На стебли лилий тень легла

      В первые мгновения, когда Аня оказывается у Жени в руках, ей чудится, что она сейчас попросту умрёт. Её стискивает злым жаром так, что, кажется, вот-вот лопнут рёбра. Лишь спустя несколько секунд у Ани получается хоть сколько-нибудь взять себя в руки, настолько, чтобы сообразить: как бы ни было больно, надо терпеть, за Женю надо держаться. Только он может сделать так, чтобы стало легче. Аня цепляется за его олимпийку, скомканно упрашивает его остаться, почти неразборчиво умоляет о поцелуе.       И, вопреки своим беспомощным, едва ли на что-то конкретное похожим просьбам, она всё-таки получает заветный поцелуй.       Прикосновение жарких губ кажется ей самым волшебным, что она испытывала в жизни. Аня чувствует, как стремительно отступает боль, как она гаснет, словно смытая тёплым, ласковым прибоем, и не может сдержать восторженного стона. Облегчение прокатывается по телу, размягчая едва ли не каждую мышцу, и Аня растворяется в блаженной близости к своему соулмейту.       Господи. Да как же она его раньше пропустила. Аня жалеет об этом вслух, отвечает на очень похожие Женины сожаления — и думает, что не хочет с ним расставаться. Ей страшно упустить его ещё раз, разжать сейчас руки и позволить ему уйти, а назавтра вдруг обнаружить, что ей всё пригрезилось, или что без неё опять что-нибудь сломалось, и у неё снова будут только одиночество и боль. Нельзя такого допустить. Аня пытается украсть для них с Женей этот вечер, предлагает побыть у неё в комнате — и в итоге они сходятся на том, что могут провести ещё какое-то время у Жени, что это как будто будет удобнее. Всю дорогу Аня тесно жмётся к Жене, несмотря на то, что идти совсем чуть-чуть, не хочет отпускать его ни на миг. В лифте она льнёт к Жениной груди, в коридоре обнимает Женю за пояс и старается шагать с ним в ногу — и даже ухитряется не покраснеть и не смутиться, когда навстречу пробегает Вика и окидывает обоих удивлённым взглядом. Пусть видит, пусть удивляется, пусть даже сплетни пускает — Аня думает, что сейчас это всё не имеет значения. Прямо сейчас важнее всего Женя, которого нельзя потерять, а остальное… с остальным она как-нибудь разберётся потом, ничего страшного не случится.       Впрочем, Женя, если судить по тому, как крепко он обнимает Аню, думает примерно так же. Его руки постоянно касаются то Аниных плеч, то спины, то талии, ни на мгновение не оставляют её без внимания. Чувствовать эти частые-частые, почти непрерывные прикосновения безмерно приятно. Аня всё льнёт к его рукам, улыбается ему и сладко думает: дальше будет только лучше. Хотя и сейчас уже всё как будто очень даже хорошо.       Женя впускает Аню в свой номер и провожает её в комнату, чуть суетливо старается устроить девушку поуютнее. Свой рюкзак он просто бросает едва ли не у самого порога. Аня пытается обратить на это его внимание, но Женя только качает головой.       — Потом разберусь. Сейчас не до этого, — заявляет он. Его взгляд прямо-таки лучится заботой, и Аня ощущает себя укутанной уютом, уверенной в себе — никогда бы не подумала, что будет так бестрепетно чувствовать себя наедине с парнем! В комнате лёгкий беспорядок — видны следы поспешных сборов, но это не имеет значения, ничего такого уж неприличного в глаза не бросается. Аня садится на кровать, на небрежно застеленное, чуть смятое покрывало, и за запястья мягко тянет Женю к себе.       — Покажешь татуировку? Как она теперь выглядит? — просит она. И чуть неловко поясняет: — Мне ведь… у меня-то ничего не видно. — Главное только, чтобы Женя не принял это замечание на свой счёт. Хоть Ане больше и не больно, но, украдкой дотрагиваясь до своих рёбер сквозь футболку, она чувствует: нет, ожог до конца не прошёл, его грубая, отвратительная корка по-прежнему покрывает кожу там, где должен быть узор. Так что свою татуировку Аня никак не может рассмотреть. Но вот Женину… у Жени же должны были проступить её лилии? У него можно увидеть сдвоенную татуировку, верно?       Женя наклоняется к ней и обнимает. Аня чувствует, как его ладони осторожно скользят по её бокам, бережно ощупывают поверх футболки, изучают границы и жёсткость безобразного ожога. Она сглатывает и старается больше думать о нежности этого прикосновения, а не о том, что Женя прямо сейчас прикасается к ней там, где её тело оказывается уродливее всего.       — Больно? Прости, — спохватывается Женя. Аня торопливо мотает головой, показывая, что всё в порядке. Ей нисколько не больно, и вообще, она совсем не против тёплых ладоней на своём теле. Её смущает лишь то, где именно эти ласковые ладони её касаются. Как будто Жене может оказаться неприятно. Как будто это уродство хочется спрятать, а оно сейчас почти что выставлено напоказ. Женя тем временем продолжает: — Я покажу, конечно. Не вопрос, — и задирает свою футболку, открывая двойную строчку узора на коже.       