Ирландские ромашки

— Проснулись, мисс журналистка? — над ухом Сирши прозвучал низкий, вкрадчивый голос, обладатель которого, играючись, уже издевался над ней. — Один из моих солдат видел, как вы шли к месту казни, и доложил, что вы плохо себя чувствуете. Сирша сидела, привязанная к стулу; на ее шее проступили синеющие следы от его рук. Широко распахнув глаза от ужаса, она попыталась вырваться и хотела было потянуться в карман за ножом, но вспомнила, что Альберт выбил его у нее из рук еще в тот самый момент, когда она в слепой ярости попыталась его заколоть. Нойманн гаденько улыбнулся и потрепал ее по голове, как будто пытаясь внушить ей, что заботился о ней. Он отошел к тумбе, стоявшей рядом со стулом, на котором сидела она, и взял склянку с приятно пахнущей вязкой жидкостью. Что это было? Яд в сахарном сиропе? Сирша позвала Альберта, тяжело дыша: — Что ты, блять, задумал, урод?! — Ну тише, тише. Вы ведь задыхаетесь, Сирша. Вам нельзя говорить, если у вас такой сильный кашель. Нойманн подмигнул Салливан, напоминая ей про ее маленький спектакль для сторожа, и вылил содержимое склянки в ложку. Он подошел к стулу и с силой взял ее за челюсть; она резко выдохнула от боли, раскрывая рот, и почувствовала, как жидкость устремляется вниз по ее горлу. По вкусу это был обычный сироп от кашля, но вдруг Альберт замешал туда что-то еще? Сирша отвернула голову, чувствуя, как дрожь в ее теле усиливается, и вскрикнула: — Какого, мать его, хуя?! Я журналистка, меня нельзя трогать! — А я и не трогаю, мисс журналистка. Всего лишь лечу вас. Это наверняка туберкулез, бедняжка, — Нойманн издевательски погладил Сиршу по волосам и поцеловал ее в лоб. — Не трогай! — заорала Салливан, пытаясь весом своего тела уронить стул или хотя бы отодвинуть его назад, но тщетно: за спинкой стула была стена. — Отпусти меня, слышишь?! Зачем Альберт делал все это? Сирша знала, что она была ему противна с самой первой встречи лишь только из-за того, что она была из Ирландии. Он с пренебрежением хватал ее за горло, один раз попытался потащить ее за рукав, как мешок картошки, а теперь обращался с ней, как с больным ребенком. Чего он пытался добиться? Как некстати Сирша вспомнила его фразу… «Я хочу большего». Чего же? Гауптман просто хотел секса, но Нойманну, кажется, нужно было нечто иное. Возможно, он хотел унизить ее перед смертью? Может, оставить ее здесь навсегда и превратить остаток ее жизни в ад? Салливан не могла знать, но в ее голове прокрутилось столько изощренных способов убийства, завязанном лишь на одном злосчастном сиропе от кашля, что она начала пытаться вырваться еще активнее, хотя веревки впивались ей в кожу. Альберт цокнул и отодвинул губы от ее лба. Подмигнув ей, он достал тот самый нож, которым она сняла с дерева казненные трупы, и облизнул его тупой край. Он положил его рядом, как будто на всякий случай, и покачал головой, смотря ей прямо в глаза. Его волновало лишь одно — об этом он и спросил: — Ну и зачем ты ввязалась в эту историю с трупами, хм? Такое глупое самопожертвование ради мужчины, которого ты даже не знала. И затем добавил, чтобы добить: — Если бы ты просто сидела дома, ты бы сейчас была в Химворде, а он… мог бы выжить. Сирша бешено покачала головой и посмотрела Альберту в глаза; светлые, но сухие, они впивались прямо в ее душу, будто бы заставляя ее кровоточить изнутри. Она зажмурилась, затряслась, заорала, не помня себя: — Он и так хотел их снять! Это- это твоя вина, ты бы все равно