***
Хонджун оставил Чонхо и Юнхо выяснять отношения в головном офисе. Его страшно утомляла вся эта мелочная суета. С завидной периодичностью его посещала мысль, что пора бы очиститься в очередной раз с юридической и финансовой стороны. Примерно раз в двадцать лет он имитировал перекупку бизнеса, дробил, а затем снова объединял активы, разыгрывал крушение империи, банкротство каких-то фирм, в итоге поглощаемых более успешными конкурентами, наследовал имущество сам у себя и при этом, когда ему было особенно скучно, перепродавал наследство, унаследованное самим у себя, самому себе же. Он почти никогда не крал чужие личности, плодя свои собственные, вплетая их в ткань устоявшегося мироздания, умудряясь переживать эпохи и встречать новое всё с той же готовностью, с которой когда-то отдал свою смертную жизнь. Неизменной его константой, которой он был предан всегда — был Сонхва. Его Звезда, его Бёль. Его самая большая боль и самая постыдная тайна. Он спрятал самого себя настоящего и своего Сонхва там, где их никто не смог бы найти и увидеть, привел в гнездо членов стаи, чтобы существование Сонхва не было столь унылым и болезненным, но не представлял, что будет, если этот устоявшийся порядок когда-либо будет разрушен. Поэтому он отыгрывался в этом, нереальном-реальном мире. Играл и перекладывал кубики, добытые им на игровой площадке под названием Мир, и чувствовал себя более-менее хорошо, потому что не был обременен переживаниями смертных. У него было неограниченное время, неограниченные возможности и ничтожно малое количество врагов, представляющих настоящую опасность. Но они всё же были. Наверное, лучшим решением для сегодняшней встречи было бы взять с собой Чонхо. Несмотря на то, что в последнее время он становился всё более неуправляемым в отсутствие Сонхва, он мог сохранять холодную голову или хотя бы выигрышное лицо, когда общался с лисами Ханбёль. Он был смел, но осторожен. Самое то, чтобы не сказать лишнее, но и не показать слабину. Но сегодня всё уже шло совсем не так, как обычно. Хонджун сам нарушил свои же правила, и пусть им двигало при этом отчаяние из-за затянувшегося сна Сонхва, до него уже начало доходить, что даже он может в конечном итоге не справиться с вызванными самим собой последствиями. Он взял с собой Сана частично из-за того, что Чонхо затеял соревнования с Юнхо за право обладать большим вниманием, частично от того, что Сан разозлил его сегодня, выказывая явную симпатию к его добыче. Хонджун поймал себя на мысли, что с большей снисходительностью воспринял бы новость о том, что Сан пролил живую кровь на священной земле, чем то, что он испытывает влечение к живому подарку для центрального члена их стаи. Смертный в униформе администратора элитного клуба, провожающий их сейчас в вип-комнату, видел, как пожилой, но всё ещё крепкий бизнесмен, один из тех, что так гордятся своей приверженностью к традициям, сопровождаемый своим личным телохранителем, с чувством собственного достоинства направляется вслед за ним на деловую встречу в «неформальной» обстановке со своим давним бизнес-партнером. «Давним» в данном случае идентично с «древним», потому что не далее как полчаса назад в эту же комнату он сопровождал ещё одного немолодого их постоянного клиента. — Господин Джу, — администратор ещё раз низко поклонился, прежде чем совершить приглашающий жест руками в сторону незапертой двери из красного дерева, покрытого орнаментом из листьев. — Господин Лигай уже ожидает Вас. Хонджун кивнул Сану, давая знак, что ему стоит остаться снаружи, а сам прошел внутрь. Он поклонился грузному мужчине, уже сидящему, скрестив ноги, что уже выглядело