Сны наяву

      Мастер пребывал в глубоком смятении — впервые за долгое время вовсе не из-за сюжета романа или вечного вопроса «что ещё продать, чтобы завтра можно было расплатиться за еду».       Нет, его занимало нечто другое — и ещё месяц он даже представить не мог, что подобные мысли вообще посетят его. Однако они были здесь — с ним в одной комнате, пустой и как будто печальной из-за отсутствия в ней Маргариты (на дворе стояло воскресенье) или ещё хоть какой-либо живой души. Например… Да, например, немецкого профессора, с которым он случайно встретился у ресторана в тот злополучный вечер, когда жизнь так стремительно покатилась под откос. Теперь Мастер задавался вопросом: а была ли та встреча совпадением?       И — что гораздо более важно — а была ли та встреча вообще?       Как раз эта, казалось бы, нелепейшая по своей сути мысль и терзала его вот уже несколько дней. Да так сильно, что становилось даже заметно со стороны. Маргарита, придя к нему утром пятницы, не на шутку забеспокоилась. Чаще обычного отвлекаясь от готовки, она подходила к нему и невзначай касалась прохладной ладонью его лба и несколько раз на грани слышимости бормотала что-то о простуде. Мастер уверял, что в полном порядке, а молчаливость его вызвана размышленьями над главой — но она, кажется, не слишком поверила. Обещала даже, что в понедельник непременно и тотчас же отправится за лекарствами, если уловит хотя бы намек на его болезненную вялость.       Сам не зная отчего, Мастер не решился говорить Маргарите о своих раздумьях. И это решение лишь прибавляло тревоги: он не привык скрывать от неё ни единой мысли. Но сомнения его походили на чистой воды безумие — а выставить себя безумцем было бы ещё более невыносимо, чем обманщиком.       Молчать вынуждал ещё и тот факт, что Маргарита же и стала невольно причиной навязчивых мыслей. Выдать их означало поставить под сомнение уже её здравомыслие, однако это даже звучало абсурдно. Если кто здесь и сходит с ума — это он и только он.       Всё началось тогда, возле некогда столь родного, а теперь почти ненавистного Мастеру театра. Тогда он увидел, чем именно — вместо его постановки — решили впечатлить советских зрителей Лиходеев и компания, несомненно, по распоряжению «сверху». Тогда родилась идея для новой главы, в которой Сатана и его свита искушали бы зрителей. Тогда, в желтушно-тусклом свете фонарей, Мастер увидел её — хрупкую, женственную, совершенно не по-советски роскошную. Уезжающую не с ним, но от него.       Тогда Маргарита заметила его тоже. Но только не профессора.       Они обсуждали эту случайную почти-встречу на следующий день перед ужином. Маргарита расположилась на их уютном диванчике, и Мастер лежал, положив голову ей на колени, читая наброски новой главы — как раз той, про Сатану в театре. То и дело он останавливался, и они обсуждали прочитанное.       — Я погляжу, та нелепейшая постановка, «Вперёд в будущее», действительно вас вдохновила, — насмешливо произнесла Маргарита, тут же затягиваясь сигаретой, позволяя дыму вырваться на свободу квартиры и закружиться над головой Мастера.       — Признаюсь, и сам того не ожидал, — он криво усмехнулся ей в тон, и перед глазами на мгновение предстало тело Бенгальского в нелепом костюме, тщетно мечущееся в поисках собственной головы.       — Выходит неплохо, — Маргарита слегка прищурилась, будто взвешивая что-то в собственных мыслях, и вдруг искренне улыбнулась. — Однако, ваш талант поистине не имеет границ — придумать всё это, посмотрев столь бездарную пародию на мюзикл! Я, если б могла, ушла бы спустя минуту после начала.       — Но тогда бы я не увидел вас, — мягко возразил Мастер, и тут же над ними повисло молчание. Не то, уютное и согревающее, которым они могли наслаждаться часами, нежась в постели или слушая летний дождь из садовой беседки. Нет, это молчание ощущалось давящим грузом, промозглым туманом, беспросветной тоской. Его хотелось развеять чем быстрее, тем лучше, пока оно без остатка не поглотило всё вокруг.       — В любом случае, — кашлянул Мастер, нарушая вязкую тишину, — знакомый любезно согласился составить мне компанию, так что беседы тоже скрасили моё время.       — Правда? — Маргарита дёрнула бровью, затушивая сигарету о стоящую рядом пепельницу. — Так что же, ваш спутник остался в театре? На ступенях вы были один.       Мастер бросил на неё удивлённый взгляд, для чего пришлось слегка запрокинуть голову — но Маргарита, отвлечённая своим занятием, этого не заметила. Как бы ответить на сказанное таким уверенным тоном утверждение, чтобы случайно не обидеть её?       «И щ-щ-што надеть, и щ-щ-ш-то поес-с-сть», — он ясно помнил смешливую пародию профессора, чьи глаза после выхода из театра едва ли не светились от какого-то саркастично-снисходительного восторга. Социалистический мир, кажется, восхищал иностранца всё больше и больше — и Мастер даже не всегда мог распознать, было то искреннее восхищение или тщательно замаскированная насмешка.       