Объект исследования

      Вот он сидел, слушал, и ни слова не понимал. Слышал слова, значение которых знал, но не понимал, как и почему они образуют целое и осмысленное предложение – о чем сейчас речь? Какой это предмет? Что Теодор вообще здесь делает?       Хотелось бы знать. Нет, не в буквальном смысле. Конечно же, он понимал, где находился и с какой целью – сидел на последней паре и усиленно делал вид, что слушал вязкую лекцию строгого преподавателя. Однако душой студент был где угодно, но только не за кафедрой из темного дерева, в просторной аудитории. Ему хотелось знать нечто другое – зачем он старался учиться именно в этом факультете, если не видел в этом смысла.       Состояние души было просто убитым; тема предмета, как липкий кисель, проходила сквозь него, но не усваивалась, не задерживалась в голове ни на секунду, словно мозг самостоятельно отторгал информацию, как ненужную. От этого голова раскалывалась, но хуже всего было мерзкое и неприятное ощущение, будто бы внутри, где-то под диафрагмой, тянуло и тяжелело, иногда покалывая. Словно комок какой-то, сгусток всех скопившихся негативных эмоций и чувств, сгусток, из-за которого дрожали уже не только руки и прижатые к голове уши, но и частично все тело. Теодор даже описать не мог свои ощущения – его словно тошнило и все тело слабело с каждой минутой, грозясь покинуть сознание в любой момент. Как же ему плохо. Конспект не составлялся никак и никаким образом, Теодор просто не знал, что ему записывать, что ему нужно и что нет, потому что думал совершенно о другом. Зачем ему все это? Нет, правда, зачем?       Тяга к знаниям сегодня явно не проснулась с самого начала, но под конец учебного дня его просто придавливало гранитной плитой к полу. Хотелось просто прилечь, но он не мог – не хотел привлекать внимание. Итак выглядел так, словно его всю ночь гоняли по всем девяти кругам ада, о чем ему услужливо напоминал каждый одногруппник. В самом деле, это весьма точное описание его состояния – Теодор просто тонул в мыслях, безнадежных, как и он сам, истощал себя морально, превращаясь в выжаную версию самого себя. Даже сон был такой так, словно кот попросту лежал с закрытыми глазами в болотной топи и тонул. А проснулся – если не с желанием убивать, то точно убиться. Студент едва ли не опоздал на учебу и теперь варился в плену собственного разума, как яйцо, оставленное на солнце в сорокаградусную жару.       Почему он вообще пошел на пары, если не хотел? Просто никогда раньше не пропускал, вот и посчитал, что это привлечет ненужное внимание со стороны преподавателей. Может, ему и было плохо, но Теодор не был готов делиться с взрослыми своими проблемами, заведомо зная, что каждый из них, как заведенная пластинка, будет давать одни и те же бесполезные для юноши советы. Он бы попробовал каждый из них, будь у него мотивация и силы. А сил не было, потому что он тратил их на учебу. Замкнутый круг. Вел аккуратные конспекты, в которых потом ничего не мог разобрать, старался присутствовать на лекции не только пустой оболочкой, но сегодня студент не мог себе позволить даже этого. Весь его энергозапас, который сдох на первой же паре, сейчас уходил на то, чтобы существовать.       Психология... Сейчас была пара по психологии. Самый его ненавистный предмет. Пока преподаватель рассказывал о каких-то феноменах, название которых Теодор сейчас уже не вспомнит, собственная психология, как сокрушающая волна, захлестывала его и топила; он тщетно пытался сфокусироваться на ручке в его обледеневших пальцах, на тетради формата альбомного листа, на неразборчивом почерке, который когда-то был красивым. Сейчас же его записи напоминали таиладские каракули, которые не разберет ни один фармацевт в аптеке. Ничего не получается. Ему плохо, очень, очень плохо.       Ему плохо находиться здесь, в окружении существ, которым совершенно все равно. Впрочем, Теодор и не ждал от них ничего, он бы все равно не делился с ними своими проблемами, сугубо из принципа. Второй год кот учился, и второй год его однокурсники с актерством, достойного золотого «Оскара», делали вид, что Теодор единственный в своем роде хищник-невидимка. В свою очередь, кот считал, что его одногруппники – типичные, пустоголовые тинейджеры, которых волнует только учеба, развлечения и молодая жизнь. Вот бы отнять ее у них.       