случайная

Сану не нужно оборачиваться, чтобы знать, что он пришел. Ни единый выход такого человека не остается незамеченным - от папарацци у каждой машины до, тем более, различного рода вечеринок. Это часть обыденности. Шлейф сладкого небезызвестного парфюма, изящный стук невысоких каблуков и волна шепота, накрывшая многолюдную толпу в зале, разбившуюся на стайки, стоило ему появиться в поле зрения, еще не проронив и слова. Только никакие интересы и диалоги не в силах превзойти того, кто с лебединой грацией выпускает подол черного платья из пальцев, плотно затянутых в длинные перчатки. Чернильные глаза, подведенные с легкой руки визажиста, мягкие волны волос в цвет воронова пера, устроившиеся на хрупких плечах и нежная, чуть асимметричная улыбка - Сану не нужно оборачиваться, чтобы прекрасно видеть перед собой эту картину времен ренессанса искусства, словно сон наяву. Сан созерцал его достаточно, чтобы выучить наизусть и исчезни однажды Сонхва предрассветной дымкой - всю оставшуюся жизнь Чхве писал бы его портреты по памяти с поразительным сходством. Но думать о таком не хочется - его Сонхва и без того неуловим и словно бесплотен в большинстве случаев даже для Сана, что уж говорить об остальных. Весь вечер он едва ли попадается на глаза, нарочно мелькая лишь тенью в руках то одних, то других, то третьих, сигаретным дымом меж губ чужих и незнакомых, отражением прекрасного глубоко в зрачках, выжженным на сетчатке. Но неизменно заполняет собой все легкие, до отказа. Мечет угольные стрелы проклятого купидона прямо в нежное сердце из-под густых ресниц. Не оставляет и шанса отказаться от проблеска надежды, не потянуться следом, когда манит, манит безбожественно, бессовестно… Сан оставляет бокал в тонких пальцах жены, игнорируя недовольный вздох и взгляд, отмахивается встречей с одним старым знакомым, уходит. Ведомый жаром за грудиной, проскальзывает за угол, поправляет пиджак, стискивает ткань в руках от электричества на кончиках пальцев. Осторожно открывает первую попавшуюся на пути дверь, точно не уверен в выборе, но не ошибается. Его тут же дергают за черный галстук, вволакивая внутрь, и прижимают спиной к двери, а губами к губам. Чужая рука механически находит замок, чтобы провернуть и оградить маленькую уборную от остального мира, чужие - родные на деле, самые-самые - губы целуют требовательно, почти отчаянно, но мягко. С бесконечной любовью. С нуждой, как в кислороде. Сан выдыхает с трудом, на грудь возлагают другое сердце, пылающее, такое дикое и живое. Тяжелое. Прижимает к себе, обвив руками тонкую талию в обхвате черного платья, отзывается губам и рукам, погладившим шею, лизнувшим по коже и волосам, как язык по чужому - самому-самому родному. С распахнутых губ сцеловывает безмолвную просьбу, мольбу. «Не оставляй» Сонхва тянет вновь, а Сан ведется, пока один вторым не оказывается зажат у мраморной стены. Холод камня на открытой спине играет контрастом с горячими руками на бедрах, с губами на шее и открытых плечах, пальцах в волосах, чуть оттягивающих, заставляющих открыться. Чхве понимает все без слов, Сонхва и не приходится об этом думать - голова пустеет мгновенно, стоит Сану чуть раздвинуть его ноги и скользнуть в разрез ткани к промежности пальцами, мазнуть дразняще по черному кружеву белья; сжать в руках медные бедра над резинками тонких чулок из черного капрона, огладить ягодицы. Изголодавшиеся друг о друге несчастные звери, разлученные насильно, они сметают все рамки приличия перед собственной необходимостью. Им плевать, что там за стенами огромное количество народа - всех тех, кого знают они и кто знает их; плевать, что там же где-то от негодования сгорает оставленная Саном жена, пока он прижимается к другому и ласкает другого. Того, кому отдан душой и сердцем, того, кто равно так же принадлежен и ему. Сонхва сбрасывает туфли, опускается почти босым на холодный пол, чтобы быть устойчивее и чуть ниже, еще чуть ближе к Сану. Стягивает легко с руки перчатку, только бы коснуться кожей кожи; легко оттягивает его галстук, отстегивает верхние пуговицы рубашки, чтобы под белоснежной тканью оставить свои следы - поцелуи темно-алой помады, что и без того уже припечатана на губах Чхве и смазана не только в уголках. Заставляет скинуть пиджак на столик у раковины, скользит по телу за тканью пальцами, запрокидывает голову, когда, едва насытившись, Сан заводит руку под резинку белья. У них мало времени, но Чхве никогда не пренебрежет безопасностью. Он безошибочно выучил за все то время, где и как именно нужно касаться Сонхва, чтобы заставить гореть внутри и снаружи. Как и то, что течь тот начинает очень быстро, стоит только едва надавить на набухший клитор и чуть потереть. Сонхва вздрагивает, но только выдыхает тяжело, изламывая брови, и подается бедрами навстречу - его до ужаса заводит мысль о том, что Сан делает это с ним здесь и сейчас, когда вокруг столько людей, совсем не подозревающих ничего. А ему жарко и так приятно в руках его мужчины. Возможно, это какой-то особый кинк. И Пак скулит, точно не боится быть услышанным, когда горячие пальцы распределяют его собственную смазку по половым губам, сводя трение почти к нулю и позволяя ускорить движения, отчего там тянет так приятно и выгибает едва не до хруста костей. Пальцы в ткани беспомощно скользят по камню за спиной в тщетных