот вечер, — с гордостью и торжеством закончил он. От такого предложения, по умозаключениям Лиходеева, было просто невозможно отказаться. Да и посмела ли бы она отказать? Нет. Александре никогда не хватило бы сил отказать тому, кто выше её по статусу.        — Это большая честь для меня, — растерянно проговорила она, теребя складки платья.       Договорившись, что встретятся в восемь вечера возле Грибоедова, Лиходеев неоднозначно подмигнул девушке и скрылся за дверью собственного кабинета. Александра Ильинична, словно в прострации, вышла из Варьете и неспешным шагом отправилась домой.       По сравнению с утром, город словно опустел — на улицах нет толп людей, спешащих на работу, да и звуков стало намного меньше. Только страшная духота наполняла его. От солнца, что на рассвете ласково освещало всё вокруг, стало не скрыться.       Девушка шла и вновь не обращала ни на кого внимание [теперь не из-за боязни опоздать], погрузившись в свои мысли, улыбка с её лица пропала, брови немного сдвинулись к переносице, показывая озадаченность. Где-то, совсем рядом, мелькнуло что-то желтое. «Прямо как галстук у Лиходеева», — пронеслось у нее в голове, от чего её стало немного морозить. Обратив внимание на этот цвет, оглянувшись, Александра заметила и девушку, в руках которых покоились отвратительные тревожные желтые цветы.