Успокой ее, мята

      Соседнее помещение действительно оказалось обширным складом. Протиснувшись в дыру в потолке, узницы страха оказались на верхушке одного из высоченных стальных стеллажей, доверха забитых коробками неизвестного назначения; некоторые из них по размеру напоминали скорее ящики, и были замотаны потертой, пожелтевшей от времени пленкой. Возможно, внутри них хранились израсходованные батарейки, сломанная мебель или другие предметы, которые были отправлены на склад для последующей утилизации, а может – внутри были фабричные бракованные игрушки, или бог знает какие еще вещи, суть предназначения которых мало волновала обеих подруг. Сейчас остро стоял вопрос совсем иной – нужно было аккуратно спуститься, и, желательно, не сломать себе ничего. На примере их солнечного лидера, Хоппи и Крафти прекрасно увидели, чем могут обернуться серьёзные ранения во время побега.       Хоппи, как изначально пошла, так и шла первой. Она наскоро осмотрелась, проверила стеллаж на устойчивость, легонько пошатавшись на месте, и сообразила спуститься по нему, как по импровизированной лестнице. Ей с этим проблем не будет, зеленая была прыткая и атлетичная, а вот ее подруга, возможно, испугается; именно поэтому зайчихе стоит стоять снизу, для подстраховки, прежде чем пускать Крафти на не самый безопасный в мире альпинизм. — Я попробую спуститься по боковой стороне полок. Понаблюдай, как я делаю, и потом спустишься второй. — предложила Хоппи, и тотчас стала выполнять задуманное. Она ловким прыжком заскочила на ярус ниже, и стала шустро спускаться аналогичным образом, крепко держась за центральную деталь стеллажа. — А я буду ждать тебя внизу, и, если что, придержу. Хорошо? — Хорошо... — менее уверенно согласилась Крафти, но заранее присела на край стальной поверхности, свесив копыта ближе к нижнему этажу. — Будь аккуратна, тут довольно высоко...       Хоппи на мгновение задрала голову, чтобы улыбнуться своей милой спутнице. Крафти была столь заботлива, сколь чувственна, и это теплым огоньком большого костра грело душу маленькой зайчихи. Художница была совсем как Догдэй, который представлял для обеих подруг пример для подражания. Но в особенности – для Хоппи, к нему у нее была несокрушимая, особая привязанность. Хоппи переняла от него весьма дурную привычку – скрывать слезы, поскольку видела, что так делал он. Она была осторожна и внимательна, потому что таким был он. И чем больше проходило времени с их колющей сердце разлуки, тем сильнее зайчиха понимала, насколько солнечному псу было тяжело. Теперь она пыталась заботиться и защищать Крафти, и нервы давили на Хоппи, словно натянутый канат, на который повесили грузик весом в несколько десятков тонн. А ведь ей приходилось волноваться только об одной единорожке, в то время как Догдэй брал ответственность за всех улыбающихся зверьков.       Спустившись вниз и почувствовав под лапами крошку, напоминающую щебень, Хоппи бодро помахала руками своей подруге, как бы намекая, что настал ее черед спускаться с небес в ад. Долго уговаривать Крафти не пришлось – она, собравшись с мыслями, аккуратно нащупала ногами нижнюю полку, и начала постепенно спускаться. Не так энергично и шустро, как могла бы Хоппи, но преимуществом в этом непростом деле стал высокий рост ее подруги. Однако недостатком, определённо, был гулкий стук копыт, который эхом отдавался по складу, и Хоппи обоснованно переживала, что его может быть слышно из-за коридора. Впрочем, за пределами складского помещения, к еще большему беспокойству, царили тишина и покой. В этом проклятом Приюте нет золотой середины, поскольку если тихо – плохо, а если шумно – тоже не хорошо. — Ты моя умничка! Ты смогла! — приободрила свою подругу Хоппи, когда та наконец спустилась. — Кажется, в коридоре никого. Я не проверяла, но подозрительного шума не слышала. — Я бы не радовалась этому... — пессимистично заметила Крафти. — Куда мы идем теперь? — Нам придётся вернуться на место, где мы... — прошептала Хоппи, и почувствовала едкий и неприятный укол острейшей досады. — Где мы... Он...       