Не выдержав, Теодор схватился руками за голову, и, прижав уши, безотрадно склонился над партой. Что происходит? Что за странные мысли? Как же хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, и гори оно все огнем и пеплом. Невыносимо хотелось домой, даже если и там мрачный и необщительный кот чувствовал себя не до конца расслабленно – все таки, общежитие, которое приходилось делить с одним из его одногруппников. Но тот никогда не мешался, преимущественно отсутствуя целыми днями невесть где. Теодор никогда не интересовался деталями, поскольку просто был рад, что мог делить одиночество в тишине и покое без надоед в его личном пространстве. Вот и сейчас он хотел быть предоставленным самому себе.       Звонок из коридора, оповещающий об окончании мучительной каторги, буквально вырвал Теодора из состояния посмертия. Ну наконец-то! Он чуть не постарел, пока ожидал окончания лекции, и первым вскочил с места, чудом не опрокинувшись назад на скамью кафедры. От резкого подъема на некоторое время у кота потемнело в глазах, а сам он был бледен, как гемоглобиновый дистрофик. Под начавшийся гул разговоров его сокурсников, Теодор судорожно соскреб учебные принадлежности в сумку, особо не заботясь об аккуратности. Надо было срочно уходить.       Закинув сумку через плечо, Теодор угрюмой тенью проскользил мимо одногруппников, не обращающих на его бедственное положение никакого внимания, и уже почти было добрался до дверей, как вдруг его окликнули. Было желание проигнорировать, но сердитый голос принадлежал его преподавателю – не самому ласковому в своем лице созданию. Остановившись и прислонившись спиной к закрытой стороне двойной двери, младшекурсник молчаливо кивнул головой, стараясь экономить энергию. — Теодор, простой вам вопрос: что вы думаете о сегодняшней лекции? — незамысловато спросил профессор в возрасте, внимательно наблюдая за реакцией своего студента. Тот тоже был, кажется, из кошачьего семейства, отчего Теодору стало максимально некомфортно. — Есть ли темы, которые вы не поняли?       Ну конечно. Все преподаватели в этом чертовом здании – психологи, видящие абитуриентов насквозь. А Теодор – второкурсник, до сих пор не научившийся виртуозно увиливать от цепкого взгляда своих преподавателей. Он вообще для них был, как подопытный кролик, засчет своей ассоциальности и пессимистичной натуры – изучай на здоровье... — Некоторые. — хрипло выдавил из себя Теодор. Не мог же он взять и признаться, что вообще ни одной не слушал. — Остальные понял. — Что же, — флегматично ответил лектор, и собрал какие-то бумаги со своего рабочего места. Пожилой кот постучал ими по поверхности стола, выравнивая их, и вновь посмотрел на Теодора. — А какие нет?       Теперь самоликвидация казалась весьма заманчивым способом уйти от проблем, в частности, из-за такого прямого вопроса, на который он вынужден ответить правдой, поскольку его ложь никогда не звучала правдоподобной. Теодор уже открыл рот, чтобы признаться, как вдруг дверца позади него открылась. Котик едва не рухнул назад, но сохранить равновесие ему позволили руки, подперевшие его спину. — Извините! — сказал студент позади, и выглянул из-за плеча у стоящего перед ним Теодора. — Ой, Тео, а я тебя как раз ищу.       Ему практически сказочно повезло. Это явившееся недоразумение – студент четвертого курса, песик с забавной кличкой «Догдэй», которую он получил за свой солнечно теплый характер. А если напрямую – лучший и единственный друг Теодора, ради которого кот в целом и пошел в этот институт. Наивно полагал, что будет проще, если будет близкий знакомый в группе, в которой он учится. Единственный близкий знакомый, старше него на два курса, который учится совершенно в другой группе... Об этом он, конечно же, не подумал. — Добрый день, Джек. — спокойно поприветствовался преподаватель Теодора. — Не торопитесь так. У меня есть разговор к Теодору. — Добрый день, профессор Блэк! А что с ним? — спросил старшекурсник, и зашел в аудиторию.       