комично с его комплекцией, за низким столиком, покрытом красной шелковой тканью и полностью заставленным закусками. Пара стопок для выпивки так же уже стояла на столе. Второй мужчина, находящийся внутри комнаты, охранник Господина Лигая, поклонился обоим оставшимся и вышел, закрыв за собой дверь. Администратор, убедившись, что оба важных гостя добрались до назначенного места и полностью обеспечены закусками и выпивкой, удалился на первый этаж. Сан скучающе проводил его взглядом. Краем глаза он видел рядом с собой молодого рослого телохранителя, но когда повернулся к нему, тот скинул морок, чувствуя себя в безопасности, и перед Саном предстала хищно улыбающаяся девушка в мужском костюме, слишком крепкая и рослая по местным меркам, но всё же не являющаяся иностранкой. Обесцвеченные волосы девушки, окрашенные ближе к концам в ярко рыжий цвет, были собраны в тугой высокий хвост, прибавляя ей визуально ещё больше роста и обостряя и без того хищные черты лица. Как мужчина, Сан несомненно выглядел сильнее её, но он был не уверен, что справился бы с ней, если дело дойдет до настоящей драки. В истинном обличии. — Мира-сси, — осторожно улыбнулся Сан, он делал ставку на своё обаяние, прекрасно помня непредсказуемый нрав девушки-оборотня. Мира приняла его приветствие, но ничего не произнесла в ответ. Она демонстративно расслабленно привалилась спиной к стене с дальней стороны от двери и отвернулась. Иной раз Сан не упустил бы возможности разговориться или даже пофлиртовать, не имея своей целью что-либо конкретное, но сейчас деланное безразличие лисицы было для него во благо. Он с волнением осознал, что впервые оказался так близко к первому кругу Госпожи Ханбёль в одиночестве, и уже жалел, что ни Юнхо, ни Чонхо не пошли с ними.***
— Я уже думала, что ты не придёшь, — грузный старик откинулся назад, опёршись на руки, внезапно ставшими тонкими и по-девичьи изящными. Всё его тело разом изменилось, уменьшилось в размерах, приобрело мягкие соблазнительные изгибы, и теперь поза, которая в случае с Господином Лигаем выглядела комично, стала выглядеть скорее дерзко и вызывающе. Хонджун тоже сбросил морок, избавляясь от личины Господина Джу, и уже в истинном обличии уселся напротив девушки. Им Хан Бёль была очень маленькой женщиной при жизни. Ростом, едва достигшим 155 см, и комплекцией вечного подростка. Она умерла слишком рано, чтобы расцвести в полную женскую силу физически и стать матерью, но нагнала пределы порочности уже после своего обращения. Лицо, ещё сохраняющее черты очень молодой девушки, всё же несло на себе следы вековой истории, но чтобы увидеть их, нужно было знать, кто сидит перед тобой. При жизни двоюродная сестра Пака Сон Хва, Им Хан Бёль, умершая при загадочных обстоятельствах и именуемая сейчас зачастую не иначе как Госпожа Лисица, была именно той, с кем Киму Хонджуну приходилось считаться. Но он не боялся её. Ханбёль громко и открыто засмеялась, и её смех был даже приятен после не самого легкого утра Хонджуна. Круглое светлое лицо, почти не тронутое косметикой, светилось каким-то безумным счастьем. Пухлые губы приоткрылись, обнажая острые кончики зубов, но даже эта деталь её не портила. Хонджун попытался расслабиться и не смог. — Итак, — Лисица встала на колени, и её слишком уж откровенное платье ещё более неприлично задралось, она ловко разлила прозрачную крепкую жидкость по крошечным стопкам на столе, наплевав на все приличия и правила. — Хочу, чтобы мы выпили за встречу. Ким поморщился, но принял приглашение и опрокинул первую стопку, как только это сделала сама Ханбёль. Теперь бутылка перекочевала в его руки, и он должен был