Так или иначе, на ступенях он точно не был один. Или?..       — Вы, верно, не заметили, — мягко возразил Мастер, в чьей душе уже поднималась вдруг ниоткуда возникшая липкая тревога. — Я был там со своим недавним знакомым, профессором…       — Ах да, тот немец? — Маргарита нахмурилась, припоминая, и между её бровей залегла глубокая складка. — Нет, я уверена, что никого не видела. Впрочем, вы же не стояли к нему вплотную — а я не то чтобы приглядывалась… к окружающим вас людям.       После этих слов вновь воцарилась неуютная, угловатая тишина, и Мастер не нашёл ничего лучше, кроме как неловко кашлянуть и, подняв на уровень глаз исписанные листы, вернуться к чтению.       В тот вечер тревожные сомнения и посетили его впервые — и тут же нагло засели в голове, потесняя мысли о романе и окружающем мире в целом. Он и сам не знал, почему этот короткий разговор так смутил его. Ведь могла же она, в самом деле, просто не обратить внимание! И всё же, всё же…       На следующий день — это как раз была пятница — Мастер, не спавший почти целую ночь, был погружён в раздумья уже всерьёз. Он вдруг вспомнил ещё один недавний инцидент. В любом другом случае он не придал бы этому никакого значения — но в свете последних событий и разговора с Маргаритой воспоминание поразило и даже напугало его.       Не далее как неделю назад, в воскресенье же, когда Маргарита была от него бесконечно далеко, они с профессором по становившейся уже традицией привычке прогуливались недалеко от Патриарших прудов. Идти — из-за массовых строек — было решительно неудобно, но спутники, увлеченные диалогом, этого почти не замечали. Мастер как раз объяснял иностранцу идею главы о Воланде на этих самых Патриарших, как ещё недавно объяснял Маргарите. Тут-то и случилась встреча, нет, почти столкновение со старым знакомым — ещё со времён его прежней, «дописательской» деятельности. Диалог вышел недолгим — типичный ничего не значащий обмен любезностями, дань вежливости и только. Не далее чем через четверть минуты Мастер вновь рассказывал немцу о трамвае, отрезанной голове и безумных скитаниях Бездомного, начисто забыв о случайной встрече.       Теперь же те пятнадцать секунд предстали перед ним ярче чем что-либо другое, стучась об стенки черепа тревожным набатом.       Старый знакомый его — уважаемый, между прочим, историк и весьма интеллигентный человек — тогда абсолютно проигнорировал присутствие профессора. Даже не взглянул — точно не взглянул! — в его сторону. Мастер и сам отчего-то спутника не представил — в голове всё ещё плыли образы из романа, и эту деталь этикета он начисто упустил. Но и профессор не сказал ничего — словно не желал называться. Или же словно… словно его и рядом-то не было.       Тот злополучный вечер недельной давности не покидал мысли Мастера вот уже третий день. Суббота проползла мучительно медленно и вместе с тем почти незаметно. Подумать только, он даже не притронулся к черновикам! Только больше обычного курил и то и дело принимался ходить по комнате из стороны в сторону, вновь и вновь воскрешая в памяти все, даже самые крохотные детали, связанные с поведением его немецкого приятеля. Так прошла и бо́льшая часть воскресенья — снова лишь ворох тревожных мыслей и никакой работы над главой. С этим следовало что-то сделать: уже завтра придёт Маргарита, а его угрюмое беспокойство не только не исчезло, но лишь кратно усугубилось. С неё станется действительно пойти в аптеку и накупить ненужных лекарств. Разве что изобрели уже микстуры от бредовых мыслей и абсурдных подозрений?       Оставалось лишь одно: устроить всё так, чтобы глупые сомненья или исчезли бы навсегда, или обернулись безжалостной реальностью, в которой безумие — нечто гораздо большее, чем явление на страницах его романа.       Исполненный внезапной решимости, Мастер стремительно поднялся со стула, заставив Бегемота, лежавшего тут же на столе, вскочить на все четыре лапы и напряжённо выгнуть чёрную спину.       Даже не заметив этого, он вбежал по ступенькам, ведущим в тесный коридорчик-кухню, и почти подлетел к телефону, на ходу снимая трубку. Номер странным образом отложился в памяти почти с первого взгляда на визитную карточку профессора — и сейчас Мастер быстро набрал его, не давая себе шанса передумать.       На том конце провода ответили почти мгновенно, словно только и ждали его звонка. Какой-то задней мыслью вдруг подумалось, что так происходило каждый раз, когда Мастер звонил по этому номеру. Но поразмыслить над странностью времени не было — весёлый, с характерной немецкой торопливостью, голос уже произносил в трубку:       — Ja, ich höre zu!       Мастер против воли усмехнулся, в очередной раз слегка удивляясь кипучей энергией иностранца, и, от волнения тщательнее обычного выговаривая слова, ответил:       — Guten Abend, Professor, das ist der Meister. Ich habe einen Vorschlag für Sie: Kommen Sie mich am Dienstag besuchen? Ich möchte dir meine Geliebte Margarita vorstellen.