попытках уцепиться, когда Сан подхватывает одно бедро и придерживет на весу, позволяя закинуть за себя, но для себя же тем самым раскрывая. Его пальцы, без лишнего обильно смазанные, погружаются внутрь и стон вновь тонет промеж губ, только бы не привлечь внимания, не дать никому чужому услышать, как хорошо может быть Паку. — Тише, любовь, — урчит Чхве в самые губы, почти не отстраняясь, пока внизу растягивает медленно и так податливого и мягкого Сонхва, что, кажется, всегда готов принять его сразу. Но хочет продлить удовольствие, потирая скользкую головку и слегка нажимая внутри на нежные стенки, осторожно разводя пальцы и толкаясь ими так глубоко, как может. — Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь нас нашел? — А если хочу? — на вдохе шепчет Пак, стискивая пальцы на широких плечах, сминая безжалостно невинную рубашку - тут же глотает новый порыв отпустить голос от очередного слишком верного движения внутри - но продолжает. — Хочу, чтобы все знали о нас, чтобы знали…ах, Сан…пожалуйста.. И сердце сжимается от чего-то безнадежного и в то же время безбрежно надеющегося в голосе. Сонхва не врет. Он по уши настолько, что готов выйти отсюда и всем, всему миру объявить, что они с Саном выбрали друг друга давно и надолго. Вот только не может и прекрасно это знает. — Я знаю, знаю, все знаю, — он зарывается носом в тонкую шею, ключицы чуть над грудью, вздымающейся тяжело от свинцовых мыслей и жгучего желания. Медленно вынимает из тонкого тела пальцы и отпускает бедро. — Еще немного. Потерпи еще немного и я все улажу, обещаю тебе. Я буду твоим даже документально, если ты согласишься.. — Ты делаешь мне предложение? — едва усмехается Сонхва, накрывая ладонью чужое возбуждение под тканью брюк и Сан рефлекторно весь напрягается, находясь на краю своего предела. Подается ближе и от этого краснеет, потираясь о подставленную руку. — Нет, — еле слышно выдыхает Чхве, наблюдая за тем, как изящные пальчики расправляются с пряжкой его ремня и молнией на брюках. Напряженный член привычно ложится в узкую ладонь и Сан почти воет теперь, когда помучать его в ответ решает Сонхва. — Но, клянусь, сделаю однажды. — И я однажды соглашусь, — с аккуратной улыбкой вновь увлекает в поцелуй Пак, пока ловко раскатывает по члену Сана презерватив, из его же кармана украденный. Чхве в целом самый искренний и честный из людей, которых когда-либо встречал Сонхва, но такой - чувствительный, открытый, возбужденный до невозможности, он никогда не соврет, просто потому что его не хватит на выдумку лжи. Значит, говорит то, что на уме. Значит, и правда хочет… Сонхва упирается локтями в каменный столик у зеркала, перебрасывает платье за бедро и выгибается призывно, открываясь для Сана в совершенно развратнейшем виде. Кружевные трусики едва держатся где-то в районе колен, некогда уложенные волосы вспотрошены любимыми руками, а на плечах и шее бледно цветет собственная помада с его губ. Но все это меркнет под веками, когда Чхве наконец плавно толкается внутрь. Паку приходится прикусить свой же палец в перчатке, чтобы не вскрикнуть, когда Сан входит до упора внутри, а пальцы стискивает на бедрах так, что останутся следы. И не церемонится больше ни мгновения, сразу наращивая комфортный темп фрикций, заставляя Сонхва потерять голову от так стремительно приближающейся разрядки. Руки совсем теряют силу, ему приходится упереть ладонь в зеркало, но глаза…он совершает ошибку, лишь подняв их, потому что то, как смотрит на него Сан, лишает всякого рассудка. Сверху вниз, сквозь темные ресницы, с обожанием, желанием и поклонением, как божеству, единому и неоспоримому. Пак вздрагивает, пронзаемый судорогой удовольствия, не видит ничего, кроме созвездий под веками, сжимается так, что Сану тоже приходится замереть, поддерживая любимого с ослабшими вдруг ногами. Но очень быстро возобновляет толчки, действительно не оставляя Сонхва возможности молчать. Его чувствительные стенки трепещут вокруг, тело содрогается от каждого толчка глубоко внутрь, короткие ноготки царапают зеркало и Сан почти не выходит, буквально втрахивая в поверхность столика быстро и жестко, как нравится им обоим. С накрашенных ресниц срываются хрустальные капельки, Сонхва кажется, что еще чуть-чуть и он рассыпется на осколки, точно церковный витраж. Но Чхве толкается в последний раз, почти больно, но еще на грани, замирает, с едва слышным скулежом заполняя презерватив. Сонхва никогда больше не позволил бы такого дома, но, увы, они не там. Они здесь. Где Сан только что отымел его, как последнюю шлюху, в уборной на светском мероприятии, а он и рад. Они приводят себя в порядок - сомнительный, пожалуй, не совсем достоверный - но все же приводят. Наспех оттираются от помады, хотя Чхве предпочитает спрятать ее под рубашкой на теле и так оставить, Сонхва дорисовывает контуры, поправляет мейк и прическу, отыскивает вторую перчатку под пиджаком и поправляет чулки, уже вернув на место туфли. И все же замирают у двери. — Я люблю тебя, помнишь? — шепчет Сан, целуя не в губы, но за ушком. — Помню, Сан-а, — выдыхает Сонхва, будто часть его сердца в очередной раз зверски отрывают. — И люблю не меньше. Тогда Пак выскальзывает первым, чтобы Сан мог вернуться незамеченным, и они ни разу за остатки вечера не пересекаются даже взглядами, храня на коже поцелуи, а в уме - обещания.