решить, когда они разопьют вторую стопку. — Зачем ты позвала меня? — решил, что теперь можно тоже не соблюдать формальности, Хонждун. На щеках девушки расцвел розовый румянец, а улыбка стала ещё слаще. Темные миндалевидные глаза с красивым двойным веком загадочно сузились, делая её лицо поистине лисьим. Она не отрывала взгляда от Хонджуна, и её голос был мягок и сладок, но то, что она говорила дальше, нельзя было назвать приятным. — Хочу видеть своего брата, — промурлыкала она. — Я должна удостовериться, что он всё ещё жив. И если он не собирается просыпаться, то… Темные глаза Хона расширились от ужаса до того, как он сообразил, что показывает слабину, и до того, как Ханбёль произнесла свою фразу до конца. — Нет, — вырвалось твёрдое отрицание из самого сердца Кима. — Я не позволю… — продолжить он так же не смог. — Что? — Ханбёль была очаровательна и безжалостна. — Съесть его сердце? Глупый маленький Хонджун, — она скорчила жалостливую рожицу, став похожа на расстроенного ребенка. — Разве ты не понимаешь, что есть определенный порядок вещей, который нельзя нарушать? Если один из стаи перестает хотеть жить, его надо отпустить. Но чтобы его сила не пропала в великом Ничто, нужно разделить его сердце между теми, кому она ещё может понадобиться. Я считаю, что правом на сердце Сонхва обладаем мы вдвоем: ты и я. Мы были в самом начале, мы его и проводим. Это грустно, милый Хонджун, но таков порядок. Ким посмотрел на Лисицу с нескрываемой ненавистью. Всполохи голубого света пробежали где-то у его рук и нереальными бликами отразились в содержимом бутылки у него в руках. Ханбёль не испугалась, она протянула руку, чтобы забрать бутылку из рук собеседника и поставить её на стол. — Веселье только начинается, а ты уже собрался всё испортить, — обиженно проговорила она, снова усаживаясь за стол и расправляя лоскуты платья на своих коленях. — Он не умрет, — в голосе Хонджуна зазвенел металл. Если Ханбёль хотела вывести его из себя, у неё получилось. Лисица щелкнула палочками, присмотревшись к рулетикам из свинины с зеленью. — Я не сказала, что он умрет, — сказала она уже более обыденным тоном. — Я сказала, что хочу его увидеть. Я должна удостовериться, что с ним всё в порядке. А если уж нет, то… Ничего не поделать, — она замерла, так и не подцепив закуску, и посмотрела Хонджуну прямо в глаза. — Будь ты хорошим мужем, он не спал бы так долго, — каждое её слово было столь же ласковым, сколь и наполненным ядом. Хонджун понял, что если сейчас не уйдет, случится непоправимое. Он молча встал, не собираясь извиняться и объяснять свой поступок. Он не мог даже ответить ей той же монетой. Ему нужно было привести свою стаю в порядок. Ханбёль была права, пусть и не совсем деликатна. — Уже уходишь? — усмехнулась Лисица. — Как жаль. Но я понимаю, современный ритм жизни не позволяет разбрасываться временем. — Я тебя не жду, — Хонджун держался из последних сил. — Буду счастлив не увидеться ещё много лет. Он собирался уже открыть дверь, когда Ханбёль снова его окликнула. — Хонджун-щи! — теперь она не улыбалась. — Я кое-что почувствовала, — серьезно сказала она. — Я думаю, ты помнишь о нашем договоре? Ты не имеешь права ни на одну лисицу. Ким всмотрелся в лицо Ханбёль, пытаясь понять, о чем она сейчас говорит. Но он либо действительно не знал, либо был слишком зол, чтобы вспомнить что-то важное, поэтому просто вышел, громко хлопнув дверью вместо прощания. Стоявший в коридоре Сан вздрогнул, когда Хон проскочил мимо него. Он почувствовал запах раздражения и даже злости, и его нутро инстинктивно сжалось, ощущая опасность. Сан был готов встретиться с врагом, но никто не последовал за ним. Он встретился с насмешливым взглядом Миры и твердо выдержал те пару мгновений, что они смотрели друг другу в глаза. Он не боялся лисиц. Он задушил не одну из них, защищая своё Гнездо. Лисицы сами должны бояться его.***
