Ирландские ромашки

Стук каблуков о причал смешался в одну симфонию с шумом моря на фоне — из-за сильных ирландских ветров волны поднимались и пенились солеными гребнями. Благо, Сирша с самого детства любила качку на море и не страдала морской болезнью, а пароход все равно был намного устойчивее тех маленьких лодочек, на которых ей ранее приходилось плавать. Поправив сумку на плече и взяв покрепче сумки в вещах, Салливан невольно вспомнила детство: ее родители никогда бы не смогли позволить себе путешествие на пароходе, но у них была лодка. Старая, деревянная, маленькая и дряхлая — то, что она из года в год не тонула, уже было своего рода чудом. Эта лодка была для Сирши спасением от голода и одиночества, верной подругой и пристанищем во время ссор с отцом — зачем выслушивать бесконечные непрошенные советы о скорой женитьбе, если можно было украсть лодку из кладовой и уйти на ночь в море? Рыбачить под звездами до самого рассвета и разводить костер прямо на песке было для Сирши повседневной рутиной еще шесть лет назад — сейчас ей было всего двадцать один год, и детство не осталось уж слишком далеко позади. До выхода парохода из гавани оставалось только пять минут, поэтому Сирша откинула мысли о детстве в сторону и начала подниматься на судно. Позади нее стояли две женщины, и одна из них, старше по возрасту, плакала и держалась за младшую, причитая и вытирая слезы: — Ах, Ифе, прошу тебя, дай знать как только будешь на месте! — Мама, я тебе тут же телеграфирую… — как только незнакомка по имени Ифе начала успокаивать свою мать, Сирша почувствовала, как ее желудок сворачивается от внезапного чувства тревоги. Прошло пять лет с тех пор, как Сирша видела свою семью в последний раз. Дело было даже не сколько в ужасной ссоре, которой все и закончилось — Сирша не знала, была ли жива ли ее мать. Был ли жив ее отец и ее шесть младших братьев, она тоже не знала. Из всей семьи лишь она занималась незаконной деятельностью, но зная, насколько они были бедны, смерть хотя бы одного члена семьи от голода или болезни была вполне реальным исходом. Семья Сирши жила на севере Ирландии, в городке Дерри — отец работал грузчиком в доках, а мать делала все по дому. Денег не хватало, особенно с постоянно увеличивающимся количеством детей, и Сирше часто приходилось ложиться спать голодной: ее порцию могли запросто отдать кому-то из младших братьев, ведь «он маленький», или «он будущий мужчина, ему нужно расти большим и сильным». Именно поэтому она и любила ночные рыбалки — можно было вдоволь наесться, а потом уже нести оставшееся в дом. Ее семья ни о чем не подозревала, и все счастливо ели еду, думали, что Сирша отдавала вообще все, что поймала. К счастью, пока Сирша вспоминала свое детство, она успела дойти до своей каюты — третьего класса, естественно, — и лечь на кровать. Выходить на палубу и смотреть на море ей не хотелось, так что Салливан просто уснула, видя сны о своем прошлом. Ей снился момент ее ухода из дома, ставший для нее толчком в новую жизнь. Сирша видела шестнадцатилетнюю себя, стоящую в нежно-зеленом платье и со стареньким чемоданом на плече. Сирша видела и чувствовала руки родителей, пытавшихся ее остановить, слышала их тревожные возгласы и крики, полные гнева и разочарования… И все это из-за того, что Салливан отказывалась от всех предложений руки и сердца. У ее родителей было много друзей и много надежд удачно выдать Сиршу замуж, чтобы ее муж помог им в их трудной финансовой ситуации. Надежды эти разбились о личность их дочери — замуж ей совершенно не хотелось даже в ее нынешние двадцать один, а в шестнадцать? Для нее это было чем-то сродни безумия. Последний раз, когда Сирша видела свою семью, предложением о помолвке и закончился: прямо как наяву, во сне она слышала своего отца, громко расхваливающего очередного сына своего престарелого друга: — Отличная партия, Сирша! Ему всего двадцать шесть, а он уже работает адвокатом. Тебе следует обязательно с ним познакомиться, я