нашел его и убил! А эти двое… они были невинными людьми! — Они были опасными преступниками, посягающими на администрацию Германской Империи. Мы, знаете, не хотели их убивать — это их вина, что не уступили нам дом. Их родственник проявил неповиновение при задержании. А ты, иностранка, решила помочь. — Внезапно Нойманн взял тот самый нож и прислонил к ее шее, лишь слегка царапая ее кожу. — Как давно работаешь на британскую Корону, Салливан? — Я ненавижу их, Нойманн. Можно даже сказать, я работаю против. До этого разговор шел на английском, но последнюю фразу Салливан произнесла на немецком. Вдруг Альберт подумает, что она работает на немцев, и отпустит ее? Нойманн явно был патриотом и, помимо этого, обожал свою работу — кто еще с таким рвением будет убивать местное население, как не он? Альберт рассмеялся и отвел нож от ее горла, вместо этого прислоняя его к ее животу. Он покачал головой и свободной рукой снова начал гладить Сиршу по волосам, будто пытаясь запутать ее сознание. Салливан была черт пойми где с человеком, который явно принес ее сюда не для приятной беседы под чашку кофе. Но при этом он вел себя так, будто действительно… любит ее? Что это было? Сирша не знала, но почему-то очередные прикосновения к ее волосам пугали ее больше, чем нож у ее селезенки. — На чьей же ты стороне, девочка? — Альберт снова подставил нож к ее горлу, другой рукой гладя ее по щеке. — На стороне Ирландии. Я хочу для своей страны независимости от Англии, а их имперские игры на континенте меня не интересуют. Альберт рассмеялся, оставляя еще одну царапину на ее коже; Сирша вздохнула, но так и не показала, что ей было больно. А он хотел, чтобы она плакала и умоляла перестать ее мучить… вспомнив кое-что, он бросил нож на пол и отодвинул стул от стены, чтобы подойти к Салливан и обнять ее сзади за плечи. Его подбородок коснулся ее лба, и Сирша заверещала, попыталась отодвинуться вновь: — Блять, не трогай меня, ублюдок! На секунду Нойманн ухмыльнулся, довольный результатом, и будто бы продолжил давить на больное. Он сжал ее плечи крепче, будто пытаясь унять ее дрожь, и нежно развернул ее голову в сторону. Его сухие губы коснулись ее лба и щек, и он, широко улыбнувшись, прикоснулся пальцем к ее губам. Альберт вдруг потянулся к ней, закрывая глаза, и Сирша… Сирша плюнула ему в лицо: она не собиралась терпеть этот спектакль. Альберт не будет целовать ее, не будет обнимать, не будет вообще ее трогать! Ей нужно было лишь вырваться, забрать свой нож обратно и пронзить его сонную артерию, как она это делала еще с тех самых пор, когда стала убивать… — Сука. — Альберт вытер слюну со своей щеки, оскалился и резко, со всей силы, пнул стул: когда Сирша упала на пол лицом вниз и застонала от боли, он поднял ее вместе со стулом за волосы и ударил ее по лицу. — Хочешь по-плохому — так и будет. Сирша сдавленно ахнула, почувствовав, как его кулак врезается в ее нос, и попыталась слизать кровь, устремившуюся из ноздрей прямо в ее рот. Она дернулась и напряглась, чтобы создать промежуток между телом и веревками, и попыталась вырваться, но Альберт шлепнул ее по щеке и достал нож снова. Этот контраст сводил с ума. Салливан знала, что он ее ненавидел, и что все предыдущие поцелуи и прикосновения были лишь умелой издевкой, но почему-то после них получить удар в лицо было намного обиднее… Нойманн точно играл с самим ее сознанием, и Сирша ничего не могла с этим сделать. — Какая же ты противная, мисс журналистка. Думаешь, я