Ёсан провел Уёна на крохотную крытую веранду, выход на которую из общей гостевой комнаты на первом этаже он не заметил в первый раз. Всё потому, что витражную дверь на веранду можно было спутать с одним из окон, и только ручка на двери отличалась от оконных. Весь дом был построен и обставлен довольно странно и даже хаотично. Только сейчас, немного успокоившись, Уён стал замечать, как вещи и предметы мебели из разных культур и времен перемешаны вокруг. Например, ультрасовременная кухня в минималистичном режиме, которой видимо редко кто пользовался, и эта веранда, обставленная в традиционном восточном стиле, с низким столиком и подушками из красного бархата. Под потолком, там где обычно крепилась гардина, были подвешены шелковые ленты с иероглифами благословений и совершенно незнакомым Чону значением. На первый взгляд ленты были вывешены так, что получалась какая-то ерунда. С северной стороны веранда выходила на склон, уходящий к каменистому побережью. Отсюда даже было видно, как белая пена волн остается на острых камнях, выплескивается, словно пытается выбраться из плена, и отступает назад, оставляя после себя лишь брызги и холод. Серое ноябрьское небо здесь, вдали от города, выглядело даже мрачнее обычного. Уён понял, что дрожит. — Замерз? — Ёсан принес чай в чайнике и разлил в две низкие чаши. — Это должно тебе помочь. На самом деле он прекрасно понимал, что трясет Уёна сейчас не от холода, а от того, что нервная система, получившая колоссальное перенапряжение за последние шесть часов, пыталась расслабиться и найти новые резервы. По хорошему, Уёну нужно было бы выспаться, но Ёсан не знал, можно ли уложить его в какую-нибудь из комнат. Хонджун ясно дал понять, что он должен только вымыть и переодеть гостя. Поэтому он решил, что оставит всё так, как есть. Больше Ёсан волновался за то, что в лесу остался только Минги, который не отличался аккуратностью и внимательностью. Кан не хотел признаваться, что на самом деле просто привык брать на себя всю ответственность и держать Дом под личным контролем. Уён, кажется, начал ему доверять. Хотя у него и не было выбора. Парень взял чашку с чаем и пригубил, его глаза тут уже удивленно расширились, когда он почувствовал привкус и запах трав. — Не бойся, это должно тебя успокоить, а не отравить, — и снова Ёсан пытался его успокоить. Но вместо покорности Уён ощущал смутное неконтролируемое беспокойство. — Спасибо, — вежливо поблагодарил он, не решаясь допивать отвар до конца, его пальцы слегка подрагивали, но уже не так явно. — Не знаю, можно ли такое спрашивать, но ты не знаешь, где мои вещи? Ёсан склонил свою хорошенькую, как у куклы, голову к плечу. — Моя сумка? — попытался уточнить Уён. — Тебе нужен твой телефон? — улыбнулся Кан, хотя глаза его были всё такими же грустными. Уён неосознанно потер левый глаз, под которым не успел рассосаться синяк. Ёсан хмыкнул и встал на ноги. Он вышел на пару минут, всё это время Уён смотрел в окно, пытаясь переварить случившееся. А когда Ёсан вернулся с его сумочкой, он с такой надеждой посмотрел на него, что сердце Ёсана дрогнуло. Кан прислушивался к Дому, пока гость приводил себя в порядок, прячась за маской показного благополучия, лихорадочно восстанавливая рамки приличия на своем лице. Ему не было нужды смотреть прямо на него, даже если бы Уён попытался сбежать, Ёсан почувствовал бы это через Дом, с которым он был так