Вот опять. Джек в два шага обошел Теодора, приблизился к преподавателю, чтобы решить все проблемы за него самого. Как старший брат, вечно возится с ним, словно наседка – уже даже сами профессора привыкли жаловаться псу о всех грехах нерадивого студента. С недавних пор Теодор стал ощущать из-за этого легкое раздражение. На первом курсе ему было тяжело и это было обоснованное желание прятаться за спиной у друга, а теперь он, как маленький ребенок без выбора – это его прячут за маминой юбкой. Бесит. Однако сейчас у кота совершенно не осталось сил предпринимать какие либо действия на этот счёт. Он устал, и недовольно наблюдал, как Джек облокотился локтями о стол профессора, внимательно слушая, о чем ему говорят. Секретничают они. А Теодор даже не стал подслушивать, лишь скрестил руки у груди. Пусть хоть бранят его всего от макушки ушей до кончика длинного хвоста, главное, чтоб отпустили домой.        — Вот оно как. — понимающе сказал Джек, и наклонил голову набок. Его собачьи длинные уши наклонились вслед за ним, прикрыв половину морды. — Простите, пожалуйста, за провинность. У вас чудная лекция, правда, но у него в самом деле стресс. — Оно и видно... — заметил лектор, посмотрев на своего студента. Теодор действительно выглядел затравленно, и пожилой мужчина неодобрительно покачал головой, протягивая один из листов Джеку. — Вот, это ему. — Спасибо вам, достопочтенный!       В ответ интеллигентный старик лишь беззлобно усмехнулся, назвав старшекурсника прохвостом, и вновь покачал головой. Взяв таинственного назначения лист, Джек попрощался с преподавателем Теодора и бодро выволок его самого из аудитории в шумный коридор, по которому уже сновали другие студенты. На шаг ближе к свободе. Хоть он и был сердечно благодарен другу, что тот высвободил его из засады, кот сразу же отошел от него на несколько шагов, пытаясь не утомить себя одним лишь присутствием гиперактивной собаки. — Тео, выглядишь так, словно умер и уже воскрес! Все в порядке? Это материал лекции, — беспокоился Догдэй, вручив коту лист. Сокращать дистанцию между ними пес не стал. — Слушай, давай домой. Тебе срочно прилечь нужно, пока точно не умер. Один дойдешь же?       Вместо прямого ответа Теодор лишь кивнул, вцепившись в реферат так, словно от этого зависела его жизнь. А Джек торопливо вытащил из своей сумки маленький блокнотик, видимо, с вручную намеченным графиком пар. — Вот и отлично, а то у меня еще психогенетика. И философия, и... Да чтоб я сдох... — вздохнул Догдэй, увидев свое расписание. Пес даже ладонью взялся за голову, словно был в шоке. — Не скучай, постараюсь навестить тебя сегодня.       И на это кот ему тоже ничего не ответил. Пусть делает, что хочет, сейчас этому несчастному существу необходимо только спокойствие, прямо противоположное бешеному темпу жизни пса. Джек говорил много, активно жестикулировал, и вообще все его действия – от иногда подпрыгивающих спаниелевых ушек до виляния хвостом, – прямо таки делали его образ воистину ярким и живым. На его фоне Теодор выглядел, как зловещая статуя; вечно безразличное или хмурое выражение морды, и слов от него не дождешься даже там, где это необходимо. Восторженно показывать что-то руками он тоже не спешил – место им было или в карманах, или в скрещённом состоянии. Жест замкнутости. — Ну ладненько, я побежал. До завтра, или вечера, как уж получится. — попрощался Джек и в шутку оптимистично имитировал стук по руке друга, торопливо обогнав его и направившись куда-то вперед. — Давай, не скисай так, а то напугал меня... Все-все, ухожу. Ой, Бубба, ты тоже в аудиторию? Пойдём-ка вместе.       Теодор ненадолго остановился, потерев не ушибленное псом предплечье, наблюдая за ним вслед. Вот Джек подхватил под руку своего одногруппника, серовато-голубоватого слона, и что-то весело обсуждая, оба скрылись за дверьми аудитории. Какой же он, черт возьми, шустрый. Во всех смыслах. Весь из себя солнечный, вдохновляющий и приторно-заботливый, словно у одного него вообще никаких проблем нет. Прирождённый лидер же, истинный мотиватор. Удивительно, что не президент какого-нибудь студсовета, потому как располагать к себе Джек умел кого угодно с невероятным успехом, к каждому находя свой подход. Даже к серой массе депрессивного характера, которой Теодор в последнек время себя идентифицировал. Это почему-то вызывало в коте странное чувство не то зависти, не то раздражения, а то и вовсе всего сразу. Вот как ему удается это?       