поведусь на твои уловки? Я знаю, что ты работаешь на Корону. — Нойманн снова перешел на английский, из рук вон плохо пытаясь изобразить британский акцент. — Ты глупый?! Я же сказала, я ненавижу англичан! — Сирша вскрикнула на немецком, чувствуя кровь на подбородке, и скривилась от боли в сломанном носу. — Еще хуже. Тогда ты предательница, самая настоящая. Я бы с радостью посмотрел, как англичане судят тебя за государственную измену. Была когда-нибудь в тюрьме, журналистка? Слышал, там очень любят насиловать таких, как ты. Вдох — и Сирша чувствует, как последние остатки самообладания испаряются в пустоте. Она уже не в комнате Нойманна (по крайней мере, это помещение выглядело так), а в холодной тюрьме пять лет назад; ей тогда было почти семнадцать лет, и она впервые попалась на митинге суфражисток. В тот злополучный день она увидела, как два полицейских избивают ее подругу и, конечно, заступилась… за что ее и приговорили к двум годам тюрьмы — одного из полицейских она избила так, что его начало тошнить. Она сидела в камере с той самой подругой и двумя другими девушками. Их охранник, англичанин, был настоящим ублюдком. Именно он и был тем, кто насиловал ее изо дня в день, пока ее не перевели на другой этаж. — Заткнись, ублюдок! — Сирша заорала, дергаясь на стуле и плача, пока Нойманн смотрел на нее с довольной ухмылкой. Подмигнув ей, Альберт опустил нож очень близко к внутренней стороне ее бедра и посмотрел на нее так, что она снова начала орать изо всех сил. Однако он не собирался насиловать ее, нет… вместо этого он схватил ее голень и порезал ее кожу прямо через резинку носка. Белый носок окрасился красным, и Сирша спросила со всхлипом: — Зачем это все? Что ты, мать его, делаешь? Нойманн не ответил: вместо этого, он стянул с нее туфли и начал методично резать ее кожу, двигаясь от голени к пальцам ног. Он улыбался, чувствуя, как кровь просачивается через ее белый носок, и начал тихо смеяться, делая с другой ногой то же самое. Сирша всхлипывала, все еще пытаясь унять слезы после тех слов — боль не имела для нее значения. Она привыкла к ранам, как только стала солдатом: и в «Женском Совете», и еще давно, в «Дочерях Ирландии», ее миссии были опасны и нелегки. Однажды ее даже пытали; правда, ради информации. Альберт же делал это с неприкрытым удовольствием. Немного подняв ее юбку, Нойманн обнажил ее колени и поцарапал ножом кожу вокруг них. Сирша дернулась от страха, и Нойманн нечаянно порезал ее рядом, закатывая глаза. — Ты испортила мой рисунок. Затем, он облизнул нож от ее крови, с удовольствием пробуя ее на вкус, и сплюнул на пол. Нойманн подошел еще ближе и начал кружить вокруг стула, смеясь и пугая Сиршу одним своим видом. Ее сердце забилось быстрее и быстрее, и она почувствовала, как действительно начинает задыхаться. Отчаянно пытаясь вдохнуть, она поняла, что просто не может: испуганный крик застрял в ее горле. — Знаешь, как я узнал, что ты была в тюрьме? — Альберт усмехнулся и шлепнул Сиршу по щеке, чтобы она случайно не задохнулась. — Пока ты была в отключке, я поручил людям обыскать тебя, чтобы ты отсюда не сбежала. И… серьезно, набить «это не сиськи» на груди? Сирша рассмеялась, вспоминая, как ей сделала эту татуировку сокамерница, и проглотила собственные слезы, перемешанные с кровью из носа. Она посмотрела на Нойманна, мелко дрожа, и рассказала ему историю: — У нас был охранник-извращенец. Он постоянно просил нас раздеваться под предлогом поиска наркотиков и делал