крепко связан. Чон сложил косметику обратно в сумку и нашел в себе смелости поднять взгляд на мужчину за противоположной стороной стола. — Ты выглядишь хорошо, — кивнул тот, одобряюще улыбаясь, его красивое лицо почти светилось добротой. Уён вздохнул с облегчением. — Что будет дальше? — спросил он, незаметно пытаясь оживить в сумочке телефон — бесполезно. — Хонджун вернется и соберет всех, тогда мы и узнаем, — честно ответил Ёсан, его открытость и желание помочь располагали к себе. — Раньше у нас не было таких гостей, поэтому мой опыт не позволяет ответить тебе более точно. Но думаю, что если бы он хотел убить тебя, то не остановил бы Сана. Упоминание Сана заставило Уёна заерзать на месте. Он снова почувствовал на себе его дыхание, приятная дрожь зародилась где-то глубоко внутри и пробежала по позвоночнику, приподняла волоски на руках. Неосознанно Чон вытер увлажнившиеся ладони о свои бедра и сглотнул. Ёсан заметил это и усмехнулся. — Я уже говорил, — напомнил он, — но будь осторожен с ним. Не всегда всё так, как кажется. — Просто… Уён не успел договорить, потому что лицо Ёсана изменилось. Взгляд молодого мужчины перестал был осознанным, словно он на время ослеп. Уён не мог поверить тому, что видит, но глаза Ёсана посветлели, из темно-карего, почти черного, становясь светло-серыми. Мгновение — Ёсан незаметно сморгнул, и всё стало как прежде. — Юнхо и Чонхо вернулись, — просто сообщил Кан, снова поднимаясь на ноги. — Теперь ты сможешь поесть и спокойно дождаться Хонджуна и Сана.***
Чонхо ворчал почти всё время, пока выставлял покупки из трех больших пакетов, и ворчал бы и дальше, если бы Ёсан незаметным мимолетным движением не провел по его плечу, успокаивая и одобряя, но всё же робко улыбаясь. Чхвэ оттаял и больше не ворчал, что не нанимался доставщиком еды или поваром. Юнхо же наоборот, смотрел на Уёна с нескрываемым интересом, что вкупе с его габаритами и внешностью настолько смущало его, что Ёсану пришлось выпроводить Юнхо из кухни. Чонхо последовал за ними, и Уён некоторое время слышал только обрывки их разговора в соседней комнате. Он перебрал еду на вынос, что ему привезли, и не удивился количеству, считая, что в доме не принято готовить, поэтому обед или уже ужин покупался на всех. Минут через пятнадцать в соседней комнате стало совсем тихо. Ёсан вернулся через полчаса, когда Уён уже успел заскучать и думал сам пойти и поискать кого-нибудь в доме. Он и не догадывался, насколько на самом деле проголодался, и сейчас, утолив голод, хотел только одного — отдохнуть. Ёсан будто прочитал его мысли и повел его снова на второй этаж. — Хонджун очень зол, — так, словно о чем-то будничном, сообщил Кан. — Он ушел к себе, поэтому… Послушай, — он повернулся к притихшему Уёну, когда они поднялись на второй этаж, и показал кивком головы на левое крыло. — Ты можешь ходить где угодно в этом доме, а так же на территории вокруг, но ни в коем случае не заходи туда. Ты меня понял? Уён был готов пообещать что угодно, только бы ему дали поспать, поэтому заверил Ёсана, что всё понял, и тот провел его в одну из спален. На первый взгляд спальня казалась нежилой, но ни пыли, свидетельствующей о том, что комнатой давно не пользовались, ни затхлого запаха в комнате не было. Она просто была… бездушной. И кроме запаха затхлости была лишена и любых других запахов, даже запаха новой мебели или стройматериалов. Почти половину комнаты занимала двуспальная кровать, застеленная светло-серым постельным бельем и темным покрывалом. Кроме кровати в небольшую спальню вместился белый с мраморными разводами комод и такой же двухдверный шкаф, а ещё прикроватная тумба с ночником. На стенах отсутствовали картины или декор, а огромное окно было плотно зашторено старомодными шелковыми занавесями серебристого цвета и прозрачной белой органзой. Ёсан провел ладонями по плечам Уёна, и тот как-то совсем затих. Он никак не связывал то, как потяжелели его веки, с прикосновениями Ёсана, хотя бы потому что думать сил у него уже не осталось. Не помня себя, Уён добрался до кровати и уснул так, как лег, едва успев разуться.***
