Твои солёные слёзы, кислые мины, душные речи.
Весь этот бред.
Я умираю со скуки, когда меня кто-то лечит
Я ненавижу, когда меня кто-то... (любит?)
(Сплин - "Весь этот бред")
Это утро выдалось тяжёлым. Само его наступление противно липло к тяжело открывающимся векам, обнажающим уже не настолько горящие зелёные глаза. Причём не только девичьи.
Пятый плохо спал уже несколько дней. А не разговаривал с Элизабет и того дольше. Да и ненавидел себя за то, что сделал с ней, уже изрядное количество времени, чтобы сравнивать с прочими показателями его усталости.
Он не до конца понимал, почему молчит. По-началу его вполне устраивала мысль о том, что охотнику не принято сюсюкаться с жертвой, таков уж закон природы. Он теплил слепую надежду на то, что ему по самому статусу не положено как-либо с ней контактировать, не считая рабочих моментов, разумеется. На работу нельзя закрывать глаза, насколько бы ниже его она ни была во всех смыслах. Такой расклад был ему по душе. По крайней мере, он не переставал убеждать себя в этом.
Но всё же, что-то в этой рыжей неумолимо взывало к нему. Бесконечные взгляды в его сторону, что так и пытались протиснуться в душу, досконально изучить её и поселить внутри свои корни, постоянные попытки завести простую и непринуждённую беседу, улыбчивые приветствия в коридорах, обрывающиеся на полу слове после стального взгляда с его стороны. Он отчётливо видел, как сильно она нуждается хоть в ком-то. В одном единственном живом существе, что хоть на долю ещё не успело слиться в безжизненном потоке Комиссии. Но он сам уже почти по горло увяз в нём, совершенно не считая себя достойным претендентом на роль "чистого" от потока человека. Таковым он перестал быть уже очень давно и отчаянно надеялся больше не находить причин для сожаления об этом. Видимо, не всем планам суждено сбыться.
Киллер -
клеймо на всю жизнь. Однажды на задании, стараясь замаскироваться для слежки за будущей жертвой, он прочёл эту незамысловатую фразу в заголовке одной статьи. Она рассказывала о человеке, не успевшем толком выйти из тюрьмы за прошлое убийство, но уже успешно и зверски совершившем новое. И это чертовски сильно ударило по нему. В разуме Пятого теперь отчётливо поселилась мысль о том, что даже если однажды ему удастся уйти с этой работы, сдать оружие и уйти с головой в простую человеческую повседневность, та часть его чернеющей души, которую он регулярно подкармливал всё новыми и новыми заданиями, навсегда останется с ним. Навязчивый призрак прошлого, чьё незавершённое дело навсегда останется таковым, без возможности наконец закончится и дать хозяину обрести покой. Такие шрамы не затягиваются. Они лишь гноятся, с каждым днём распространяя по сердцу яд, пусть и ушедшей, но всё же жестокости. Отрава всегда будет липкой смолой затекать в самые глубокие трещины на сердце, никогда не давая им возможности окончательно зарасти и излечиться. Киллер, убийца, душегуб - клеймо, участь, тяжёлый рок, укор и болезнь, что с годами будет лишь прогрессировать. Можно давить её обезболивающими, но искоренить уже никогда не получится.
Это навсегда.
Быть может, поэтому ему так претило общение с Элизабет. Она была слишком светлой и тёплой для этого места, погружённого в вечную, беспросветную зиму. Его зашрамованная душа слишком долго и сильно истекала кровью, чтобы подпустить к себе кого-либо. Ведь если настолько светлая душа подойдёт к его тёмной, желая помочь и протягивая руку помощи, она лишь захлебнётся в крови и отчаянии, испускаемыми бесконечными порезами. И этого он допустить не мог. Она не должна была утонуть в его болезненной крови. Она должна была жить. Причём жить ярко и красиво, в окружении такого же тепла, как и она сама. Она - теплота. "В таком случае, я - самый страшный мороз"
Он боялся, что кто-то поймёт его. Безумно хотел, но судорожно боялся этого. Всё его существо - сплошная неурядица, неоднозначность, ошибка, ложь, жестокость и бесконечная жажда свободы, вынужденная самолично заковывать себя в цепи. Рождён, чтобы быть ангелом, но обречён обрезать себе крылья. Временами отчаянно хотелось, чтобы хоть кто-то наконец присмотрелся и заметил глубокие шрамы за исправной осанкой, изрезанные от попыток высвободиться пальцы и кровоточащие от хождения по битому стеклу стопы. Часто думалось, что это стекло - все упущенные им возможности. Возможность стать лучше, хоть раз отказать Куратору в очередном жестоком
убийстве задании, сбежать, улететь, расправить тогда ещё существовавшие крылья и наконец действительно дышать, а не давиться ядовитым воздухом в этом ледяном пристанище чистого зла. Но он дал слабину, струсил, не успел. И вот острые осколки уже разлетаются по земле, печально звеня по холодному кафелю. А он упрямо идёт по ним, следуя уже перманентной идее. Мантра въелась в сознание, была жестоко выжженна на са́мой подкорке самым безжизненным машинным почерком. Закрой глаза и увидишь:
"Ничего уже не исправить".
