Ирландские ромашки

Тиканье старых часов, спешащих на три минуты, холодный ветер, дующий из приоткрытого окна, противно-сладкие духи её начальницы — именно таким она запомнила этот кабинет, куда ходила раз по десять за рабочий день. Ей нужно было скрупулезно отчитываться о количестве гранат и завербованных членов группировки, нужно было проверять склады и посылать некоторых подчиненных налаживать контакты с Ирландскими Добровольцами и с Ирландской Гражданской Армией. Однако в этот день, пятого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года, у неё была другая причина явиться к начальству. — Садитесь, мисс Салливан, — раздался серьезный голос её начальницы, миссис О’Келли. — Сирша, у меня для тебя есть одно занимательное поручение. Сирша Салливан, та, кого позвали в кабинет, легонько наклонила свою кудрявую голову в знак недоумения и без лишних разговоров села на стул, облокотившись на спинку и широко расставив ноги. Обычно её руководство коротко передавало ей приказы и ожидало ежеминутного их выполнения — сейчас же расслабленный тон начальницы будто предполагал к беседе. — И что же это за поручение, миссис О’Келли? — спросила Сирша, привычно оглядывая кабинет с лёгкой улыбкой на лице. — Началась война: ты знаешь, немцы сошли с ума и решили затянуть в это безумие всех нас. Англичане воюют против них, и… ирландцев, скорее всего, тоже начнут призывать, — после короткой паузы миссис О’Келли продолжила, смотря прямо в глаза своей подчиненной. — Ты поедешь… Оливково-зеленые глаза Сирши широко распахнулись от шока, а улыбка исчезла с её веснушчатого лица. Поедешь? Куда это? На войну? Прежде чем миссис О’Келли могла вставить хоть слово, Сирша быстро перебила ее: — Постой, ты хочешь, чтобы я пошла добровольцем? Воевать за Британию? Ещё чего! Если и идти на фронт, то только за немцев — чтобы истощить военные силы англичан и свергнуть их власть в дальнейшем. Мы ведь всё ещё хотим этой революции, так? Миссис О’Келли, разумеется, закатила глаза — из-за того, что Сирша не дослушала её до конца, ей пришлось затратить на объяснение куда больше времени. К тому же, такая прогерманская позиция Салливан смущала ее: представить Сиршу в серой форме и с железным крестом на шее оказалось удивительно просто. Прогнав этот образ из своей головы, О’Келли прервала поток фантазий своей подчиненной. — Ты поедешь на войну, да. Но не солдатом, а журналисткой, а если точнее — офицершей пропаганды. Будешь смотреть на военные преступления немцев и винить в этом англичан, потому что те допустили такие зверства на оккупированных территориях тем, что не оказывают местным никакой помощи. Затем, когда начнется рост цен на продукты, я тебе телеграфирую, и ты будешь писать ещё и об этом. В общем, вдохновлять людей Ирландии на антивоенную революцию. Все это время Сирша внимательно слушала ее, внимая каждому слову и мысленно прикидывая, какая участь ее может поджидать на войне. За то, что ей приказали писать, ее могли легко убить уже там, если бы ее статьи увидел кто-то из местных: неважно, немец, англичанин или француз. На войне ей даже писать не надо было, чтобы случайно умереть — вдруг нападут на город, где она будет собирать информацию? А если дружественный огонь, а если Сирша вдруг попадёт прямиком на линию фронта? Вдруг ее похитят и будут пытать, а может, используют ее в своих целях? Всё это, безусловно, не внушало уверенности в приказе руководства… Однако Сирша знала, почему сделать это просят именно ее, несмотря на отсутствие университетского образования. Дело было даже не в том, что она умела выступать и вдохновлять людей на бой, а в том, что ей уже ничего было не страшно. Сирше было двадцать один год, но она уже успела два раза побывать в тюрьме (и, кстати, только оттуда вышла). Она уже успела научиться посылать почтовые бомбы, угрожать, взрывать шрапнель и лазить по крышам в длинных юбках. Сирша не была хорошим человеком, а даже совсем наоборот, но даже у неё были свои непоколебимые принципы: она не трогала детей и женщин, никогда не подводила своих и отдавала всю себя служению своей несчастной стране, зажатой в тисках Британской Империи. Салливан не боялась ничего — по крайней мере, так думало руководство. И именно поэтому Сирша знала, что не может их подвести. Встав со стула, Сирша кивнула миссис О’Келли и серьёзно посмотрела ей прямо в глаза, следом задав краткий вопрос: — Когда выезжать? — Мы купили тебе билет на пароход до Франции, оттуда будешь двигаться по ситуации. Просто помни, что нам нужны основные события, и чем больше ужасных подробностей, тем лучше для нас. Сирша кивнула без улыбки, с абсолютно нейтральным выражением лица. Только что она подписалась на самую опасную работу, которая по уровню опасности не шла в никакое сравнение с ее повседневной жизнью, и так грозящей серьезными неприятностями с колониальной полицией и кровавыми законами, соблюдение которых они обеспечивали порой еще более кровавыми методами. Единственный факт, который внушал Сирше хоть какую-то уверенность в своей относительной безопасности — она не была известным журналистом. У нее не было мирового имени, а то, что она напишет, не облетело бы весь мир, так что местные жители, если она сама ничего не покажет, ни о чем не догадаются. И зная это, всерьез бояться, что немцы прочитают ее колонки в газетах и будут за ней охотиться, являлось высшей степенью глупости и тщеславия. Ни того, ни другого недостатка у Салливан не было, а потому и бояться было нечего. Распрощавшись со своей начальницей легким пожатием руки, Сирша вышла из кабинета, невольно закрывая за собой дверь в прошлую, известную ей жизнь. Кто знает, почувствует ли она снова когда-нибудь запах противно-сладковатый духов миссис О’Келли, выпьет ли она после рабочего дня по стаканчику виски с девочками из Женского Совета или с парнями из Ирландских Добровольцев. Вернется ли она на работу вообще? Увидит ли когда-либо Ирландию вновь? Сирша не знала. Но идя домой, она почувствовала, как ее душа наполняется странной решимостью. Сирша сделает это — не важно, что ждет ее впереди. Она поедет на войну журналисткой, напишет все, что от нее попросят… Лишь бы революция зацвела так же ярко, как августовские цветы на ирландских полях.