пригласил его завтра на ужин. Закатив глаза, шестнадцатилетняя Сирша смахнула непослушные кудри с лица и закатила глаза. Она нетерпеливо встала со стула и запустила тарелкой прямо в семейный портрет; растекшееся по картине рагу вызвало бы у нее наглую улыбку, если бы она не кипела от злости. Сирша видела, что отец уже открыл рот, чтобы наорать на нее, и начала кричать первой: — Может, хватит пытаться оплатить наши долги через мое тело?! Я не выйду замуж в ближайшую вечность, и делайте что хотите, что раздвигать ноги перед одним и тем же жирным ублюдком всю свою жизнь я не собираюсь! И столовая погрузилась в хаос: самый младший брат испугался и начал плакать, за что получил от отца оплеуху, родители яростно пытались убедить Сиршу, что «брак» и «раздвигать ноги» — это не одно и то же, на что получали логичный ответ: «А что, мне в первую брачную ночь лежать и думать об Англии?» В эту секунду члены семьи поняли, что они для друг друга хуже любого врага — лица всех исказились от гнева и боли, а Сирша сжала столовый нож в руке, будто бы действительно собиралась убить своих собственных родителей за то, что относились к ней как к вещи. Увидя это, ее отец закричал: — Если тебе плевать на семью, выметайся отсюда и обеспечивай себя сама! — С радостью, — ответила Сирша, разрезала семейный портрет, отрезая свое изображение от всех остальных… И, бросив нож на пол, ушла, хлопнув дверью. Уже двадцатиоднолетняя Сирша проснулась в каюте в холодном поту. К счастью, путешествие длилось всего два дня, и вскоре Салливан смогла ступить на землю уже совсем с другими мыслями в голове, другими заботами и другой целью — прошлое она зареклась не вспоминать. В порту было солнечно, и волны были совсем не такие буйные, как в Ирландии. Людей, правда, было много и со всего света — на соседнем причале стоял пароход из США. Сквозь толпу она заметила старушку, продающую газеты на французском, и помчалась к ней, расталкивая близко стоящих людей своими чемоданами. Из толпы послышались недовольные возгласы, чаще на французском, но среди них выделился голос молодого мужчины с сильным американским акцентом: — Толпа продвинется быстрее, если вы не будете всех толкать! — Если бы толпа двигалась быстрее, мне бы не пришлось вас толкать, — ответила Сирша, приближаясь к газетчице. Человек с американским акцентом привлек ее внимание: он был высок и статен, с крепким телосложением. Мужчина держался уверенно и носил дорогой костюм, а его голубые глаза смотрели на Сиршу с легким раздражением — она повернулась к нему, забирая газету. На ломаном французском Сирша попросила еще одну, и расплатившись, отдала ее мужчине. В неловком молчании они отошли в сторону, чтобы никому не мешать, и оба начали читать газеты — у мужчины это явно получалось быстрее, чем у нее. Французский Сирша знала плохо, но зато отлично знала немецкий; жаль, что это знание сейчас лучше было не выдавать. Поэтому Сирша пошла на хитрость и спросила у человека, стоящего рядом: — Вы знаете французский, мистер? — Наверное, если я читаю газету, — мужчина подмигнул и пожал плечами, улыбаясь ей. — Помогите мне прочитать, — неловко произнесла Сирша и почему-то решила добавить. — Пожалуйста. Это очень важно. Мужчина на секунду отвел взгляд, как бы раздумывая, стоит ли помогать девушке, которая только что больно растолкала всю очередь, но все же, услышав ее неловкую просьбу, согласился и начал читать: — «Бельгия отказалась пропустить немецкие войска через границы… Вторжение Германии неизбежно». Хм, интересно — кажется, я еду в Бельгию. Сирша усмехнулась, пожимая плечами, и бесцеремонно уставилась мужчине прямо в глаза: она не хотела смутить его, просто привыкла общаться с людьми именно так, прямо, грубовато и без всяких церемоний. Ее глаза уже давно потеряли блеск от всего того, что она видела в тюрьме за два срока и на работе каждый день, так что взгляд ее выглядел жутко — на секунду мужчина потерял самообладание. А Салливан, не замечая этого, ответила: — Не поверите, я тоже. Еду туда как военный корреспондент от одной ирландской газеты. А вы? Теперь уже мужчина уставился на Сиршу, но с удивлением и страхом в глазах — как она быстро поняла, боялся он за нее. Прокашлявшись, он поправил рукой свои темные кудри и настойчиво произнес: — Я тоже журналист, из США. Но вы? Но вы ведь… — Женщина, да. И что? — Сирша нахмурилась, подходя ближе к мужчине и мысленно готовясь к словесному поединку; она не собиралась выслушивать что-то подобное в очередной раз. Мужчина покачал головой и остался на месте, больше не улыбаясь и смотря на Сиршу серьезным взглядом, будто бы пытаясь предупредить ее. Вскоре он ответил ей, пытаясь звучать как можно более дружелюбно и спокойно: — Прошу меня простить, мисс. Мне не доводилось встречать журналисток, тем более на войне. К тому же, вы ведь из Ирландии, британской колонии, а Британия воюет с немцами. Проблем не боитесь? Я из нейтральной страны, а вот вас могут вообще никуда не выпустить, окажись вы на оккупированной территории. И Сирша поняла, что в общем-то, этот журналист был прав. К корреспонденту из вражеского государства (даже если конкретно ее регион не был согласен быть его частью) причин относиться с достоинством у немцев не было, равно как и давать ей право на въезд и выезд в оккупированные провинции. Однако она уже пересекла пролив, и бояться было поздно, поэтому Сирша лишь вздохнула и кивнула мужчине в ответ: — Спасибо за предупреждение, я буду осторожнее. Но не волнуйтесь, я взрослая девочка и смогу за себя постоять. Он кивнул и протянул ей руку — Сирша с небольшой улыбкой крепко ее пожала. Ладонь мужчины была мягкой и сухой, и на секунду ей захотелось оставить свою руку в его, но она быстро отбросила эти мысли и кивнула ему в ответ. Она хотела было представиться, но тот начал говорить почти одновременно с ней: — Лоуренс Баркли. Могу ли я узна- — Сирша Салливан, а ва- ох, ха-ха! — рассмеялась она, отпуская его ладонь. Лоуренс усмехнулся и подмигнул ей. Сложив свою газету в несколько раз и сунув ее в карман, он о чем-то задумался, глядя на Сиршу. Хватит ли у нее опыта? Сможет ли она справиться с трудностями войны? Что вообще побудило ее покинуть относительную безопасность Ирландии и поехать прямо на фронт, где каждый день умирают люди? Однако вместо того, чтобы задать эти вопросы, Лоуренс наградил ее своей дежурной улыбкой и предложил: — Мисс Салливан, раз уж нам по пути, не хотели ли бы вы поехать со мной? Я путешествую со своими коллегами, мы наняли автобус. Подумав о его предложении, Сирша с радостью согласилась. С мужчинами из США ехать явно безопаснее, чем одной, к тому же, ей не придется тратить деньги на поездку или даже искать транспорт. После короткого разговора они дошли до автобуса, где их уже ждали коллеги Лоуренса; никто из них не ожидал увидеть с ним неизвестную женщину. Баркли коротко рассказал о ней все, что знал, чтобы ее представить, и дал ей пройти к креслам. Автобус тронулся, и Сирша облокотилась на спинку кресла, закрыв глаза от усталости. Во время поездки на пароходе ей не спалось — мучили сны о прошлом. Попутчики же, как и Лоуренс, смеялись и рассказывали друг другу истории с работы, однако было видно, что Баркли пользовался в компании особым авторитетом. Сирша не знала никого из них в лицо, не читала их статьи — американские газеты в Ирландии не печатали. Но с его дорогим костюмом с иголочки и историями со всего света Лоуренс все больше и больше походил на настоящую знаменитость. Интересно, сколько у него влюбленных фанаток? Усмехнувшись от собственной мысли, Салливан открыла глаза и перевела взгляд на Лоуренса. Его коллега, однако, низенький мужчина средних лет по имени Рональд Кроу (судя по предыдущему разговору мужчин), обратил внимание на Сиршу. Он гаденько улыбнулся, оглядывая ее лицо, и закатил глаза: — Мисс Салливан, если вы хотели эмигрировать, США в другой стороне. Сирша тут же сжала руки в кулаки и грозно уставилась на Рональда. К ирландцам во всем