легкий ветра вздох — смерти нет
тот, кто пламя сам, не сгорит в огне
бьется на ветру, словно знамя, плащ
ветер, верный друг, обо мне не плачь
♫ Тэм Гринхилл — Смерти нет
Тобираме отчаянно хочется жить. Он не устал от жизни, он еще молод и полон сил, полон идей, энергии и энтузиазма, у него впереди, как он считает, еще много всего, и изобретенных дзюцу, и побежденных врагов, и, может, женитьба на какой-то привлекательной куноичи из хорошей семьи, а потом и дети. Он думал об этом, хотя ни одна не привлекала так, чтобы тянуло к ней, но для брака и ребенка это неважно. Дети. Прямо сейчас они сражаются насмерть снова; вспоминается, как Хаширама кричал в лицо отцу: на войнах гибнут дети! Отец ударил его, осадил, Каварама не был ребенком, он был шиноби, он был воином. Они в засаде. Кто-то должен стать приманкой. Данзо сжимает кулаки на коленях, бледнеет, кусает губы. Сарутоби говорит: — Я это сделаю. Сарутоби Хирузен не ребенок, ему двадцать один, и столько же Данзо, но Тобирама помнит обоих подростками. И как смотреть на гибель собственного ученика? Как он, учитель, Хокаге, может такое позволить? Хирузен точно умрет. У Тобирамы есть шансы. — Я буду приманкой! — наконец решается Данзо. — Это долг шиноби — пожертвовать собой! Небо сияет голубизной, птицы весело чирикают, теплый ветер колышет травы, лес пахнет летним теплом. В небе два облака, одно чем-то похоже на медведя. Тобирама отчаянно хочет жить, вернуться домой, выпить чаю, посидеть на энгаве… — Приманкой буду я, — говорит он. Все шокированно распахивают глаза. — Но вы же Хокаге! — возражает Данзо. — Как можно жертвовать вами? Верно мыслит, но… Поэтому он и идет вместо них. Выбор встал ребром, и Тобирама его сделал. — Хирузен, Данзо, — обрывает он все возможные споры, — вы соперники, я знаю, но вам придется работать вместе. В вас горит Воля Огня, и я оставляю вам деревню. Хирузен, — Тобирама поднимается. — Защити Коноху, вырасти в ней тех, кому доверишь будущее… Если я погибну — Хокаге станешь ты. До последнего он надеется не погибнуть. До последнего…***
Лес тихо шумел листвой, сонный, напоенный летним солнцем. Дикие травы шептали какие-то известные только им напевы, пчелы гудели над цветами, небо ярко голубело в вышине. Было странно поверить, что совсем недавно закончилась Четвертая Мировая, что погибло около десятка тысяч, что под угрозой на этот раз, в отличие от предыдущих мировых войн шиноби, был весь мир сразу. Яманака Ино медленно шла по лесной тропе. Лес лечил душу; она полюбила бродить здесь, прячась от всех. Лес успокаивал, утешал, баюкал на ветвях ее горе. Отец погиб, его имя теперь значилось на мемориале среди прочих имен героев, он говорил с Ино, прощаясь: ты стала прекрасным цветком, я горжусь тобой… Среди зелени мелькнул пурпур — леспедеца расцвела, высокий кустарник покрыли пурпурные соцветия. Символ клана Яманака, с которым сравнил ее Иноичи. Что-то само потянуло Ино к нему ближе, она сошла с тропы, медленно шагая к кустарнику… и увидела в траве что-то, в реальность чего в первую секунду отказалась верить. Человеческая рука. Мужская — широкая ладонь, мозолистые пальцы, привыкшие к оружию. Ино не хотела смотреть дальше кисти, остальное тело от нее скрывали заросли, если то самое тело было. Что ей делать? Мысли заметались в голове стаей вспугнутых птиц: бежать в Коноху за помощью? бежать за Цунаде? бежать-бежать-бежать. Хватит, достаточно на ее глазах умирали люди, хватит с нее трупов, крови, смертей… Ино не шевелилась, будто приросла к месту. Капли дождя хлынули с неба, захлестали по лицу, дождь пах табаком и кровью… она встряхнула головой — это только воображение. Посттравматический синдром. Нет никакого дождя. Все в порядке. Она придет в себя и побежит за Цунаде. Или за Сакурой. Но она тоже была ирьенином. Ино