Крафти ничего не ответила. Наверное, сейчас художница расплачется, и Хоппи бы ее не осуждала за это. Ей самой впору рыдать, срывая голосовые связки. Ситуация обернулась просто самым отвратительным образом, и на слабый рассудок девочек она выпала не просто снегом, а градом. Догдэй старательно бросился в объятия смерти, прямиком к Кэтнапу на тарелку – не хватало только лечь с виноградом и табличкой «вкусно!», лишь ради того, чтоб его подруги успели беспрепятственно уйти. Что в итоге? Им придется вернуться на тот же самый злополучный переулок, где они разделились, поскольку проклятая вентиляция оказалась завалена. Все это было зря! Возможно, солнечный пес повстречал судьбу даже хуже, чем смерть, зазря!       Неужели настолько тяжело быть лидером? Сейчас Хоппи должна была что-то немедленно предпринять. Приободрить Крафти, взять ее за руку, обнять и с улыбкой сказать, что все хорошо, выход обязательно есть – и повести искать его, как всегда делал Догдэй, но Хоппи не могла даже найти слов. Что она скажет Крафти? Что все хорошо, они больше не увидят близкого друга, а им придется вернуться в уголок, чтобы провести еще несколько десятков лет в страхе и муках, прежде чем они найдут новый способ покинуть Приют? А что, если они не смогут? Что, если Кэтнап поймает их раньше? И сможет ли Хоппи также бесстрашно пожертвовать собой ради подруги, если придется?       Он ведь смог. И она, наверное, сможет. Всхлипнув и вытерев намокшие глаза запястьем, она протянула руку Крафти. — Нам нужно идти... Там, где мы разделились, есть еще один путь, который мы еще не изучили. Он ведет к лифту. Вероятно, он завален, но там могут оказаться другие двери, — дрогнувшим голосом предложила Хоппи, в слепой надежде, что Крафти согласится. — Пойдем, милая... Нам нельзя оставаться здесь.       Конечно, ее утешения звучали сухо, и даже рядом не стояли с теми словами, которые сказал бы их друг. Он научился, а она – нет. Хоппи самой было плохо, и на большее зайчиха сейчас не была способна. Однако Крафти взяла ее за руку, и с весьма неожиданной решимостью в голосе ответила: — Да, ты права. Идем.       Улыбнувшись, Хоппи мысленно поблагодарила свою подругу за смелость. Зайчиха представить даже не могла, что сейчас чувствовала Крафти, но она не бросила свою спутницу в тяжелый момент, не стала пререкаться, а смирилась вместе с ней. Упростила нелегкую ношу Хоппи вдвое. Сейчас зеленая зайка почувствовала очередной укол горечи – как жаль, что они не помогали так Догдэю.       Наконец прийдя в какой никакой, но все таки порядок, Хопскотч повела свою подругу к распахнутым дверям, ведущим прочь из складского помещения. Выглянув в коридор и наскоро оценив обстановку, зайчиха посчитала ее безопасносной для жизни, и юрко вышла из склада. За ней, не чтоб бодро, но точно уверенно следовала Крафти, иногда поглядывая за спину; единорожка старалась упростить задачу для Хоппи. И она это ценила. Медленно продвигаясь вперед, зайчиха старательно набиралась сил, чтобы окончательно избавиться от назойливого тяжёлого ощущения внутри себя, которое вызывала общая сумма негативных эмоций. Но в миг вся ее смелость испарилась там, где и началась.       За поворотом в дальней части длинного коридора, который вел к ранее упомянутому служебному лифту, оказался Кот-Баюн. Для Хоппи это было внезапностью, а для ее подруги – поводом себя возненавидеть; конечно же, Крафти, перепугавшись от встречи с Прототипом, совсем забыла сказать и о более опасной на данный момент угрозе, которую заметила, еще будучи под потолком игровой площадки. Он попросту преградил собой путь. Сначала пугающее чудовище даже не заметило ни Хоппи, ни Крафти, которые замерли и практически слились друг с другом от испуга, но оно в их сторону все же посмотрело.       