Может, прекратишь так сопливо улыбаться?
***
Жизнь в таком захолустье показалась мне даже… Приемлемой. С одной стороны даже веселой. Дворовые дети глазели на нас через забор, шумели две высоченные пальмы, посаженные у входа в резиденцию, а откуда-то издалека разносился шум Мексиканского залива. Большую часть времени я ощущал себя не в своей тарелке, но тихое счастье, которое было посажено глубоко внутрь груди, грело словно огонь. Я будто купался в теплой неге и все пытался не слишком привыкать к мирному окружению, чтобы настроиться на завтрашнюю миссию. Но, черт возьми, мир с этим новым сердечным чувством был чертовски ярким и приветливым, что я забывался. День удлинялся, имел миллионы событий, которые я раньше не замечал. Мелочи, вроде плавных складок одежды, хорошей погоды, легких касаний любимых людей и свежего морского воздуха. Да я слышал, как поют птицы, как жужжат мухи, видел, как блестят листья на солнце! Какого хрена? Когда все так изменилось? Хоть я и не знал, что должен был делать весь этот день, чтобы доказать Гоусту, что наши отношения достойны жизни, но старался быть хотя бы рядом. Все-таки предложил посидеть вместе на кухне и впервые увидел, как он ест. Ничего особенного, за исключением того, что он пьет несладкий чай. Холодный крепкий черный чай. Маньяк. Благодаря Саймону я ценил каждую секунду, которые, казалось, стали уходить быстрее из-за нескончаемого потока дофамина. Все происходило словно в дымке нереальности, потому что я находился рядом с ним. Мы занимались делами вместе, могли перекинуться парой слов, а когда появлялся рядом еще и Роуч, то атмосфера походила на посиделки с семьей. Не хватало только Прайса. Разговор то и дело заходил о нем, и тогда все непременно успокаивали друг друга, фразами, что его так легко не сломить. Ближе к ночи я снова искал встречи с Гоустом, уже наедине. Мне было мало сказанных слов, мало прикосновений. Может, я наглею или уговариваю себя верить в лучшее, но вдвоем мир был не таким враждебным. Не помню, чтобы когда-то раньше так размеренно дышал и не бежал сломя голову разбираться с неприятностями, как только услышу о них. Я знал, что Саймон на заднем дворе копается в Хаммере. Сдержал улыбку, когда увидел его, складывающего боеприпасы в багажник, педантичными ровными рядами. Обошел машину и встал позади него. Меня проводили тем же сдержанным взглядом, что и всегда. Но это напускное. Внутри он тот же теплый кот, которого я знаю. Его аура не отталкивала, она даже была мягче сегодня. Я встал идеально для лицезрения его накаченной спины и, перекатывающей вес с одной ноги на другую, задницы. А вот здесь мой мозг решил остановиться и изучить подробнее. Чтобы хоть как-то удержать нормальное выражение лица, я достал сигарету и вставил ее в рот. Но как только мой взгляд падал на силуэт Саймона, сигарета вмиг теряла свою актуальность. Черт возьми, какая же его жопка округлая. Никогда не заглядывался на нее так пристально, еще и с такого ракурса, а, оказалось, она очень хороша. Даже слишком. Мое лицо в ягодицах просто утонет. Захотелось шлепнуть по ней посильнее, чтобы тело подалось вперед от тяжести удара, чтобы Саймон схватился за дверцу багажника и опустил голову, смиряясь с участью быть снизу. Сигарета, которую я когда-то там планировал закурить, осталась бесполезно торчать у меня изо рта, пропитываясь слюной. — Подай клейморы, — задница заговорила со мной. Она просила меня стать ближе. Ух, твою мать. Оба знаем, что Саймон снова искал предлог, чтобы я подошел. И от таких моментов поджилки пробирал трепет целый день. Ведь не только от меня сегодня исходила инициатива. Он сам предлагал поискать нам нормальную одежду, перезарядить и проверить винтовки и прочую лабуду. Он даже помыл посуду, пока я сидел позади него