Пока он раздумывал, Теодор не заметил, что прозвучал второй звонок, сгоняющий своих подчинённых уже на сами лекции. Коридор к этому моменту знатно опустел, а когда он опомнился – уже и не было никого. Вот кот стоял чуть ли не посередине дороги, а в него даже никто не впечатался плечом, не задел, спеша на пары. Обошли, как если бы кот был камнем в речке, а все остальные играли роль воды. Не удивительно, врезаться в Теодора – все равно, что в стену. Но ведь это означало, что его попросту остерегались, разве нет?       Кот не знал, нравится ему такое положение среди студенческой иерархии или же нет. Он не слыл котом-бандитом, большую часть своего времяпровождения был безобиден, если его не донимать. В противном случае, Теодор мог показать характер, и от него тотчас отстанут по добру. Но и любимой жертвой для издевок местных хулиганов кот тоже не был, по двум лишь причинам – он близкий друг вселюбимца-Джека и Теодор просто сам по себе был пугающим, отнюдь не выглядел так, словно не может дать отпор. А он мог, вполне. Теодор был равносильно скучен для обеих сторон – с ним ни поговорить, ни вызвать каких-то эмоций, которыми питаются энерговампиры. Скучен и незаметен. — Это кто тут от учебы отлынивает? Вы из какой группы, мистер? — послышался строгий, но нежный голос, и Теодор обернулся. Рядом с ним всплыла Мисс Делайт, какая-то там из троих сестер-преподавательниц одной фамилии. Одна из них приходилась ему куратором. Студент не разобрал, а она, в свою очередь, смягчилась. — А-а, Теодор? Ты чего здесь один совсем, потерялся? Все хорошо, все младшекурсники первые два года теряются в этом воистину вычурном лабиринте... Какой у тебя сейчас предмет?       Она ласково похлопала своего подопечного по плечу, и Теодор чуть не скукожился под ее ладонью, как слизень, в которого брызнули солью. Почему в последнее время взаимодействие с кем-либо вызывает в нем такое отвращение? Он не боялся тактильности, как это обычно называют гаптофобией, не чувствовал от этого боль или ненависть, а просто почему-то сворачивался, как улитка, лишь бы его не дергали. Джек тоже почти не трогает его, а если и задевает – он приходился Теодору близким другом, очевидно, что он имел некие особые привилегии и терпимость со стороны кота. Может, это Догдэй его и избаловал? — Хотя, ох, у первого-второго курса ведь уже закончился учебный день... Ну ладно, прости, родной, беги домой. Не забудь завтра подготовиться к презентации по педагогике. — прощебетала, как оказалось, все же его куратор, а не кто-то из других ее сестёр. — Я понимаю, что тебе не очень нравится выступать перед другими. Но этот страх нужно преодолеть! А сейчас, пока ты учишься с друзьями, ты можешь мягко, потихоньку, но научиться и этому, правда? Вот и умничка.       Согласиться с ней Теодор не мог. Это же еще хуже! Он давным давно не пугливый подросток, а все равно приходится, как в средней школе, позориться перед ровесниками, которые и без того считают его странным. Лишний раз приходится напоминать всем о своем существовании, а после сутками пытаться забыть, как он оплошал. Перед всеми! Хотелось притормозить Мисс Делайт, попросить ее выдать ему любую другую задачу, сложнее «лёгких», по ее мнению, презентаций, хоть в три, хоть в пять сотен раз, но только чтобы ему не приходилось стоять перед всеми на виду, как декорация. Но куратор уже развернулась, и продолжила свой изначальный путь, оставив своего подопечного в растерянности стоять посреди коридора. Женщина даже не дождалась ответа со стороны своего студента. Хотя, с чего бы вдруг? Ей ли не знать, что в ином другом случае она не получила бы никакого ответа, кроме как положительного или отрицательного кивка головой? Вот и первый случай, когда имидж вредной молчуньи действительно сыграл со своим владельцем злую шутку.       Настроение упало ниже плинтуса. Вышел из здания института Теодор в самом разбитом расположении духа, дождливой тучей спускаясь по ступенькам. Плохо было так, что ни пером, ни топором, ни любым другим столярным инструментом не написать. Может, попросту не явиться завтра, сослаться на болезнь? За год ему, как и любому другому студенту, по уважительным причинам не явиться можно было лишь дважды, и только через заявление по отгулу. Но документ нужно писать заранее, а он уже не мог, раз вышел из здания, хоть и был сейчас у его подножья. Может, стоило вернуться? Да к черту, гори оно все огнем – напишет завтра объяснительную.       