И на этот раз Уёну не снилось, что за ним кто-то гонится по лесу. Он нежился в тепле и безопасности. Он купался в любви и защищенности. Под теплым рыжим меховым боком матери, слепой и беззащитный, он ещё не осознавал, какую опасность таит в себе мир, в который он пришел. Влажный нос матери нежно ткнул лисенка в бок, переворачивая и вызывая его возмущенное кряхтение и попискивание. Теплый язык несколько раз прошелся по животу, и мелкие резцы осторожно прикусили ещё не погустевшую шерсть. Лисенок урчал от того, какое единение с матерью ощущал сейчас. Он был сыт и обогрет. Он был окружен любовью. И он был в гнезде не один.***
Он проснулся в одно мгновение. Сон вытолкнул его, и Уён резко распахнул глаза, словно отойдя от анестезии и не понимая теперь, где находится и зачем. В спальне было темно, но глаза привыкли к темноте и различали очертания мебели и мягкое свечение от окна. Осознание реальности болезненно сжало горло, и Уён окунулся в чувство горькой жалости к себе. Ему хотелось отмотать время назад. Очень сильно назад. Так далеко назад, чтобы успеть запретить себе портить свою жизнь. Тело начало болеть от того, что он долго не двигался, и Чон перевернулся на другой бок, чтобы взглянуть на часы, встроенные в ночник. Он не был уверен, что часы правильные, потому что они показывали, что сейчас нет даже полуночи. Но потом он вспомнил, что лег спать слишком рано, и стал сомневаться ещё больше. Даже в том, какой сегодня день. Остаток воспоминаний о том уютном комфорте, что он испытывал во сне, всё ещё маячил на краю подсознания, но уцепиться за него он больше не мог. Он не мог вспомнить, что именно ему снилось. На душе было паршиво, тоскливо и хотелось сделать уже хоть что-то. Уён помнил, как Ёсан сказал про то, что он может ходить где хочет, кроме левого крыла на втором этаже, но чтобы заставить себя встать, всё равно потребовалось время. Во многом ему помогло то, что он хотел в туалет. Он неловко обулся, выудив из густой ночной тени на полу свою новую обувь, и неуверенно встал. Ощущая волнение и зуд где-то под кожей. Прежде чем выйти из комнаты Чон машинально выглянул в окно, чуть сдвинув плотную штору. Неухоженная лужайка под окнами была залита лунным светом, он переливался серебристым безжизненным отражением, делая всё, что попадалось ему, таким же безжизненным и нереальным. Черные очертания леса размеренно дышали, создавая ощущение моря из иного мира. Уён вздрогнул, когда краем глаза заметил какое-то движение на границе с лесом. Нечто огромное и черное отделилось от бескрайней черноты леса и остановилось на самом краю, чтобы взглянуть в окно на Уёна. Два ярко-желтых глаза не мигая продолжали смотреть в окно, когда Уён, не в силах заставить себя вновь начать дышать, осторожно выглянул в щель между занавесями второй раз. Будто удостоверившись, что Уён его увидел, существо моргнуло, желтые огни глаз потухли, а его огромное тело снова слилось с черным морем леса. Где-то протяжно завыл волк или дикий пёс. Уён шумно выдохнул через сведенные зубы и отпрянул назад. Выходить из комнаты стало ещё страшнее, но оставаться здесь было не менее жутко. Он надеялся, что встретит кого-то, кто ещё не спит. И ему