закусила щеку изнутри, переступила с ноги на ногу. Пошла учиться к Цунаде, чтобы не уступать Сакуре, обучилась различным техникам, не так хорошо, чтобы исцелять одним касанием или создать печать Бьякуго, но раненого бы подлатала. Не смертельно раненого, а так, средней тяжести. Крови на траве не было, заметила Ино. Даже запаха. Как и характерного запаха гниения. Как и следов борьбы. Ровная не смятая трава, ни следа сломанных ветвей, ничего. Может, кто-то спит? Или напился и вырубился? Или, не выдержав кошмаров после пережитого на войне ужаса, ушел в лес и повесился? Ино потерла нос — благодаря Шикамару привыкла просчитывать любые варианты, но все три версии были одинаково дурацкими. Или это одна рука, которую сюда каким-то образом зашвырнуло. Последняя версия казалась наиболее жизнеспособной. Если это всего лишь рука, то и звать никого не надо, оставить и пусть лежит, потом земля станет плодороднее… но на оторванную конечность кисть тоже не походила. Оторвали ее давно, в противном случае осталась бы кровь, но если бы оторвали давно — были бы те самые следы гниения, пятна и запах, а их не было, как и окоченения. Обычная мужская кисть. Или это часть марионетки? Но для марионетки выглядит слишком по-настоящему. Какого черта она стоит и таращится? Она куноичи, она медик, она видела в своей жизни вещи похуже оторванных рук. И на трупы насмотрелась, одним больше, одним меньше — что с ней случится? Разозлившись на себя за слабость, Ино досчитала до пяти, сделала шаг — и снова застыла. Рука пошевелилась. Пальцы дрогнули едва заметно, и Ино подумала, что ей показалось, но тут пальцы пошевелились снова, сжались и разжались. Если это кто-то спит, решила Ино, она его прямо здесь и закопает. Если этот кто-то еще и пьян — закопает, предварительно покромсав на части кунаем. Уже не боясь, она решительно преодолела небольшое расстояние, так же решительно раздвинула мешающую обзору листву… и вся ее решительность исчезла. Нет, быть такого не может. Она спит? Она под гендзюцу? Что за чертовщина? На всякий случай Ино даже сложила печать кай, но не помогло, все осталось неизменным — и лес, и трава, и небо, и Второй Хокаге у ее ног, на вид слишком живой. Лицо было здорового оттенка, не покрытым трещинами, как у мертвецов, призванных Эдо Тенсей. Опустившись на колени рядом, Ино прижала два пальца к его шее, чтобы проверить пульс, и в ту же секунду Сенджу Тобирама распахнул глаза. …он лежал на чем-то, что походило на траву, вокруг благоухало лето, ветер коснулся лица свежими ладонями, над ухом прогудела пчела. В загробной жизни не должно быть травы, лета, ветра и пчел. Опять Эдо Тенсей? Их же совсем недавно вернули назад, сколько можно? Никакого уважения к каге, не дают им покоиться с миром, уже третий раз тянут назад этой чертовой техникой… но в предыдущие разы Эдо Тенсей ощущалось совсем иначе. Когда его вместе с Хаширамой вытащил Орочимару, Тобирама чувствовал себя марионеткой. Когда его… снова вытащил проклятый Орочимару, он больше не был марионеткой, но все равно отчетливо понимал, что он мертв, а сейчас он был живым. Живым, отдохнувшим, словно бы даже помолодевшим. Открывать глаза было страшно; Тобирама сказал сам себе, что не страшно, просто ему слишком хорошо, чтобы их открывать, и хочется продолжать дремать на траве, слушать птиц и пчел, греться на солнце и ловить каждую секунду жизни… а потом он услышал шаги. Далекие. Прислушался: идущий ступал медленно и так легко, что, вероятно, был девушкой. Поняв последнее, Тобирама расслабился, но ровно до тех пор, пока девушка не повернула по направлению к нему. Может, не заметит? Но заметила, остановилась на расстоянии. Тобирама мысленно взмолился: уходи отсюда, уходи, неужели у тебя нет других дел, кроме как торчать здесь? Его молитвы остались