при этом непристойные комплименты моей груди. Ну и… как-то раз одна из девочек где-то раздобыла этиловый спирт, мы напились и решили набить мне вот это. Альберт недовольно цокнул и резко дернул за край рубашки Сирши, натягивая ткань. Ножом он разрезал рубашку пополам, оголяя татуировку, и плюнул на нее, махая ножом близко к ее левой груди. Салливан дернулась, пытаясь хоть как-то закрыться, но Нойманн снова шлепнул ее по лицу и крепче схватил рукоять ножа. — Ненавижу татуировки, тем более такие тупые. Я окажу тебе услугу, Сирша Салливан. Мгновение — и Сирша заорала от боли. Ножом Альберт перечеркнул татуировку, проникая в кожу глубже, чем до этого на ноге, и начал оставлять надрезы на словах, будто пытаясь закрыть их шрамами, которые навсегда останутся на ее веснушчатой коже. Альберт снова слизал кровь с ножа и отбросил его в сторону, будто бы потеряв интерес. Он снова подошел к тумбе и взял солонку — Сирша вскрикнула снова, чувствуя, как соль больно жжет изрезанную кожу. Страх вместе с кровью вытек из нее и уступил место ярости. Салливан снова начала вырываться, отказываясь признавать свое собственное бессилие, и ударила Нойманна лбом в живот. — Ублюдок! Сука, я выберусь отсюда и убью тебя и всю твою семью! — Попробуй! Мне даже интересно, что ты сделаешь. — Нойманн улыбнулся ей, обнажая зубы, и вышел из комнаты, запирая дверь и ничего не говоря. И вот так Сирша осталась одна. Она изо всех сил напряглась и вдохнула, чтобы создать расстояние между веревками и изрезанным телом, и начала тянуть руку к себе. Потихоньку у нее начало получаться, и Салливан смогла высвободить левый локоть; предплечье было крепко привязано другой веревкой к спинке стула. Через время она избавилась от веревки на правой руке, но все еще толком не могла двигаться. Стиснув зубы от гнева и обиды, она напряглась снова и попыталась дотянуться до ног, но не смогла. Узлы вокруг торса были завязаны сзади, на спинке стула, и Сирша просто не могла дотянуться. Салливан была в ловушке: если она не могла нагнуться, она не могла развязать ноги, но если она не могла встать, у нее не получилось бы даже ослабить веревки на плечах и талии. — Блять, да что ж это такое?! — крикнула в пустоту Сирша, шипя от боли, и сплюнула кровь изо рта прямо на юбку своего некогда любимого оливково-зеленого платья. Сирша не знала, сколько времени прошло, но ей казалось, что прошли часы. Она хотела есть и спать, но вокруг не было ни крошечки хлеба. Она хотела выбраться и снова увидеть Йоке, но ее любимая девушка, ничего не подозревая, тихо жила в соседнем городе. Салливан даже не знала, закончит ли жизнь здесь или сможет вернуться домой, в Ирландию, и забыть обо всем. Все, что Сирша могла — это ждать. Нойманн вернулся и, увидев, что она освободила руки, улыбнулся. В руках, уже чистых от крови, он держал не нож, а тарелку с рагу и кружку горячего чая. Его улыбка выглядела так, как будто он искренне был рад ее видеть, но Сирша, помня всю ту боль, что он ей причинил, заметила тот садистский блеск в его глазах. — Моя девочка, — Альберт начал, подходя к ней ближе, и аккуратно поставил тарелку ей на колени. — Как ты себя чувствуешь? Сирша скривилась и почувствовала, как ее руки задрожали вновь, но в этот раз, от ярости. Как он мог резать ее наживую и плевать на нее, а затем приходить и притворяться, что ничего этого не было?! Что было в голове у этого человека? Неужели раздвоение личности? Сирша уже и не знала, чего ожидать, и это вгоняло ее