было всё равно кого встретить, будь это даже Минги или Чонхо. Даже открытая неприязнь сейчас была для него более приятной перспективой, чем одиночество. Уён осторожно открыл дверь в темноту коридора и прислушался к звукам в доме. Дом дышал и жил своей собственной жизнью, вздыхал и поскрипывал, но чьего-либо присутствия не выдавал. Складывалось впечатление, что его все покинули. Уён помнил, в какой стороне находится ванная комната, которой разрешил ему пользоваться Ёсан, и с облегчением обнаружил её незапертой. Почему-то включать свет ему показалось неправильным. Он боялся даже этим привлечь к себе внимание тварей из леса, поэтому сделал свои дела в темноте. А когда вышел обратно в коридор, уже немного успокоился. Он постарался рассуждать логически и решил, что лучше всего будет спуститься вниз, там наверняка кто-то будет. — Ёсан, — тихо позвал он, и его голос сломался до хрипа. Ни звука. Уён прокрался к лестнице, не в силах оторвать взгляда от черного проема в левое крыло. Ему казалось, что те самые мнимые звуки дыхания дома исходили именно оттуда. Где ещё могло быть сердце дома, как не там? Спустившись только на пару ступеней вниз, Уён уже испытал облегчение. Чем дальше он оказывался от места, в которое ему запретили заглядывать, тем легче становилось дышать. Теперь даже тварь, увиденная им из окна, казалась просто плодом воображения. Он обязательно выберется отсюда. В гостиной никого не оказалось, а в смежные комнаты Уён заглядывать побоялся, в том числе на крытую веранду. Да и вероятность того, что кто-то сидел там сейчас без света в темноте, была слишком мала, поэтому он тихо прокрался в другую сторону. И ещё не пройдя и половину прихожей зоны, понял, что в столовой кто-то есть. Тихие размеренные стоны перемежевались с приглушенными односложными фразами. Уён догадывался, что там происходит. Понимал, что не должен на это смотреть, но ничего не мог с собой поделать. Какая-то сила, которой он не мог противиться на физиологическом уровне, заставила его тело продолжить тихо красться к незапертой двери, а затем замереть, всматриваясь в щелку и прислушиваясь к тому, что происходило внутри. — Нет, — Ёсан увернулся от поцелуя в лицо, отвернулся от навалившегося на него Сана. Он позволил разложить себя на столе, но при этом с какой-то одержимостью не позволял прикоснуться к своему лицу, прячась в сложенные на столе руки. Его кисти, совершенные кисти белели в лунном свете, он цеплялся пальцами за собственные волосы, мучаясь от наслаждения, что ломало его на части. И при этом он противился, отворачивался от поцелуев, которыми осыпал его плечи и спину Сан. Оба были обнажены и естественны в том, что делали. Утопая в лунном свете, они выглядели слишком совершенными, чтобы делать что-то запретное или неправильное. Сан тихо что-то промычал и попытался развернуть Ёсана лицом к себе, но тот вытянул руки вперед и ухватился за край стола, не позволяя перевернуть себя. Казалось, что его ноги вот-вот подкосятся, дрожа между твердо разведенных ног Сана, но при этом Ёсан был непреклонен. Сан оперся на одну руку, пристраиваясь повторно, он не стал настаивать и просто продолжал, то чем занимался. Ёсан впился в его руку так, будто от этого зависела его жизнь. На его собственных руках выступили вены, а светящаяся белым в лунном свете напряженная спина блестела от пота. Сан снова вошел в него, резко, наслаждаясь вызванным из Ёсана протяжным надрывным стоном, почти переходящим в звериное подвывание. Уён не мог оторвать взгляда от поджатых в напряжении ягодиц Сана. Всё, что он сейчас делал, казалось прекрасным представлением, совершенным действом. Но абсолютно