и отвечал на вопросы, которые он не задавал. Сейчас я опять сделал, как он попросил. Руки в новых перчатках не побоялись дотронуться до моих пальцев, когда забирали мины. Эти перчатки мне не нравились, слишком закрытые и без белых каноничных рисунков. — Чувствуешь? Все иначе, — начал я. Присел на край массивного бампера поближе к Гоусту. Мокрая сигарета была выброшена, а другая вставлена в рот для повторной попытки. — Поясни, — этот непроницаемый голос, шершавый, прямо возле меня. Лейтенант наклонился, скрываясь вместе со мной под дверью багажника. Приблизился к моему лицу, откладывая все свои дела на драгоценную минуту, сосредотачиваясь только на нас. Он достал спички из своего кармана, чиркнул и поднес к сигарете горящий кончик. Заботливо прикрыл огонь от ветра и мы резко оказались одни в пространстве. Только его глаза в свете огня и мой сбивчивый пульс. Недостаточно светло, чтобы я рассмотрел его радужку, как жалко. Пришлось проваливаться вслепую. — Атмосфера, — он наблюдает, как мои губы касаются сигареты. — Как будто… мирная. — Это неправильная мысль, Джонни, — он тут же разорвал зрительный контакт и выпрямился. Мы снова оказались в большом мире, где Гоуст должен таскать боеприпасы, а я сидеть и глазеть на него, надув губы в недовольстве. Краски быстро сгустились. А я всего лишь хотел показать ему, что сегодня мы были обычными людьми. Что армейские дела, наконец, оказались лишь декорацией, а не как обычно, когда из рации лился глуповатый флирт и дурачества на фоне не стихающих выстрелов. Кажется, в это верил только я. — Почему? Он не хотел пояснять, но долго удерживать молчание не смог. — Преуменьшение опасности. Ты думаешь, что единица меньше сотни, — очередная тяжелая сумка повалилась в багажник, — но на деле неважно, прилетит тебе одна или сотня пуль в башку. Наверное, про шрамы он тоже так думает. Если есть один, то, считай, целостность нарушена. Последующие пытки и издевательства уже не имеют такой силы. Может, он и прав. После первого убийства все остальные показались мне обычным делом. И с партнершами по сексу было точно также. Помню только первую, которую кинул наутро, а другие слились в памяти в один большой ком грязи так быстро, что я и не заметил. А я ведь хотел привести разговор совсем не к этому. — Неужели, ты не оценил мое внимание сегодня? — Ха-а, — о, этот вздох разочарования, — ты не в курсе, но ты всегда себя так ведешь. Да, но я порхаю как бабочка только с тобой. — А обед? — Мы уже ели вместе. Ты просто обычно… дальше. — Вот, а сегодня прямо перед глазами. — Теперь я вижу тебя еще и в обед… Да ебаный в рот. Я что, правда, со стороны не изменился? — Эх, — хорошо, что я умею забивать хуй на проблемы, — мне больше нравится общаться с Саймоном. Он не душнит, а просто трахается. — Гоуст тоже может трахать, — слегка разозлился. — Мозги. — Так может, он изменит цель и возьмет чуть ниже пояса? — Моя нога поднялась, преграждая путь Саймону в очередном намерении заняться делами. Пора идти в наступление. Я сделал последнюю затяжку и кинул сигарету в песок. Гоусту нравится запах сигарет? Не зря ведь ее поджег. Еще и то утро, что он ждал меня возле казармы. Насколько мужественные парни его привлекают? В ситуации с ним мне важно, чтобы меня хотели как можно дольше, чтобы я был нужен. Может, не сразу во многом, а в чем позволят, во всякой ерунде, вроде готовки или сборов. Но с каждым днем станови́ться все ближе. Хочу, чтобы нам было хорошо. Всегда, а не только когда мы бестолково флиртуем по рации. Чтобы мы принимали друг друга, чтобы понимали наклонности и незажившие раны на сердце. Так ведь поступают адекватные пары? Машина расправилась и скрипнула, когда я поднял свою тушу с багажника. И, казалось бы, благородный порыв быть сверху не должен был