Казалось, что даже сама природа издевалась над подавленным студентом, радуясь беззаботной жизни, назло его неописуемому горю. Календарь бил начало осени, потому и день выдался довольно теплым, солнечным, почти без единого облачка на ослепительно лазурном небе. Грело, как летом, а Теодор стоял, весь из себя такой такой красивый, во всем черном, как на трауре, и собирал на себе весь свет. Тротуар был выстлан светлой каменной мозаикой – такую в простонародье брусчаткой называют, и граничился вычурными перилами. За ними цвел маленький сад, с душистой-пушистой сиренью, которая, покуда еще тепло, явно не собиралась увядать. Тоненькие веточки свисали, выбившись за периметр сада, прямо над дорогой, и, наверное, манили сорвать – поискать, быть может, удачу среди лепестков...       Почему-то вид этой самой сирени, такой нежной, приятно сочетающейся со светлыми стенами института, вызвал у Теодора еще больший мрак в душе. Вот не радовала она его, и все, и искать несуществующие пятизвёздочные цветочки на ней юноша не собирался. И лаванда эта проклятая, которую недавно ботанический клуб посадил, чтоб она «успокаивала наших студентов», не помогала вовсе. Смотрел он на все это фиолетовое и пестрое, схожее оттенком с ним самим, и не чувствовал ни радости, ни даже уже злобы. Только дикую усталость и желание прилечь. Надо было идти домой.       Вот что еще Теодор не любил в этом белом и на редкость красивом институте – так это полное издевательство по заселению иногородних студентов. Все было хорошо в этом вузе; начиная от компетентных преподавателей, увесистой стипендии, адекватных соучащихся и заканчивая аккуратным внешним и внутренним видом, а вот на новое общежитие словно весь выделенный государством бюджет закончился, и пришлось приобщить уже существующее. За три версты от своего учебного заведения. Спасибо хоть на том, что это все же был кампус, эдакий студгородок. Общежитие, разделенное на два здания – и благо, что система блочная, – находилось настолько далеко, что уже вставал весьма любопытный вопрос: а нужно ли оно ему вообще? Вставать приходилось в несусветную рань, когда даже сам Господь еще не проснулся, а возвращаться, в лучшем случае, через час после окончания занятий.       Страшно было даже представить, как до него добирались старшекурсники, которых отпускали лишь через пару часов, как смотались младшие курсы. Тот же Джек – вставал гораздо раньше Теодора, а домой приезжал существенно позже него. Откуда-то находил в себе силы перейти улицу на пути ко второму блоку, чтобы просто принести коту фрукты и вытащить его из четырех стен на прогулку. Прогулку! Нет, студенты – определённо иная раса, к которой Теодор, к сожалению или к счастью, не принадлежал. Уставал он так, что после возвращения хотелось лежать пластом, как раздавленная мышь, и проклинать все, на чем свет стоял.       Преодолев в гордом молчании путь от института до местного чрезмерно активного парка, Теодор вышел на живую улицу, где находилась знакомая остановка, ближайшая из всех, ведущая в подземный метрополитен. А после неё, дождавшись рейс и мрачно глядя в окно поезда, доехав до нужной станции – еще минут пять шел пешком до дальнего бульвара, и вот они, здания-близнецы и ещё пару других архитектурных дополнений их студгородка, ставшие ему домом, в своем необоснованно далеком местонахождении от института; точнее, лишь один из корпусов, левый, если смотреть со стороны внутреннего двора кампуса, в который он только что вошел.       Здания разделили, в очередной раз, по совершенно идиотскому принципу. Казалось бы, вот вам два комплекса – отведите их на женское и мужское, а в итоге распредели на старшекурсников и младшекурсников, где нижние этажи отвели для господ, а верхние – для дам. Даже в таком простом вопросе его занесли подальше от единственного друга.       На лестницу Теодор вспорхнул птицей, вообще не обращая внимания на студентов, занимающимися своими делами вокруг. Вот на крыльце стояла Бобби, его приторно-ласковая одногруппница, чуть ли не единственная в своем роде, которая делала вид, что замечает Теодора. Бордовая уже открыла рот и махнула рукой, чтобы поздороваться, но студент молчаливо проскользнул в двери внутрь комплекса, оставив медведицу позади. Пусть не делает вид, что рада его видеть, если Догдэя, из-за которого она так подступалась к коту, рядом нет. В то, что Бобби в своем отношении к нему проявляла искренность, Теодор вообще не верил. Столкнуть бы ее с лестницы...       