не услышанными, она не сдвинулась с места. Лежать при леди было неучтиво. Тобирама подождал еще немного, убедился, что девчонка никуда не уходит, и решился пошевелить пальцами с зыбкой надеждой, что это ее напугает и она убежит. Не открывая глаз, он сделал движение, будто хочет схватить что-то перед собой, но девушка не только не убежала, а и быстро приблизилась. В лицо Тобираме ударил солнечный свет, и против воли он все же открыл глаза. Не ошибся, это была девушка. Длинные золотые волосы, собранные в хвост, фиолетовый топ, открывающий плоский живот, короткая юбка того же цвета, на поясе — хитай-атэ со знаком Конохи. Яманака… Тобирама поискал в памяти имя. Ино. Яманака Ино. Сенсор, который соединял всех на поле боя, передавая мысли другим шиноби. — Так и будешь пялиться? — первым не выдержал молчания Нидайме. — Тебе не кажется, что это невежливо? Вдруг Ино, зажав рот ладонью, громко хихикнула. Тобирама мрачно смотрел, как она сгибается пополам от хохота, держится за живот и наконец оседает на землю — тогда он понял, что ей совсем не весело. У нее истерика. Только этого не хватало. В отличие от многих мужчин, Тобираму не вводили в оцепенение женские слезы и, тем более, смех. Он привык действовать, а не в ужасе наблюдать, если мог изменить ситуацию. Решительно встав и больше не боясь движениями заставить мир рухнуть, Тобирама рывком поднял Ино на ноги и встряхнул за плечи, рявкнув ей в лицо: — Замолчи! Ее истерический хохот оборвался на высокой ноте. Застыв, Ино испуганно уставилась ему в глаза и выдала первое, что пришло в голову: — У вас руки… теплые. Тобирама разжал пальцы, отпуская. Думал, Ино опять сядет на землю, но она стояла, не отводя взгляда, и смотрела будто прямо в душу, отчего по спине пробежали мурашки. Все Яманака на его памяти умели так смотреть. — Теплые, — согласился он, посмотрев на свою ладонь. — Вы живой, — продолжила Ино. — У вас и глаза… не как в Эдо Тенсей. — А какие? — зачем-то спросил Тобирама. Ино прищурилась. — Винные. Надо же, усмехнулся он про себя — винные… — Или гранатовые? — задумалась Ино, тронув губы указательным пальцем. — М-м-м, может, кровавые… а так будто бы цвета красного дерева… или сангрии… — Ты мне лучше другое скажи, — прервал ее Второй. — Сколько прошло с момента окончания войны? Судя по ней, немного — выглядела так же молодо. — Недели три, — прикинула Ино. — Может, больше… но примерно так. Тобирама потер виски. Ситуация становилась все запутаннее, выходила из-под контроля, текла водой сквозь пальцы. Война только что закончилась, он погиб задолго до, но почему-то жив. Почему — у него ответов не находилось. — Орочимару не убили? — спросил он. Ино покачала головой. — Даже не арестовали. — Зря, — уронил Тобирама. — Возможно, именно он причастен к тому, что я… — «жив» застыло на языке. Казалось, что произнесет, и сказка закончится. — А вы не знаете, почему вы… — она тоже не договорила, и прозвучало это так, будто передразнивает. «Понятия не имею». Расписаться в собственном непонимании происходящего перед девчонкой вполовину младше него было стыдно. Тобирама постарался принять наиболее гордую осанку. — Эта информация засекречена. Мне нужно к Цунаде. Она ведь все еще Хокаге? — Конечно. Деревня там, — Ино махнула рукой по направлению. — Только как вы туда пойдете? Тобирама моргнул. Девчонка начинала раздражать. — В смысле — как? Ногами. — Через всю Коноху, — кивнула Яманака. — Ногами. Нидайме, чье лицо высечено на Скале Хокаге. — Черт, — обреченно сказал Тобирама. Она была права. Являться в деревню — значит, шокировать жителей, собрать толпу и поднять такую шумиху, что небу станет тошно, и даже под хенге его засекут — в военное и поствоенное время обычно особенно тщательно следили за каждым, особенно за чужаками. На месте Цунаде он сам