Его крылья уже не вернуть. Они безвозвратно исчезли во имя бессмысленной цели, которую теперь он зачем-то возвёл в жизненно необходимую. Но её крылья ещё можно было спасти. Она - воплощение чистого добра в этом аду. Ангел во плоти. Ангел с худыми руками, тонкими запястьями, нежной кожей, непослушными волосами цвета закатного солнца и зелёными глазами. Взгляни в них и окунись в бескрайний, до дрожи прекрасный лес. Блуждай по тропинкам, выйди на цветочную поляну, ляг на мягкий мох, дотронься до распускающихся почек на витиеватых веточках, взгляни на чистое ночное небо и пойми, что не хочешь возвращаться. Он был уверен, что её ждёт огромное будущее. Ждало.
Он обрёк её на пребывание здесь.
Поэтому он так боялся раскрыться ей. Боялся, что как только расскажет о тьме внутри, тут же накроет ею и Элизабет, которая меньше любого человека на свете этого заслуживает. Он боялся, что если она начнёт лечить его раны, её теплота не сможет резонировать с его беспросветным мраком. Такое взаимодействие пошатнёт всё его существо, а её и вовсе погубит. Этому никогда нельзя произойти. Он не может дать ей утонуть. Будь его воля, отдал бы ей собственные лёгкие, не будь они доверху наполнены отравляющим газом.
Жаль только, что ему никогда не понять одного - она здесь, а значит уже обречена.
***
– Могу я войти? - говорит Пятый, вежливо постучав в дверь. Уже и забыл, какого это.
– Да, конечно. - бросает она тут же. Ему всегда можно.
Парень впервые за долгое время оказывается в комнате не посредством перемещений, а просто, по-человечески открыв дверь. Только к ней так заходит.
– Ты готова? - после недолгого молчание спрашивает он, всматриваясь в постоянно опущенные глаза девушки.
– Да... да. - запинаясь, выдавливает из себя Элизабет. Она почти не спала сегодня. Предстоящее задание казалось чем-то нереалистичным, будто этого вовсе не может быть. Казалось, что всё это ещё так далеко. Но беда, по своему обыкновению, подкралась, когда её никто не ждал. По крайней мере, ждали гораздо позже.
– Слушай, всё будет нормально, ладно? - он не привык как-либо поддерживать людей, поэтому выходит неловко и местами неуместно. - Тебе не нужно делать ничего такого.
– Способствовать убийству - это "ничего такого"? - возмущенно вспыхивает девушка. Сама мысль о том, что кто-то умрёт на её глазах, пусть и не от её рук, вызывала животный ужас и горькое чувство вины. Неужели это
так просто для него?
– Нет, я не... не это имел ввиду. Прости. Просто сделай так, как она скажет, а я буду рядом.
Всегда буду. - Пятый готов поклясться, что это самое искренне, что он говорил за последний год. Он обволакивает её извиняющимся взглядом, и каждая частичка его души так и молит о прощении и доверии в свою сторону.
– Я... постараюсь, правда. - она наконец выдыхает и смотрит в почти-щенячьи глаза напротив. - Ты тоже прости, что вспылила. Кажется, кому-то действительно стоит больше спать. - улыбается глупо и почти виновато, но лишь больше расплывается в открытой улыбке, встретив ответное понимание.
– Нам обоим, полагаю. Я тоже плохо спал, ты не одинока в этом. - "И не только в этом. Я здесь, с тобой" хочется добавить, но учтиво молчит, просто продолжая смотреть на неё.
– Номер Пять, Моргана, где вас черти носят? Живо в мой кабинет! - доносится раздражённый голос в булькающем рупоре, хлипло подвешенном в углу комнаты.
– Моргана, серьёзно? - услышав придуманное без её согласия прозвище, Элизабет недовольно сводит брови к середине, крепко-накрепко сплетая руки на груди. Смотрит на Пятого и тут же считывает аналогичное замешательство и раздражение. На последок раздражённо закатывает глаза и хватает его за руку, утягивая за собой.
– Что ж, раз уж ты всегда рядом, у тебя есть отличная возможность показать это. Я с ума сойду, если выйду отсюда одна и ещё больше свихнусь, если снова услышу её голос в своей комнате. - Пятый усмехается, переплетая их пальцы и доверчиво шагая за девушкой. – Вперёд, мой герой. Сейчас мне действительно нужна твоя поддержка, как никогда раньше.