Ничему он уже вообще не верил. Ни себе, ни другим. Пролетев вахту, вскользь показав пропуск, Теодор направился прямиком к лестнице. Лифт имелся, даже нормальный и не угрожающий жизни, но до второго этажа добежать быстрее на своих двоих.       Несчастный чуть богу душу не отдал, наконец оказавшись у своей родной двери, незапертой – значит, сосед уже был в комнате. Это такой негласный принцип у них был; если хозяев нет – закрывать на ключ, если кто-то из них дома – оставлять дверь открытой, и окончательно закрывать уже ближе к вечеру. Разувшись и сменив дневные кроссовки на смешные пушистые тапочки, Теодор тенью прошел прямиком к своей кровати, рухнув прямо мордой в подушку, как подбитый солдатик. — С возвращением, — отозвался Чак, которому повезло родиться с петушиным хвостом, а за свою привычку смешно злиться блондин получил кличку «Чиккен». — Котяра.       Ответа тот, очевидно, не ожидал, и даже не оторвался от игры в телефоне, лежа на своей койке. Теодор никогда ему не отвечал, но не от плохого мнения – с соседом у него были какие-никакие, но все же нормальные отношения, и однокурсник это знал, привыкнув к необщительному комнатному растению, коим являлся Теодор. Вот и родился забавный ритуал – Чак здоровается, а кот в ответ дергает ухом в его сторону.       Отдыхать, отдыхать. Срочно релаксировать, ему нужен покой. День явно не задался. Сколько раз он желал окружающим какого-то зла? За всю жизнь – не так много, как за сегодня. Теодор хотел перевернуться, как вдруг вспомнил, что не снял сумку с плеча, и под ним смялись все тетради, включая выданного лектором реферата с темой лекции. Сбросив с себя учебный рюкзак на пол, он вытянул лист перед собой, пытаясь хотя бы вскользь изучить материал пары. Прошелся по первому предложению уставшим взглядом, и реферат тотчас отправился вслед за сумкой. Потом.       Студент закрыл глаза, положив на голову руку. Как все сложно. Что значит «потом»? Завтра, через неделю, никогда? Он еще не чувствовал в себе такое нежелание учиться. Зачем он поступал тогда? Из-за Джека? Тот свое дело любил, а Теодор – явно нет. Но исключиться и менять направление, по его мнению, было уже поздно. Грозный родитель в лице его строгой матери устроит такой скандал, что лучше не заявляться к ней с такими вопросами вообще. Да и менять одну среду на другую, когда он еле как начал привыкать к нынешней, для него, очевидно, не будет в пользу. Теодор остерегался изменений и больших перемен в жизни, ценил устойчивость, даже если она держалась на одной лишь ножке с шариком. Лучше так.       Осознание, что ему придется учиться еще целых четыре года, буквально вдавливало несчастного студента в кровать, как могильной плитой. Четыре года... А что делать потом, когда его друг выпустится, а Теодор останется на заключительном этапе обучения? Один? Голова снова начинала побаливать, как днем, и остро хотелось заснуть. Желательно, не просыпаться вовсе. Однако стоило разобраться, почему он стал считать, что ему не нравится учиться. Действительно, почему?       Первый курс прошел как в тумане, он мало помнил что-то из него. А второй... Может, ему тяжело, потому что на лекциях стали подниматься слишком неприятные темы? Психология, психоаналитика, и прочие психо-что-то-там, в которых ему приходилось копаться в себе, пытаясь понять себя как личность? А какой личностью был Теодор? Угрюмый, мрачный, без целей в жизни, он пытался отчаянно найти в себе хоть один плюс, в этой сплошной тонне минусов. В последнее время чем больше он думал о себе, тем хуже ему становилось. Он практически ничего, кроме всепоглощающего стресса и боязни перед завтрашним днем не чувствовал. Перестал ощущать радость, тонул в рутине, загонял себя в тупик страшными вопросами.       Хобби? Пытаться найти себе любимое занятие он забросил год назад, знакомиться с кем-то не пытался вовсе. Оставался серой мышью, неинтересной даже для буллинга. Не посещал библиотеки, отдавал предпочтение своей комнате и частичному – да, Чак, о тебе речь, – одиночеству. И бесконечно задавался вопросом – что дальше?       