Первым делом Аня видит хорошо знакомые ей лилии, и её окончательно пронизывает восторгом: да, точно, теперь всё правильно, это окончательно подтверждение. Как будто предыдущего было мало — и всё же, видеть свои цветы у Жени на коже Ане бесконечно приятно. Она прослеживает линию татуировки самыми кончиками пальцев, с интересом разглядывает полупрозрачный орнамент. Она как-то никогда не думала о том, что изображено у Жени на коже, её любой рисунок бы удивил и застал врасплох.       — Красиво как! — восклицает она, разглядывая орнамент из львиных голов. Думает, какой это необычный узор. Думает, как красиво он сочетается с лилиями, которые местами словно бы вплетаются в львиную гриву, интересно дополняя рисунок, и даже немножко похожи на короны. Лукаво добавляет: — Тебе очень идёт, — и наклоняется к Жене, выбирает фрагмент, где лев и лилия сходятся красивее всего, наклоняется ближе, чтобы поцеловать. Ей нравится ощущать под губами Женину тёплую кожу, улавливать кончиком языка едва заметно выпирающие линии татуировки, дразнить и ласкать одновременно. Женя шумно выдыхает у неё над головой.       — Мы можем убрать твой ожог. Это дело одного вечера, — говорит он, и его грудная клетка ходит ходуном, торопливо вздымается и опадает. — Если ты хочешь… тебе достаточно только слово сказать.       Аня хочет, но не вполне представляет себе, как это будет. Она вообще никогда не думала над тем, что окажется в подобной ситуации, с ужасным ожогом через все рёбра, так далеко её знания не простираются. С искренним любопытством Аня уточняет: — А что нужно сделать, чтобы ожог исчез?       — Нужно сблизиться ещё сильнее, — прямо отвечает Женя. — Если ты понимаешь, о чём я.       Сперва Аня не понимает. Потом, чуть запоздало, до неё доходит; она ойкает и вспыхивает. Щёки ужасно горят от одного только намёка на нечто подобное, причём намёк очень аккуратный, деликатный даже — если вообще можно намекать на такую неприличную тему. Аня не представляет себе, как можно просто взять и согласиться в первый же вечер.       — Нет, я не могу так быстро, я не готова, — выдыхает Аня и испуганно прячет глаза. — Мы же можем… отложить это, да? Если ожог мне сейчас не мешает? Я имею в виду, он очень некрасивый, конечно, но он почти не болит. А теперь, так и совсем не болит. Так что мы можем вернуться к этому вопросу позже, да?       — Мы можем вернуться к этому вопросу тогда, когда ты захочешь, — обнадёживает её Женя. И опускает наконец свою задранную футболку, пряча татуировку и переставая стоять в двусмысленной позе, и садится рядом с Аней, легонько гладит её по руке: — В конце концов, здесь срочность — это только вопрос твоего комфорта. Если сейчас ожог тебе не мешает, а сближаться сильнее тебе некомфортно, значит, я не буду тебя ни к чему принуждать. Вот и всё. И никаких сложностей, не пугайся, пожалуйста.       Аня не вполне уверена, что вот это его показательно-лёгкое «никаких сложностей» соответствует истине. Чуть помедлив, она всё-таки спрашивает: — А ты? Тебе самому будет комфортно, если я буду тянуть и медлить?       — Да, — говорит Женя. Так быстро, что непонятно даже, успел ли он подумать или так просто, швырнул перед собой согласие, чтобы не задумываться слишком на опасную тему. Аня смотрит на него с мягким укором — ей вот кажется, что он вообще в вопрос не задумывался, просто ляпнул, — и под её взглядом Женя исправляется: — Ладно, как это будет ощущаться на долгой дистанции, я не знаю. Может, где-нибудь потом выяснится, что всё не так просто и беспроблемно. Но конкретно сейчас — мне нормально. Не вижу причин тебя торопить.       Аня не думает, что ей нравится, куда выруливает этот разговор. Какие-то скользкие, неудобные вопросы они поднимают — и стоит ли дальше в них копаться, если на момент они выяснили, что вроде как всех всё устраивает и никто ни на кого не в обиде за поспешность или за промедление?       — Не хочу это пока обсуждать, — прямо признаётся она. — Ты ведь не обидишься, если мы сейчас не будем? Лучше иди сюда, посиди со мной. Пожалуйста.       Женя садится рядом с ней, и Аня снова приникает к нему. В его руках… спокойно. Уютно. Аня думает, что она готова вот так слиться с Женей насовсем, сидеть, прильнув к нему, слушать его дыхание, и совсем не чувствовать, что это скучно или что-то в подобном роде. Наоборот, всё отлично. Есть в этом приятное умиротворение. Все проблемы забываются, и Аня нервничать совсем перестаёт, и ей кажется, она с чем угодно справиться может, пока это ласковое тепло окутывает её, согревает и защищает.       — И всё-таки, откуда ты столько знаешь про ожоги? У тебя ведь их вроде не было, — бормочет она. И тут же прикусывает язык, и слегка пеняет самой себе: хотела больше не ворошить опасное и скользкое! зачем опять полезла? Но Женя, кажется, ничего такого скользкого не замечает и совсем на этот прямой вопрос не обижается.       — Ну, я рассматривал вероятность того, что ошибусь, — объясняет он. — Мне казалось, она очень велика, нельзя её не учитывать. И я… интересовался. Не знаю, как это правильно назвать. Продумывал план на тот случай, если и правда ошибусь и придётся исправляться. Надо же будет знать, что делать, а не метаться куда попало, как курица с отрубленной головой. Ну и… пригодится это всё, получается? — Он неловко улыбается углом рта, крепче прижимая Аню к себе. А Аня… её вдруг как-то совсем плавит от этого нехитрого признания. Казалось бы, что такого? Просто Женя признался, что заранее был готов решать проблему и поэтому теперь сразу знает, что с ней делать. Но Ане это нехитрое признание кажется вдруг совершенно очаровательным.       — Ты знаешь, я думаю… мы могли бы попробовать, когда чемпионат закончится. У нас же будет ещё вечер перед тем, как уехать? Вот тогда и могли бы, — предлагает она, поддавшись порыву. И несмело думает: разве будет так уж плохо? Если Женю ей очень нравится даже просто обнимать — почему более откровенная близость должна быть хуже?       — Ты не спеши, — ещё раз замечает Женя. — Смотри по своему самочувствию. Я-то никуда не денусь. На мне фактически написано, что я твой.       Он… удивительно формулирует. От его слов Аню вдруг пронзает электрически-нервным жаром.       — Я не думаю, что я спешу. Мне кажется, так будет неплохо. Я к тебе попривыкну, и к тому, что с тобой хорошо, и мне спокойнее будет, — честно говорит Аня. И не менее честно добавляет: — Я не хочу долго водить тебя на поводке пустых обещаний. Так мне точно будет некомфортно. Да и потом, если мы попробуем, и я пойму, что всё-таки не готова… мы сможем отложить ещё раз? Я не обижу тебя этим?       — Да, сможем. Нет, не обидишь, — раздельно проговаривает Женя. Ане и это кажется очаровательным.       — Побудь со мной ещё, — упрашивает она, обнимает Женю за шею и гладит по затылку. Ей нравится, как льнут к ладони мягкие волосы, как приятно смыкаются объятия, сколько тепла есть в соприкосновении тел. — Я ведь могу остаться ещё?       — Конечно, — мгновенно отвечает Женя. Он горячо добавляет: — Если бы тебе не нужно было с утра готовиться к завтрашнему прокату, я бы уже давно уговаривал тебя остаться до утра, — и целует Аню прежде, чем она успевает сказать очевидное о том, что до утра ей никак. Этот поцелуй настойчивее и откровеннее предыдущих, и кончик Жениного языка сладко жалит, так, что Аня совсем теряет голову и жадно тянется за лаской снова и снова.       Она долго-долго тает в Жениных объятиях, а потом, уже уйдя от него, ещё дольше думает о том, как это замечательно — наконец обрести своего соулмейта, быть к нему как можно ближе, и мечтает о повторении, сперва робко, потом всё смелее. Есть риск, что эти мысли будут отвлекать, но пока выходит наоборот: они согревают, придают уверенности, и встречи с Женей между тренировками и соревнованиями, пусть и смазанные, и короткие, тоже очень помогают собраться. У Ани выходят очень приличные прокаты, с которыми Камилу, конечно, всё-таки не обогнать, но получается завоевать серебро. Свой успех Аня вместе с другими медалистами отмечает на небольшом праздничном фуршете, жалеет, что среди них нет Жени, который до пьедестала не добрался, но вместе с тем и предвкушает скорую встречу, которая наверняка будет очень-очень сладка. Это как раз и есть тот вечер, который они с Женей обсуждали, который планировали для себя. Отговорившись усталостью, Аня сбегает из банкетного зала пораньше — но вместо своего номера направляется к номеру Жени.       Это даже хорошо, что она после фуршета, слегка раскрепощённая, а ещё наверняка красивая, наконец-то выбравшаяся из вечной тренировочной одежды. С лёгким трепетом Аня стучит в дверь — и, стоит двери открыться, нетерпеливо бросается к Жене через порог.       — Я очень к тебе хотела. Ты меня ждал? — взволнованно выдыхает она. И почти повисает на крепких плечах, и чувствует, как близость к Жене снова начинает точить её и плавить: да, это лучшее место, где она только может быть, рядом со своим соулмейтом.       — Шутишь? Да я о тебе мечтал, — горячо заверяет её Женя.       Дверь закрывается за Аней, надёжно отсекая её от всего остального мира, оставляя наедине с Женей и только с ним.       У Ани в горле сладко замирает дыхание, когда Женя подхватывает её на руки.