в дикий ужас. — Сам не видишь, пидор? Хуево. Но Альберт будто бы и не замечал ее ругань: он улыбнулся ей и поставил чай на тумбочку, чтобы взять вместо этого ложку. В этот раз он не стал открывать ей рот силой, а вместо этого погладил ее по челюсти и попросил, нежно смотря ей в глаза: — Открой рот, милая. Сирше хотелось плюнуть в него опять, но голод пересилил гордость. Она кивнула и позволила ему себя покормить: еда была вкусной, но она все же скривилась, будто пыталась съесть лимон, и выдохнула. Спектакль Альберта начинал ее бесить. Кажется, дело было не в его раздвоении личности… Ему просто нравилась ее реакция. Он хотел, чтобы она никогда не знала, чего от него ожидать, и играл с ее тайными страхами, чтобы сломать ее личность. И Сирша разгадала это — как только Альберт перестал ее кормить и дал ей выпить чай, она закричала: — Я знаю, что ты собираешься делать, Нойманн. Заканчивай это! Я не верю ни единому твоему слову, я знаю, что ты хочешь, чтобы я мучилась! Альберт вздохнул и посмотрел на нее так, будто действительно не понимал, о чем идет речь. Он взял с кровати одеяло (кажется, Сирша действительно была в его спальне) и накрыл ее, нежно прикасаясь к ее лбу. — О чем ты, девочка? Ты, наверное, заболела. Может, температура? — Альберт нежно потрепал ее по щеке и поцеловал в кончик носа, улыбаясь ей. — Лучше иди ко мне. Я ведь твой единственный друг, я никогда не желал тебе зла. — Ты охуел?! — крикнула Салливан. — Ты сломал мне нос и изрезал все тело, а сейчас называешь себя моим другом?! Альберт посмотрел ей в глаза и… опустился перед ней на колени. Он взял ее ноги, смотря на окровавленные носки, и поцеловал ее правую голень. Он выглядел так, как будто хотел заплакать, и Сирша попыталась пнуть его в лицо, но не смогла — веревки держали ее слишком крепко. Ей становилось все труднее отличать его притворство от реальности, и Сирша почувствовало, как ее тело снова парализует этот противный, липкий ужас. — Моя девочка… — Альберт взмолился и начал гладить ее колени. — Прости меня, пожалуйста. Я не желаю тебе зла, пойми, но твое сопротивление меня убивает. Как ты не понимаешь, глупышка, я ведь один в этом мире люблю тебя! Я лишь хочу помочь. Все тебя ненавидят, все враги… Один я рискую всем, чем можно, чтобы быть с тобой рядом. Стук сердца, и Сирша почувствовала, что верит. На секунду ее глаза заслезились от обиды и ей вдруг захотелось сказать, что она его прощает, но вдруг, ее же внутренний голос вернул ее в чувства. Она видела не только Альберта, но и свои собственные носки, пропитанные кровью. Она чувствовала не только его присутствие, но и кровь, все еще текущую мелкой струйкой по ее лицу. — Я ненавижу тебя, ненавижу! Не трогай, сволочь! — Сирша снова заплакала, пытаясь хоть немножечко оттолкнуть Нойманна. — Ты жалкий, жалкий, слышишь?! Убью! Нойманн резко поднялся с колен и ударил Сиршу в солнечное сплетение. Он снова оскалил зубы, смотря на нее с такой лютой ненавистью, что ей стало еще страшнее, и угрожающе прошептал: — Я хотел отвезти тебя в Германию и дать тебе лучшую жизнь. Но мое терпение лопнуло. Сирша почувствовала, как ладонь Альберта зажимает ее глаза, и попыталась вырваться, но безуспешно. Вдруг раздался громкий, до боли знакомый звук… Что это? Что это, мать твою?! Сирша почувствовала жжение в районе живота. Что-то поднималось вверх по ее горлу. Она закашлялась. Кровь. Кажется, сейчас она умрет. — К… кххх… Последним, что Сирша услышала, была открывающаяся дверь.