Как жить дальше, если уже не очень хочется? Кем он станет, когда выпустится? А что, если он не сможет?... Куда тогда? Стоило задуматься о работе. Но какой? Кем он хочет быть, а кем... Кем вообще можно? В голове не всплывал ни один образ, потому что Теодор попросту не знал других. Крутились лишь незамысловатые и детские «полицейский» и «врач», которыми с юного возвраста на него давила такая же мрачная, как и он, родительница. О других профессиях он даже не знал. Точнее, слышал название, но не понимал, что нужно для того, чтобы стать кем-то из них. Это раздражало, злило и одновременно вводило в состояние подавляющего настрой кризиса. Кот попросту не знал, как жить.       Как живут другие?       Почему они знают практически все, а он – даже самого себя не знает? Когда однажды Джек мимолётно заговорил с Теодором о счетах и о планах на будущее в целом, кот даже растерялся. Его друг так осведомлен, хотя он на каких то два-три года старше него. И в институт он поступил точно зная свою цель в жизни, к которой бесстрашно идет. Он действительно был вдохновляющим, но в этом году начал утомлять Теодора, отчего кот заметно замкнулся в себе. Еще больше, чем когда либо. Но вовсе не солнечный пес был виной.       Взглянув на настенные часы, Теодор заметил, что провалялся целых полтора часа, в своем апатичном безделье, сверля потолок взглядом. Соседа в комнате не было, кот попросту проворонил момент, когда тот ушел по своим делам. Ну и пусть, ему же лучше. Сложив руки под щеку, Теодор перевернулся спиной к комнате, уткнувшись взглядом в стену. Ему так плохо. Опять это неприятное чувство под легкими, чуть выше живота... Может, стоило просто вздремнуть?       Почему-то в памяти вспыхнул образ его куратора, Мисс Делайт. Презентация... Теодор, очевидно, даже не сядет за нее. Он твердо решил, что никуда завтра не идет. На последствия было как то все равно, его медленно захватывало равнодушие за свою судьбу в институте. Его не исключат за один день, поругают и забудут – он отнюдь не тот студент, ради которого будут устраивать аудиенции усиленной меры строгости. Может, даже не заметят, что его нет, если отмечать отсутствующих будет староста. Да, точно не заметят... Или заметит Бобби? Теодор нахмурился.       Что ей нужно было от него? Догдэй знакомил Теодора со всеми своими близкими друзьями, и каждый из них относился к коту с особым терпением, и Бобби не была исключением. Но характер у нее был приставучий. Может, она видела, что Теодор мучается в своих мыслях, и пыталась ему помочь? Она не обладала таким уровнем близости, как Джек, так что пусть держит свою помощь при себе. Или он покажет ей, как больно умеет царапаться. Вот опять... С чего вдруг сегодня его тянет на физическую агрессию? Особенно к друзьям Джека? Они единственные, кто действительно не игнорировали Теодора, проявляя какое никакое, но все же дружелюбное внимание к нему. А кот отталкивает их всех от себя, держался на дистанции, потому что считал, что они поступают не искренне, или потому, что не считал себя достойным их внимания? Бред...       Шел час, а потом и следующий, но Теодор так и не поднялся с кровати, бесконечно утопая в собственных мыслях, как в болотной трясине. Кажется, он даже ненадолго вздремнул, но сон был удушающим, лихорадочным и тяжелым, и он совершенно не выспался, а только сильнее себя обесточил. Не было сил даже повернуть голову. Он замотал себя настолько профессионально, что ему, непременно, должны выдать номинацию за его самостоятельную саморазрушающую деятельность. Но до уха вдруг дошел слабый звук, природу которого Теодор сначала не определил. Потом звук повторился – это стук в дверь. Сейчас коту этому самому стукачу хотелось сломать или руки, или шею, что бы первое попало в руки, если бы он вышел и схватил. Но Теодор так и не встал. — Тео, ты в комнате? — раздался знакомый голос, и хозяин комнаты даже немного успокоился. Это был Джек, и он уже скоро показался сам, приоткрыв дверь и заглянув внутрь. — Теодор? У вас вахтерша – просто жуть! Я всего-то пропуск забыл, подумал – три года же носил, каждый день с ней виделся, а она меня чуть не заколотила насмерть, господи, ужас просто... Был бы вором, бежал бы в страхе от такой свирепой женщины! А наш, даже если холодильник перед ним унесут, с дивана не встанет...       