обернуться надавливанием на одну из тех самых ран. Стоило мне только взять за грудки Саймона и начать страстно, как мне казалось, разворачивать и толкать его к ближайшей стене, как я увидел аффект в любимых глазах. Обычно холодные и безучастные, на одну секунду наполнились ужасом и намерением убивать. Он так доверился мне, что в очередной раз потерял бдительность. Только рефлексы так просто не обмануть. Я испытал дежавю о той ночи в казарме, когда меня впервые обняли по-настоящему. Вот только вспомнил я, как меня отталкивали, как защищались ножом от безоружной попытки помочь. Теперь я понял еще одну часть его — любое резкое движение будет рассчитано как нападение. Глаза напротив вернулись в мертвое состояние. — Прости меня, — выпалил я, увидев, что тело, прижатое мною к стене, стало каменным и неприступным. К моему горлу снова был приставлен нож, я даже запрокинул голову назад, иначе от кадыка отсекли бы кусок. В этот раз Саймон прицелился точнее и успел себя остановить. Лезвие только прижалось к коже, оставаясь без движения, надавливая, но не раня. — Что-то не изменится, Джонни. Он почти не дышал, готовясь к тому, что я вновь сделаю что-то непредсказуемое. Нельзя разделить Саймона и Гоуста. Это одно существо, почти полностью состоящее из увечий, убийств и пороха. Из войны, если быть точнее. Глупо было надеяться, что любовь или хороший секс его вылечат. Этого не произойдет. Я могу лишь поддерживать его на плаву, не дать уничтожить себя окончательно. И иногда радовать своей шотландской мордой. Может, отчасти поэтому он не хочет быть вместе. Живого почти не осталось. А если и осталось, то оно жалкое, одинокое, такое не показывают даже родителям. — Джонни, я возьму твое одеяло? — Раздался веселый голос Роуча с крыльца и тут же помрачнел. — Тренируетесь? Я отпустил Гоуста, а он убрал нож и разжал пальцы на моей футболке на спине. — Не приходи сегодня, — Саймон шептал как можно тише, возвращаясь к багажнику, а затем совсем уходя прочь. А у меня в груди все вдребезги. Нет, подожди… Я проводил его взглядом, словно Роуча и не существовало. До того момента, пока я мельком не заметил его притупленный взгляд. Нужно натянуть беззаботную мину. — Ладно, забираю, — Гари специально стукнул кулаком по перилам, отвлекая внимание от спины Гоуста, и пошел обратно в дом. — А мне как спать? — Блять, я пиздецки фальшиво прозвучал, не выдавил даже смешок. Ноги не слушались, я силой заставил их сдвинуться с мертвой точки.***
Я знал, что вчерашняя ночь была незабываемой для меня, но также знал, что поторопился. Мы столько всего наговорили друг другу, во стольком признались, что теперь, кажется, должны быть вместе навеки вечные. Но оказались совершенно не готовы. Я слаб, я туп, я теперь не вижу смысла ни в чем другом, кроме него. А он не видит смысла меняться ради каких-то там неведомых чувств. Я чувствовал себя неполноценным неудачником. Идиотом. Натягивал улыбочку и невпопад смеялся над рассказами Роуча. Он, может, и был забавным, но башка никак не переключалась. Гари укладывался в спальник на полу рядом со мной. А я путался в мыслях, все время пытаясь найти ответ на незаданный вопрос. — Что не поделили? С лейтенантом, — голос прозвучал откуда-то из темноты, вытаскивая меня из вязкой жижи самокопаний. — Мы тренировались. — Пиздеж. И улыбочка твоя пиздеж. Ты что, отшил его? Я боялся отвечать. Ясно, Роуч просек. Все нахрен просек, с самого начала, с самых первых секунд встречи. — Я думал в порыве страсти он, ну… Признался тебе? — В чем признался? — Я отвернулся, пытаясь сделать вид, что мне не интересен наш разговор. На деле же у меня адово чесался язык с кем-то поговорить о том, что со мной происходит. Ведь я даже не знал, нормально ли чувствовать то, что чувствую последнее время. — Да