Столкнувшись с котом взглядом, Хоппи испытала самый сильный стресс в своей жизни. Кэтнапа она видела не раз, и не раз приходилось от него делать ноги, когда его острые когти практически хватали ее за лапы и этому препятствовали, но именно здесь, пока он сидел далеко и вроде бы не проявлял признаков агрессии, зайчиха до смерти пугалась его тощей и огромной фигуры. Ведь сейчас именно Хоппи придется делать выбор, что делать. Ей придется противостоять коту, координировать побег, решать, что делать, придумывая маневры на ходу. Последний раз, когда они сбегали от сумасшедшего хищника, Кэтнап поймал Догдэя и ранил. И именно это ранение стало причиной, по которой солнечному пришлось остаться наедине со смертью. А теперь кот здесь, и пса поблизости не видно. Неужели, он все же поймал их друга? Убил собственного лучшего друга, и теперь сидел там, довольный, что выполнил приказ Прототипа?       Хоппи трясло. Ее трясло гораздо сильнее, чем позади нее стоящую Крафти, это чувствовала даже сама художница, сжимающая ее окоченевшую от ужаса руку. Страшно, ей невыносимо страшно, ужас липко сковал все тело и мышцы, заволок разум какой-то непроглядной мутью. Когда Кот-Баюн поднялся с места – и даже вовсе не резко, а как то даже скучающе, – Хоппи вздернулась, но не смогла заставить себя вымолвить ни слова или хотя бы звука. Им нужно было бежать, или хотя бы попросту подумать о том, что нужно бежать. Да хоть что-нибудь, но нужно сделать! Не стоять же столбом и вибрировать с силой, что даже осколки каменной крошки под лапами шуршали! Бежать!       Несчастная Хопскотч совершенно не владела своим телом, ни один импульс ее маленького зеленого тела не подавал сигнала ни к действию, ни к его выполнению. Она дрожала и молча, как загипнотизированный кролик, наблюдала, как удав перед ней даже не пытался предпринять что-то, чтобы поймать своих бывших подруг. Они совсем одни, беззащитны и до смерти напуганы, а тот явно наслаждался их паникой и тревогой перед своим ликом. Чудовище. Мерзкое чудовище, предатель, маньяк и каннибал.              Бранить его Хоппи могла бесконечно, но вдруг маньяк вдали метнул кончиком длинного хвоста в сторону девочек, и откуда-то из под трещин в стенах выползли всего пять-шесть маленьких игрушек, которые весьма быстро засеменили в сторону замерших в оторопи еще живых спутниц.       Кэтнап словно издевался, раз посчитал, что полдесятка его младших приспешников справятся с Хоппи и Крафти, которые по неизвестной причине не представляли никакого ярого интереса для главного фанатика. Не такие веселые, как Догдэй, что мог в любой момент дать отпор? Кот словно был увлечен чем-то другим, или чего-то попросту ждал, прячась за стеной, граничащей с служебным лифтом, поскольку сразу же отвернулся от жертв своего подавления. Неожиданно резко отмерев, Крафти первой потянула практически окаменевшую Хоппи, и зайчиха сорвалась. Выстрелила, как пуля, унося и себя, и подругу прочь от игрушек, от проклятого кота, крепко сжимая свою спутницу за руку. Она толком не соображала, куда бежит и ведет свою подругу, не отстающую от нее, но в голову вернулись зачатки разума – куда угодно, но точно в противоположную сторону от смертоносных малюток-убийц.       Несмотря на то, что удирали они практически вслепую и наугад, как полоумные зайцы, Хоппи стала ловить взглядом знакомые места. Вот та самая стена, которую проломил на досуге Кэтнап, а вот и чертов переулок, возможно, стоивший их другу жизни. Хоппи вихрем залетела в первое попавшееся помещение, комнату, в которой даже не было двери, зато откуда-то посередине взялась огромная тележка. Не задумываясь ни секунды о ее таинственном появлении в игровой, Хоппи заскочила за эту громадину, забившись в темный угол внутри перевернутой вагонетки.       