Сейчас Теодор не знал, хочет видеть друга или нет. С одной стороны – конечно же, нет, пусть проваливает к чертям. А с другой – только бы он не ушел, и болтал дальше о всякой ерунде...       Не услышав конкретного ответа, пес зашел в комнату, шурша какими-то пакетами. Теодор даже ухом не повел, не повернулся, чтоб посмотреть, поскольку не мог отойти от своего кошмарного сна, где собственные мысли в виде хищных облачков давили его копий, как назойливых тараканов. Жуть. Он проснулся, но понимал, что ничем реальность не отличалась от сна – его тяжелые рассуждения продолжали поедать его заживо. Голова кружилась и ему казалось, что она, словно гнилая тыква, попросту лопнет, разбросав содержимое по стенам... — Вот у нас с Буббой так однажды микроволновку утащили, а вахтер такой «нет, не видел», представляешь? Четыре месяца на нее копили! А я ему еще такой... Ой... Тео, что с тобой? — взволнованно спросил Джек, и, судя по звуку, быстро сменил сменную обувь на тапочки. — Тебе плохо? Ты заболел? Теодор? — Оставь меня в покое, — сипло прошипел Теодор, весьма неискренне. Он не хотел, чтобы друг уходил, но не мог подавить гордость и попросить о помощи, или хотя бы попросить его заткнуться на минуту. — Я не болен.       Но Догдэй не ушел. Он аккуратно, почти невесомо тихо прошел мимо половины комнаты Чака, оставив где-то по пути подарочные пакеты, и подошел к кровати Теодора, присев на ее край. По крайней мере, кот так посчитал, поскольку матрас прогнулся под его весом. Морды его Теодор не видел, но мог представить, что сейчас Джек смотрел на него со смесью жалости и страха. — Неделю назад я начал один разговор со своей кураторшей, — осторожно сказал Джек, словно делился какой-то сокровенной тайной, которую Теодор знать не должен был. — Она по совместительству наш психолог в институте, и лучшая в своем деле. Послушай, я знаю, что такие вещи решать должен законный опекун или ты сам, но я наконец-то смог договорился с ней о вашей встрече. Не упрямься, а то я знаю тебя! Сходи хотя бы разок к ней. Вот увидишь, лучше станет.       От удивления Теодор даже поднял голову, взглянув на своего одностороннего собеседника. Вот уж чего он не ожидал от Джека, так это подставы. К психологу, черт возьми, жаловаться незнакомому существу о своих страхах и проблемах! Но, наверное, у него уже попросту не было выбора, поскольку отказать Джеку он все равно не мог. Сегодняшнее состояние ментального здоровья, которое он добивал самостоятельно, ему потом спасибо скажет, если он переборет все свои «не хочу, не буду».       Присмотревшись, Теодор заметил, что Догдэй действительно был взволнован – чуть ли не скулил от ожидания, как провинившаяся собака. Вот оно, сразу видно, человека своего слова, который заботится о каждом – в особенности, о лучшем друге. Догдэй изучал его, и заметил, что его друг нуждается в психотерапии? Джек, непременно, оказывал ее и самостоятельно, но вдруг посчитал, что не справляется, и попросил помочь настоящего специалиста? Сам. Сам признал, что является слабой опорой для Теодора? Но ведь именно благодаря этому несносному, сущность перед ним еще не расклеилась... Младшекурсник приподнялся на локтях, взглянув на пакеты, которые принес солнечный пес, и растрогался окончательно, завидев в них упаковку своих любимых печеньев. — Ладно, я схожу. — мрачно бробормотал Теодор. — Но только один раз. — Правда? Сходишь? — тут же расцвел Джек, и хвост его активно завилял. — Слава богу! А то я уж думал, что ты обидишься, и совсем-совсем в себе закроешься. Ужас, как ты сегодня напугал меня!.. Профессор Агата Прототип свободна завтра почти весь день, можешь прийти к ней в любой момент, кроме второй пары. Ты ведь помнишь, где находится кабинет психолога?       Кот лишь кивнул вместо словесного ответа. Не помнил, но как нибудь найдет, он самостоятельный. От осознания, что на пары придется все же заявиться, Теодор поморщился. Он уже почти было смирился получить нагоняй от Мисс Делайт, но пропустить учебный день. Однако пара с ней не была второй, а значит, у него появился обоснованный способ слинять с ее занятий. Какая фамилия, однако, интересная была у куратора его друга – Прототип...