себя за учиненный переполох моментально упокоил бы обратно, качественно и навсегда. — Вам надо сменить имидж! — уверенно заявила Ино. — Снять хаппури хотя бы. Он и не заметил, что в хаппури — настолько к нему привык. Стянув с лица металлическую маску, закрывающую лоб и щеки, Тобирама встряхнул головой, пятерней разлохматил волосы. Ино придирчиво его осмотрела. — Уже меньше похожи на себя, но… — она показала на щеки и подбородок. — Эти линии вас выделяют. Придумала! — просияла Ино. — Давайте замажу тональником! — Чем?.. — Замаскирую, — отмахнулась Ино, не став углубляться в объяснения. Оглянулась в поисках чего-то, увидела очень удобное упавшее дерево, кивнула на него, — Садитесь. Чувствуя себя идиотом, Тобирама послушно сел. Ино вынула из сумочки на бедре другую, поменьше, встала напротив него и скомандовала: — Закройте глаза. — Что ты собираешься делать? — напрягся Нидайме. — Ничего опасного. Я же сказала: замаскирую. Ничего не оставалось, кроме как подчиниться и зажмуриться. Сдерживая нервный смех, Ино вынула из косметички тональный крем. Это происходило на самом деле. Не во сне, не под гендзюцу, не в бреду. Она нашла Второго Хокаге Сенджу Тобираму, живого, и прямо сейчас делала ему макияж. Без хаппури он выглядел привлекательнее и не казался таким суровым. Когда закрыл глаза — лицо словно смягчилось. У него были взлохмаченные белые волосы, прямой нос и тонкие губы. Красивый, мельком подумала Ино, и красивый особой мужественной красотой… а еще не похож на тридцатилетнего. Временно не задумываясь, она приступила к макияжу. Кожа у Тобирамы была хорошей, чистой, без каких-либо проблем, скорее сухой, чем жирной, почти такого же типа, что и у нее — идеально. Смочив ватный диск тоником, Ино принялась медленно протирать лицо Нидайме, избегая зоны вокруг глаз. — Что ты делаешь? — насторожился он. — Не дергайтесь, это основа. Закончив с тоником, Ино перешла к увлажняющему крему, и только потом достала непосредственно тональный крем и спонж. Что она делала, Тобирама не представлял, но это оказалось неожиданно приятно. Руки Яманака порхали вокруг его лица, касались легко, невесомо, как крылья бабочки, отчего становилось свежее, то, что она наносила на его кожу, приятно пахло, и к концу процедуры он совсем расслабился. Почти задремал; из сонной неги вырвал голос Ино: — Готово! Тобирама открыл глаза. Ино вручила ему зеркальце — из зеркальца на него смотрел то ли он, а то ли кто-то другой. Без хаппури и красных линий тату он казался действительно не собой. Будто помолодел. — Неплохо, — сухо оценил он. — Спасибо. Встав с дерева, Тобирама уже собрался уйти, но тут Ино вскрикнула: — А ваша броня? Она же тоже узнаваемая. Цокнув языком, Нидайме неохотно расстался с доспехами и меховым воротником, оставшись лишь в черном костюме, какой носили многие шиноби. — Так нормально? — Более чем, — оценила Ино.***
Война закончилась, Неджи, несмотря на тяжелые ранения, выжил, они победили, а Хината все равно не чувствовала радости — только пустоту, тоску и желание спрятаться. Клан Хьюга казался не домом — тюрьмой, той самой клеткой, из которой не вырваться птице. Неджи и Наруто оба говорили о судьбе, один утверждал, что изменить ее невозможно, второй — что возможно все… для них, может, и так. Неджи защитил ее собственным телом не потому, что Хината была членом главной ветви, а потому, что она была его младшей сестрой и он ее любил. Точно так же когда-то его отец умер вместо Хиаши, по той же причине — тот был его братом. Не печати заставили их поступить так. У них был выбор, и они его сделали. У Хинаты выбора не было. Она станет главой клана Хьюга, ей подберут безмолвного марионеточного мужа, от которого она родит таких же детей, обязательно нескольких, чтобы клан стал еще больше, и они будут управлять