Оказавшись в каком никаком, но все таки укрытии, зайчиха дала волю эмоциям. Тяжело дыша и практически задыхаясь, она схватилась за Крафти, уткнувшись мордочкой ей в грудь, и безмолвно заплакала – боялась, что ее услышат. Тихо рыдала, вытирая горькие слезы ужаса и бессилия о собственные запястья и о серую шерсть ее подруги, и никак не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. Нет. Она не может. Она не похожа на Догдэя, Хоппи слабее, чем он, и только что чуть не погубила подругу, которую сумасшедше любит, из-за своей слабости. Хоппи плакала горько, хрипела и сопела, кажется, шептала извинения, а Крафти судорожно обнимала ее, больно сжимая плечи. Зайчиха не знала, что делала ее подруга – может, тоже плакала, но Хоппи боялась отпустить её. До смерти боялась. Она боялась, что ее заберут, убьют, съедят, что если она отпустит художницу, то больше никогда не увидит ее. Хоппи было невыносимо, просто невыносимо страшно и плохо, и она практически задушила единорожку объятиями.       Постепенно истерика Хоппи стала сходить на более-менее трезвое состояние разума, превращаясь в тихие всхлипы. Ей было страшно поднять голову, не говоря даже о том, чтобы просто отпустить Крафти. Она не хотела. Зайчиха любила ее, любила больше собственной жизни, она любила Догдэя, она любила всех своих друзей, которых больше нет, и до побеления костяшек пальцев сжимала единственную уцелевшую подругу в объятиях. Хоппи слышала, как надрывается сердце Крафти, как бешено стучит ее собственное, и как по швам трещал ее рассудок. Подросшая, такая взрослая, но очень маленькая девочка в глубине души не хотела терять Крафти – все что угодно, но только не это. В голове даже пролетела безумная мысль о том, чтобы начать служить Прототипу, лишь бы Крафти ничего не угрожало, но оформиться мысль не успела и вызвала новую бурю страха и слез. Никогда! Никогда, никогда она не будет служить Прототипу! Он забрал всех ее друзей, и хочет забрать Крафти!       Еще долго Хоппи колотило и содрагало, как сломанную игрушку, прежде чем ее плач окончательно не стих. Спутницы сидели в старой ржавой тележке, в полной темноте, чуть ли не превратившись в сиамских близнецов. Напуганные, уставшие, измученные, но совершенно точно живые, их сердца и сбившееся дыхание подтверждало жизнь в этих телах. Никто из них не начинал диалог, не попытался успокоить словом, Крафти и Хоппи просто обнимались, пытаясь не то смириться с судьбой, не то соединиться в единый организм.       С ней так хорошо. Было хорошо просто находиться рядом с Крафти, утыкаться носом в ее посеревший от времени мех, крепко сжимать аккуратные плечи, вдыхать тонкий аромат жасмина.       Раньше, когда все ещё были живы – до и после «часа Радости», Хоппи дружила и общалась больше с активным Чикеном, чем с искусной Крафти. Они все были близкими друзьями, но с художницей она стала сближаться, в основном, из-за обстоятельств – лучшие друзья Хоппи вырвались из Приюта и должны были ждать на втором этаже фабрики, а лучшие друзья художницы погибли. Но даже так, обе ютились скорее к Догдэю, чем к друг дружке; и теперь зайчиха боялась, что обстоятельства заберут и Крафти. Такую замкнутую, такую, которую она знала не так хорошо, как хотелось бы.       Острая боль, как множество игл, прошило ее лапу, вытянутую к выходу из тележки. От неожиданности и пережитого Хоппи буквально закричала, перепугав Крафти; она на секунду ослабила объятия, и тут же зайчиху с силой выволокли из вагонетки, оторвав от единорожки, одну сторону липучки от другой. Боль не стихала, нарастала и удваивалась – все больше и больше игл впивалось в ее плоть. Она метнула затравленный взгляд вниз, и наконец поняла причину ее страданий – маленькие игрушки, невообразимо сильные для своего размера, тащили Хоппи в одну из крупных расщелин в стене. Они кусали ее за лапы, пока зайчиха тщетно пыталась отбиваться, вгрызались в руки и кусали длинные чувствительные уши, вызывая просто невыносимую, адскую боль, сопоставимую с ее душевной. Они все погибнут сегодня, не добравшись до остальной половины выжившего отряда вне Приюта. В Приюте их оставалось трое – Догдэй, Крафти, Хоппи – и они все погибнут. Станут едой, а после и частью него. — Крафти, БЕГИ! — практически визжала Хоппи, из последний сил, которые она могла в себе найти. Мученица изворачиваясь, как выброшенная на берег рыба, кричала и билась, в надежде согнать проклятые игрушки. — Беги, прошу тебя, беги-и!       