мире с подачи англичан относились просто ужасно, а некоторые до сих пор не считали ирландцев белыми, несмотря на очевидное сходство цвета кожи с остальными европейцами. Поэтому когда англичане отравили в Ирландии урожай, даже люди, которые сбегали, чтобы не умереть от голода, погибали в нищете и грязи за Атлантическим океаном. Бабушки и дедушки Сирши стали жертвами Великого Голода — как тут сдержаться? — И это мне говорит потомок колонизаторов и изнасилованных ими индейцев? Американцы — те же иммигранты, только приехали раньше ирландских беженцев. Так что заткнитесь, пока я не засунула ваш вонючий язык вам в задницу и не выебала вас туда же так, как ваш прадедушка-англичанин сделал с это с вашей индейской прабабкой. Оскорбленный, Рональд Кроу вскочил с кресла и встал напротив Сирши. Та встала тоже, держась прямо и бесстрашно, уже готовая драться. Но Лоуренс быстро оттащил Рональда от Салливан, силой усаживая его обратно в кресло. Обычно он был спокойным человеком и не ввязывался в конфликты, тем более для того, чтобы защитить незнакомого ему человека. Но в этот раз Кроу пересек черту — оскорбления по поводу национальности человека Лоуренс не терпел, как не терпел и мужчин, поднимающих руку на женщин. — Рональд! Успокойся, быстро, — жестко одернул Рональда Лоуренс, смотря на дрожащую от злости Сиршу. Сирша выдохнула и села обратно на свое кресло. Она повернулась к Лоуренсу и широко улыбнулась: как она могла ожидать, что абсолютно чужой ей человек так за нее вступится? Сирша не нуждалась в защите, но ей было очень приятно, что впервые за многие годы ей кто-то помог — вот так просто. Потому что это было правильно. — Спасибо, мистер Баркли, — Салливан глуповато улыбнулась и посмотрела Лоуренсу в глаза. Лоуренс все еще держал Рональда, но как только Сирша начала его благодарить, отпустил коллегу и посмотрел на нее с облегчением — настоящую драку разнимать не пришлось, чему он был явно рад. — Не за что, мисс Салливан. Можете звать меня просто Лоуренс. Через несколько часов напряженных переглядок Сирши, Лоуренса и Кроу, автобус остановился на границе. Старый офицер проверил документы мужчин и обратил внимание на Сиршу, стоящую за ними: — Ваши документы, мадемуазель журналистка. Кивнув, Сирша отдала ему все свои документы, включая разрешение на въезд: сначала офицер не поверил своим глазам, увидев британский паспорт, а затем вернул ей документы и покачал головой: — Мадемуазель Салливан, вы хоть понимаете, что с вами могут сделать немцы, если вы окажетесь на оккупированной территории? Зачем вам военная журналистика? Глубоко вздохнув, Сирша уверенно посмотрела на старого бельгийца и его руки, нервно сжимающие ее бумаги. Она кивнула, чтобы ее слова воспринимались им более положительно — этому трюку ее научили еще давно, в «Дочерях Ирландии», — и начала говорить: — Месье, я переплыла Кельтское море. Если бы я не была уверена в своем решении, я бы осталась в Ирландии. Не подумайте, что я гонюсь за славой или действую из нездорового героизма — я лишь хочу рассказать истории простых людей, хочу показать, как тяжело дается им эта ужасная война… В газетах люди получают в лучшем случае сведения о смертях, но никогда об истинном человеческом горе. Только что придумав причину, которая звучала лучше, чем «мне приказали писать пропаганду», Сирша выдохнула и посмотрела в глаза офицеру, пытаясь убедить его в правдивости своих намерений. Старый бельгиец кивнул, улыбаясь ей, и поставил нужные печати на ее бумагах: — Вы очень храбрая. Удачи вам всем. Поблагодарив офицера, Сирша присоединилась к своим попутчикам с тяжестью на сердце. Если в Ирландии ее не пугало ничто, уже по приезде на континент два человека за день предупредили ее о немцах с таким страхом в глазах, что у нее самой появилось это странное ощущение в груди, описать которое она даже не могла. Салливан поправила воротник, и они с Лоуренсом и его коллегами отправились в Брюссель. Что ж, теперь ее ждет абсолютно другая жизнь.