всеми носителями бьякугана, а ими будут управлять старейшины. Идеальная семья кукол. Было мерзко думать об этом. Было страшно сказать отцу, что она не хочет замуж совсем — на самом деле не хотела, никто из шиноби не вызывал сильных чувств. Любовь к Наруто мелькнула солнечной вспышкой в детстве и погасла, никто другой так и не зажег. Уступать титул главы клана Ханаби, несмотря ни на что, не хотелось — это принадлежало ей по праву, больше у Хинаты не было ничего. Замкнутый круг: чтобы быть главой Хьюга, нужно переступить через себя и выйти замуж за нелюбимого человека. Хината старалась сбежать при любом удобном случае, покинуть стены поместья, пройтись — в лесу, у реки, или как сейчас — на лугу. Ее окружало настоящее травяное море. Теплый ветерок покачивал волосы и края туники, ласково гладил щеки и доносил ароматы цветов. Хината медленно шагала вперед, впереди был только горизонт, и если забыть, что позади деревня, можно было представить, что вокруг только просторы травы. Можно было представить, что она свободна, как те птицы. что летели в небе над головой. — Ай! Раздавшийся крик был не птичьим. Хината отпрыгнула в сторону — меньше всего она ожидала, что здесь, на лугу, наступит на чью-то руку. — Извините, — пролепетала она прежде, чем подумала. — Да ладно, ерунда, — великодушно отмахнулся мужчина. Сначала Хината решила, что он просто похож, но зрение владелицы бьякугана не могло ошибиться. Она видела его раньше — на Скале Хокаге и во время Четвертой Мировой. Но что здесь делает Шодайме?.. — Я вроде бы умер, — Сенджу Хаширама почесал нос. Нахмурился, вспоминая. — Да точно умер! Меня еще воскрешали дважды… а это уже что, третий раз? — Не знаю, — честно сказала Хината. — Но это явно не Эдо Тенсей. Обычно при таких встречах принято пугаться, но она почему-то не испугалась, будто спотыкаться о давно ушедших из жизни Первых Хокаге — самое обычное дело. Ее с рождения учили выдержке, а Хаширама вел себя так непосредственно, что испугаться попросту не получилось. — Ну ладно, раз я живой, то так надо, или же скоро узнаю, зачем, — решил Шодайме, поднимаясь на ноги. — Тебя как зовут? По глазам вижу, что Хьюга. — Хината. — А я Сенджу Хаширама… ах да, ты знаешь. Отсюда была видна Скала Хокаге. Хаширама внимательно осмотрел изображения лиц Третьего, Четвертого и особенно Пятой. — Наверное, надо бы зайти к Цунаде-чан, — протянул он. — Вы собираетесь войти в деревню? — насторожилась Хината. — Вы же всех до смерти напугаете, вас все знают… Хотя… — она склонила голову набок. — Хотя? — опасливо уточнил Хаширама. — Вы кажетесь моложе. Когда вас призвали через Эдо Тенсей, вам было сорок два. Сейчас вам двадцать один, — Хината еще раз осмотрела его с ног до головы, но сомнений у нее не оставалось. Все в облике Шодайме говорило именно о таком возрасте. — И как ты это определила? — Бьякуган помогает развивать наблюдательность. Соответственно, вы отличаетесь от того вас, который был призван Эдо Тенсей, и того вас, который высечен там, — она кивнула на скалу. — Просто соберите волосы в хвост и снимите доспехи. — Жалко доспехи, — пожаловался Хаширама, расстегивая их. — Я их сам делал. — Потом заберете. Их здесь вряд ли кто-то найдет, — «и они никому не нужны», промолчала Хината. На вид доспехи Первого были красивыми, но уже давно никто из шиноби не носил такой брони. — Лента для волос у тебя есть? — порывшись в карманах, Хаширама не нашел у себя ничего, чем мог бы связать длинные пряди. Хината вынула из кармана резинку. — Только это. Повертев в пальцах резинку, Шодайме кое-как понял ее назначение и стянул волосы в хвост. Так он выглядел похожим на себя, но не настолько, чтобы кто-то догадался — просто молодой шиноби, чем-то напоминающий Первого Хокаге. Мир медленно сходил с ума. Туда ему и дорога, подумала Хината. Все равно лучше так, чем в Бесконечном Цукиёми.***