Крафти выскочила из тележки белым пятном, но Хоппи почти уже не соображала, чтобы следить за ней. Ее било и колотило в слезах, страхе и отчаянии. Ее съедят бывшие друзья. Маленькая версия нежной Бобби, которой совсем недавно не стало, забавного и умного слонёнка Буббы – он тоже из тех, кто не смог покинуть Приют живым, и крошечной, дорогой для нее Крафти – они сейчас порвут ее на куски и на этом ее короткая жизнь, полная мучений и страха, закончится. Может, тогда и не сопротивляться вовсе? Хоппи ведь не могла ни ударить, ни навредить бывшим маленьким друзьям, чтоб высвободить саму себя из мучительного плена, не может и все. Как она могла расколоть маленькую головушку, которую, засыпая, обнимала, когда солнечный лидер читал им сказки? Как она могла навредить тельцу, которое повторяло за ней действия во время физкультурного часа? Она не такая, как Догдэй, которому в своем нелегком выборе пришлось сражаться и со старыми друзьями – он мог покалечить или даже убить, чтобы защитить или защититься. А Хоппи не могла, она не сможет, и поэтому погибнет.       К ее изумлению, проскользнувшему через пелену потерянного размера, ей показалось, будто бы над ней только что пролетела малютка Бобби, и ее руку перестали кусать. На грани сна и реальности, она видела, как вслед за Бобби полетел и Бубба, а потом и маленькая Крафти, и ее точно перестали грызть – боль не ушла, просто тело перестали швырять. Что происходит? Обессиленно посмотрев в сторону, откуда только что были катапультированы ее мучители, Хоппи увидела... Крафти. В руках у нее была какая-то неясной формы палка – зайчиха видела все пятнами и образами, а художница долго на месте не стояла, чтобы жертва сейчас проводила химический анализ и точную идентификацию сущности предмета в ее руках. Дальнейшие события ее напугали даже больше, чем собственная сцена смерти – ее подруга метнулась к выброшенным игрушкам, и начала с невероятной силой колотить маленьких хищников, пока всю тележку и пол не забрызгало их кровью и внутренностями. А Крафти, словно войдя в состояние даже еще более безумное, чем было у Хоппи, продолжала размазывать тельца по полу, била с невиданной доселе жестокостью маленькую версию себя, маленькую единорожку, пока от нее буквально не осталось только разбитое тельце. — Вот и все. — безразлично всхлипнула она, вытерев запястьем кровь с лица. Тот ужас и страх, который маленькая художница испытала за эти пятнадцать минут, превысил всевозможные лимиты.— Идем.. По плану.       Собрав последние силы в кулак, Хоппи поднялась на негнущихся ногах, и метнулась к своей спасительнице. Схватив ее в объятия, зайчиха насилу оттащила бедную от уничтоженных ею малюток – Крафти была явно не в себе, и Хоппи приложила все усилия, чтобы усадить ее на землю и прижать уже к себе в грудь, пытаясь успокоить дрожащую подругу. Она гладила ее руки, обнимала, целовала щеки и буквально молила успокоиться, пока в один момент пылкая художница не сдалась, уткнувшись Хоппи в покусанное маленькой ею же плечо. Кобылка затихла, пока зайчиха ласково ворковала ей успокаивающие слова. Все, которые помнила от Догдэя, и, к ее большой радости, это помогло.       Что сейчас произошло? Почему Крафти не сбежала, а ринулась в смертельный бой? У Хоппи не осталось сил воспринимать что-то не по делу, поэтому она просто сжимала подругу, дрожащими руками гладила темно-бирюзовую гриву, пока из покусанных мест сочилась ароматная кровь, отдавая сильным запахом мяты. Может, именно это и успокоило Крафти – запах мяты. С таким должен был справляться, вообще-то, Кэтнап, со своей лавандой, но сейчас он мог лишь разодрать в клочья; а у Хоппи был примерно похожий эффект – разве что «успокаивать» должно было не разум, а разгоряченные мышцы после бурной физической активности. Но, видимо, предварительный побег, а после и бойня засчитывались.       