неправильным. Холодное липкое чувство какой-то животной ревности скрутило внутренности Уёна. Его лицо свело от необъяснимого слишком сильного чувства, но отвернуться он не уже не мог. Ёсан отцепился от руки Сана и отчаянно царапал край стола, двигаясь вслед за Саном вперед и назад, ускоряясь, пока Сан переходил на рык, и замедляясь, сопровождаемый собственным жалобным скулежом. Зрелище длилось слишком долго, потому что каждый раз, когда Ёсан был готов сорваться и рухнуть, позволив своим ногам подломиться, а рукам разжать край стола, Сан замедлялся, специально медленно размазывая нижнего по столу так, что тот стонал от боли или наслаждения, встречаясь особо чувствительным своим местом с твердой поверхностью стола. И затем всё повторялось снова. Руки Уёна дрожали от голодного желания и ядовитой ревности, разливающейся по жилам. Ему казалось, что он умрет, если всё это не завершится. Нет. Он умрет, если это не только не завершится, но и просто прекратится. Всё должно закончиться так, как должно. Если они не достигнут пика, Уён почувствует себя не только обиженным, но и оскорбленным самим положением вещей в мире. Ёсан устало застонал, зарывая пальцы в спутанные волосы, обнажая слишком тонкую, слишком уязвимую шею, перечеркнутую черной полоской ошейника, он выгнул спину, в слепом отчаянии прижимаясь к напряженному животу Сана, и тот… обернулся. Сытая самодовольная улыбка расползлась на лице Сана, когда он встретился взглядом с Уёном. Он выедал Уёна изнутри этой улыбкой, вытягивал всю душу, что ещё у него осталась. Обещал слишком много, чем Уён вообще мог вынести. Яд ревности вспыхнул, сгораемый нечеловеческим голодом похоти, и мгновенно догорел до тла. Уён почувствовал себя ничтожно маленьким, ничтожно жалким в масштабах всего, что происходит в эту самую секунду в целом мире. Но таким совершенно завершенным в масштабах этого дома, этой комнаты, этого человека, которого все называли всю жизнь Чон У Ён. Сан разорвал их связь и отвернулся, разглядывая тело под собой. Его совершенный профиль замер на мгновение на фоне залитого лунным светом окна, а затем он резко подался вниз, прижимаясь к Ёсану, ускоряясь в своих монотонных однотипных движениях. Теперь его ритм нарастал до той точки, пока ноги Ёсана не напряглись, словно он был готов сбросить с себя Сана, и тот резким движением перехватил руками его кисти, пригвождая к столу, обездвиживая. Ёсан не давал целовать себя в губы, но настойчиво подставлял шею, и Сан, всё ещё совершая размеренные толчки, прошелся носом по загривку Кана, втянул в себя густой пьянящий запах, готовый вот-вот сорваться… И сорвался. Уён не успевает сообразить, что он собирается сделать, а Сан всё таким же естественным, но абсолютно неправильным движением припадает к шее Ёсана и вгрызается в неё, изогнувшись в нереальной позе. Ёсан громко, слишком громко стонет и на этот раз откровенно воет, приподнимаясь над столом вслед за Саном из последних своих сил. Сан перехватывает его поперек груди обеими руками и вжимает в себя, замирая. Их обоих ломает в короткой судороге, и одна рука Сана привычным движением ложиться на ставший болезненно чувствительным половой орган Ёсана, помогая плавными но безжалостно настойчивыми движениями кончить вместе с ним. Сан тяжело дышит, и его дыхание продолжается в тяжелом движении грудной клетки Ёсана. Он с неправдоподобной легкостью поворачивает свою опустошенную и одновременно наполненную до краёв ношу в сторону двери. Ёсан не мог не почувствовать, что за ними наблюдали. Не мог. Но когда его ставшие неправдоподобно яркими глаза распахиваются, он смотрит на Уёна так, будто видит в первый раз.