Река блестела на солнце, переливалась, звонко текла по камням. Сбросив сандалии, Сакура вошла в воду по щиколотки, зажмурилась от удовольствия — прохлада окутала уставшие ноги, унося усталость. В последнее время долго сидеть было некогда, слишком много раненых, которым требовалось лечение и уход. Сакура почти не выходила из госпиталя, загружала себя работой так, как никогда раньше — работа помогала не думать. Не позволять себе упасть в глубины уныния и тоски. На что она надеялась? Конечно, Саске снова ушел. Не взял с собой, ничего не пообещал, сказал, что вернется, но когда — не уточнил. Через неделю, месяц или десять лет, и что, все это время она должна ждать? Да черта с два. Надоело. С детства она гонялась за несбыточной мечтой, сама себя убедила в том, что любит, сама полюбила, сама создала себе проблемы. Сакура не жалела — Саске был не только поводом плакать, в первую очередь он был причиной двигаться вперед, становиться лучше, ставить перед собой планку все выше и выше и достигать намеченных целей. Воина из нее бы не вышло, и пытаться не стоило, зато ирьенин получался неплохой, о чем красноречиво говорила печать Бьякуго на лбу, и Сакура не считала, что достигла своего потолка. Всегда есть, куда развиваться, и лучше заниматься этим, чем стучаться в закрытые двери. Понемногу Сакура осознавала: она не любит Саске. Может, никогда не любила. Увлеклась симпатичной внешностью, трагической историей и холодным характером, создающим загадочный образ — все девчонки в Конохе им увлекались, но ни одна не превращала его в смысл всей своей жизни. В камышах на другом берегу реки она заметила что-то странное. Что-то… Сакура моргнула, присмотрелась — будто силуэт. Первая мысль — труп. Еще не хватало, чтобы у реки валялись трупы. Сложив печати, чтобы не плыть и не мочить одежду, она перенеслась к предполагаемому мертвому телу. Раздвинула камыши — и ахнула. Трупом оказался Учиха Мадара. Точнее, он оказался не трупом. Он был живым, и от ее вскрика распахнул глаза — настоящие, черные, не похожие на глаза мертвеца. Медленно сел, взъерошил волосы пятерней, нащупал лежащий рядом гунбай и наконец снова удостоил Сакуру взглядом. — Кто меня воскресил? — звучало это с оттенком обиды, будто он был не мертв, а спал, и его разбудили рано утром в законный выходной. — Не знаю, — сказала Сакура. — Но это не… — Я понял, что не Эдо Тенсей. Потому особенно странно. Это Коноха? — Да, — ей бы впасть в истерику, но сил на истерику не осталось. Сакура находилась в том состоянии, когда многое проще воспринимать, как данность. Ничего ужасного не произошло, не развязали Пятую Мировую, не возродили Джуби, Луна не упала на Землю, она просто нашла живого Учиха Мадару. — А, — хмыкнул тот. — Я тебя помню. Ты та девушка с Бьякуго, как у внучки Сенджу. Она все еще Хокаге? Сакура кивнула. Подумала: Цунаде-шишо будет в шоке. И в ужасе. И, может, в который раз сломает стол, или не только стол. — Отведи меня к ней, — потребовал Мадара. Сакура занервничала. Мадара был их врагом, и очень сильным, даже все АНБУ Конохи не скрутили бы его — и вести его в резиденцию Хокаге? Он правильно угадал ее замешательство. — Успокойся, я не буду ни рушить деревню, ни драться с Годайме. — Даже если и не будете, вы… — Сакура замялась. Говорить она старалась осторожно, будто ступала по тонкому льду или находилась рядом с диким хищным зверем. — Вы… заметный. — Конечно. И что? — А мне потом лечить людей от последствий шока. Вы бы хоть гунбай свой здесь оставили. — Гунбай? — ужаснулся Мадара. — Еще чего. Да ну, какого черта я с тобой препираюсь? Не слушая Сакуру и не слыша, он сложил печати и исчез. Чертыхнувшись сквозь зубы, она сложила печати, переносясь в кабинет Хокаге вслед за ним.