Крафти лежала недолго. Она в один момент резко поднялась, схватила подругу за руку и беспощадно ее подняла. Хоппи тихонько замычала, хоть и сейчас, в более спокойной обстановке, она понимала, что получила отнюдь не смертельные раны, мешающиеся ей двигаться. Когда на нее напали, ей казалось, что от нее отрывают куски плоти, а сейчас, наскоро осмотрев ранения, она поняла – ее просто покусали. Там было то всего три игрушки, и тянули они ее в одном направлении. Перед тем, как разделиться, Кэтнап буквально располосовал их лидеру ногу, и даже с таким ранением он умудрился не то, что ходить, а и почти бегать – но теперь Хоппи даже не смела себя сравнивать с ним. Они разные, и на этом стоило поставить точку.       Помещение в целом ничем не отличалось от остальных – все те же помещения игровой, разрушенные и потрепанные когтями господствующего в Приюте сверххищника. Но удивительным фактом, все же, стала тележка – судя по проломленному потолку, она упала откуда-то сверху, но добраться до потолка препятствовала его высота. Под тележкой лежало разноцветное одеяло, которое почему-то тут же примагнитило внимание Хоппи. — Хей, Крафти, смотри... — слегла охрипшим, но изумленным голосом сказала она, и указала на плед. — Это ведь то самое одеяло с нашими нашивками...       Крафти молча посмотрела по направлению пальцев подруги, и медленно подошла к порванной надвое ткани. Тот кусок, заваленный телегой, был лишь с одним именем, вышитом фиолетовыми нитями – Кэтнап. Почерк нашивки был красивый, эстетичный. Другой кусок одеяла лежал неподалеку, выброшенный в сторону. Подруги, недолго думая, притащили кусочек к предыдущему, сложив его так, чтобы вся картина была целостной.       Вот, на свободной половине одеяла были почти все цветные вышивки их друзей. Совершенно корявое «Чикен», вызвавшее у Хоппи легкую усмешку, невероятно каллиграфическое «Крафти» рядом с милым и округлым «Бобби», от которого Крафти грустно наклонила голову, строгое печатное «Бубба», и неподалеку от крупной прописной «Пегги» красовалось миниатюрное и несложное «Хоппи». Немного поискав взглядом, нашли и подпись их солнечного лидера – она была прямо посередине мятой и пыльной ткани. Его имя было порвано надвое, где первая часть имени «Дог» осталась с нашивками остальных, а «Дэй» – на стороне Кэтнапа, зажатой вагонеткой. Почерк пса был весёлый и размашистый, с забавным солнышком на букве «о». — Интересно, сколько Догдэй пробыл в Приюте, до того, как появились остальные? Он ведь это время был совсем один, и справлялся со страхами собственными силами. — расстроенно спросила Хоппи, завидев схожий интерес в глазах подруги. — Я никогда не задумывалась о том, что он появился в Приюте раньше нас всех. Ты ведь дольше всех с ним знакома? — Да. — мрачно отозвалась Крафти, чем заставила собеседницу вздрогнуть. — Вот что я тебе расскажу, я с ним познакомилась еще когда была собой. Настоящей мной. И со мной, как правило, никто не хотел играть, кроме Бобби, поэтому с нами зачастую сидел Догдэй. Вот таким, каким мы все видели его – уже экспериментом. — Надо же... — вздохнула Хоппи, и поднялась с колен. Она услышала нечто интересное, чем их компания раньше не делилась. — А что было дальше?       А дальше она сидела в одной из дальних комнат игрового комплекса, где все дети играли в детском лабиринте. Ее не позвали. Крафти не видела их лиц, воспоминание едва ли отображалось корректно, держалось за счёт лишь ее творческого ума. Она сидела на полу за низеньким столом в форме большого цветочка, и невдохновленно царапала восковым мелком по бумаге. Руки... Человеческие, детские ладошки, а не копытообразные ладони. Ей было скучно и грустно.       Крафти нахмурилась. Вспоминать дальше не хотелось, но она словно открыла потерянный мемориал, который буквально манил ее смотреть. И она смотрела.       Воспитатель, с забавным костюмом большой солнечной собаки, всплыл совсем неожиданно. Это был Догдэй! Она видела его в мультфильме, и его появлению девочка была рада, ведь это был ее любимый персонаж. Он предложил очень интересную идею – сделать оригами. Какие красивые ледеби у них получались!       И ей захотелось украсить лебедей красивыми, мятного цвета перьями. Девочка наскоро стала вырезать из бумаги перышки, но в один момент в спину девочки влетел мяч. Она вздрогнула, из рук выскочили ножницы, и случайно цапнули Догдэя, который в этот момент потянулся за мелками. Она лишь легонько поцарапала палец, но все равно пошла кровь.       Кажется, воспитатель строго отчитывал детей, из-за которых Кристи досталось мячом. Она не слушала. Она завороженно наблюдала за красным пятном на листе бумаги. Кровью, которая капнула с пальца костюма. Костюма. Взгляд упал на руку Догдэя. Это не был костюм, она только что... Поцарапала кожу. На пальце виднелась настоящая ранка, а не прорезь костюма. Но ведь...       «Все хорошо.» — сказал ей воспитатель, и вытер палец другой рукой. Повеяло ароматом приторной ванили. — «Малышка, не переживай, правда, все хорошо! Ты ведь случайно!»       Кристи... Так вот, как ее звали...       Что это было? Почему она не увидела человеческих пальцев, а царапинку на ладони большой и плюшевой собаки? Собаки? Плюшевой ли? Ее пугало это. Она стала избегать солнечного пса, который беспокоился и переживал о ней. Стала совсем тихой и замкнутой, и из головы все никак не выходил запах ванили и вид капнувшей крови на ее рисунок, где она рисовала своего любимого героя. Бумажных лебедей, которых они сделали, девочка раздарила другим детям, а оставшихся выбросила. Ее начал пугать ее собственный воспитатель.       «Малышка, что-то не так?» — сказал строгий голос какой-то женщины, с белым, как у врачей или ученых, халатом. Дама сидела на корточках, заглядывая под кровать, под которой пряталась девочка. Кристи инстинктивно почувствовала неладное. — «Пойдем.»       И Кристи пошла. Крафти, словно была там, закричала, чтобы девочка, которой она когда-то была, не шла за странной и незнакомой ей тетей. Не шла в ту дверь, в которую заходить мог только персонал. Кричала, чтобы Кристи бежала от нее, бежала к Догдэю, которого избегала, бежала к нему, а не покорно шла за женщиной в халате. Но тщетно. В тот момент она доверяла больше ей, чем собственному воспитателю, который казался ей потусторонней, жуткой сущностью...       ...Которой затем стала и она. И теперь, несколько мучительных месяцев спустя, сидя рядом с одиноким мальчиком, которому так нравилась мультяшная единорожка, неохотно учила его делать оригами. Она почти смирилась. Почти смирилась, потому что ей помогал в этом Догдэй, разделяющий с ней нелегкую ношу почти рабского труда эксперимента науки. Крафти не думала, что солнечному когда-то тоже было... Настолько страшно просыпаться. И определённо сошла бы с ума без его поддержки.       В тот раз она испугалась Догдэя, и избегала его, когда должна была бояться людей. Он был добр к ней, они – нет. И ученые паразитировали на природной доброте ее солнечного друга, используя это в своих целях. — Крафти! О ком ты?! — испуганно звала ее Хоппи, активно расшатывая подругу за плечи. — К кому не идти?... — Нет... Ни к кому... — хрипло выдавила из себя художница, и обняла испугавшуюся зайчиху. — Прости меня, Хоппи...       Окунувшись в воспоминания, Крафти впала в состояние между трансом и явью. После вопроса Хоппи она задумалась, и долго не отвечала, прежде чем вдруг не стала кричать, что нельзя идти к «ней», и о ком она говорила – зайчиха не понимала. Но не была глупа. Значит, Крафти вспомнила нечто ужасное, может, даже хуже чем то, что сегодня испытала зеленая зайка. Ее укусы уже не так сильно болели, а отчаяние перед собственным падением как преемника их солнечного лидера уже не так давило обидой, как сейчас удушало беспокойство за Крафти. Несчастная художница уткнулась лицом в ее плечо, сгорбившись, и мелко дрожала.       И Хоппи успокаивала ее – действиями, словами. Может, она не способна никого защитить, но она точно способна поддержать также, как мог бы их бывший лидер.