брось, он хранил твою ручку целый год. Ну, помнишь, ты дал ее, э-э, кажется, в Казахстане?.. Ты что, не заметил? Пока она полностью не исписалась, он везде носил ее с собой. — …просто не было другой. — Да-да, или он сентиментален и хранит как можно больше твоих вещей. Это крипово, вообще-то. — …не так уж, — очень долго медлил я с ответом, но отстоять честь своего лейтенанта обязан был. — А эта маска? Чел, он даже спит в ней… — Бля, он так не делает, — я злобно зыркнул на Роуча и только потом понял, что ляпнул. Тот словно хитрый лис оскалился на мое покрасневшее лицо, которое так легко повелось на провокацию. — Ну да, тебе лучше знать, — он облокотился локтем на диван, чтобы быть ближе ко мне. Интриган. — Был бы здесь Газ, ты бы как миленький побежал ему все рассказывать. — Я никому ничего не хочу рассказывать. — Но Газу рассказал бы, — он стал кривляться. — Лучшие друзьяшки, делите Прайса как мамину юбку. Верно, с Газом мы хорошо общаемся. Но я бы не назвал нас лучшими друзьями, хоть он и единственный, кто звонит мне, пока я в Мексике запекаю себе макушку. Наверное, у меня нет лучших друзей. Большое ли это упущение? Роуч приревновал. Подумал, что если мы так хорошо провели тот вечер, то сблизились. Но мне это показалось очередной попойкой, которая неожиданно оказалась приправлена одним гейским моментом. Блять, да что же я несу… Он так старался мне понравиться, искал мне девушку, подарил подарок, терпел кислое ебало, пока я напивался. Даже не знал, может ли пригласить меня в бар, но с радостью согласился, когда это предложил я. Похоже, я не замечал не только Гоуста, но и других людей, которые хотели быть ближе ко мне, что они старались ради меня. И стараются до сих пор. Все время отворачивался раньше, чем что бы то ни было оказалось ценным. — Это я признался, — опустил голову, скрывая омерзение к себе, — а сегодня меня осадили. Это правильно, я бы тоже так сделал. Саймон точь-в-точь поступал как я. Два года держался на том самом пограничном расстоянии, которое безопасно. Опустим момент, что он все-таки свалился за край. Это было неизбежно с таким пронырой. А я-то все думал, почему это такое знакомое чувство. — Не слишком ли строго к себе? — Нормально. Я невнимательный и непостоянный. Очень долго не замечал, что рядом был еще один кое-какой хороший человек. Помимо Гоуста. Ненавязчивый, тактичный. Хороший боец. — Не забудь сказать «самый лучший», если ты о Газе. — Я о Роуче, — шуточно треснул его по голове, — знаешь такого? Он рассмеялся, скидывая мою руку. — Пойдем, покурим? — предложил Гари. — Ты обязан мне рассказать хоть что-то. Я терпел весь день.***
Как только я отворил дверь резиденции, на меня сразу обрушился свежий ветер. Было прохладно, стояла темень, небо затянуто тучами, но дождя в ближайшее время не намечалось. Возможно, завтра мы будем месить грязь, но сегодня ночь была тихой. Она пахла морским бризом и тяжелым дымом. Это манило меня, но сильнее цепляла компания Гари. Мне снова казалось, что я окутан домашним уютом, хоть нас и окружали груды металлолома и мусора по всему двору. Я не знал, что он хочет выведать у меня, но лучше буду молчать до момента, пока он сам не задаст вопрос. Ждать оказалось недолго: — Просто скажи мне, он не сделал ничего плохого? — Сделал. Ужасную вещь. — Я убью его, — сразу схватил его за руку, как только он шуточно направился к Гоусту. — Он заставил меня молиться всем богам и просить пощады. Он вывернул меня наизнанку, Роуч. Я потерял сознание во время секса. Это непростительно. — Фух, — он вырвал руку из моих тисков и снова встал рядом, — ты придурок. Этот парниша напоминал меня, только поступившего на службу. Он старался не облажаться. Всегда. И в отличие от меня, у него это получалось лучше. — Нет, погоди, ты серьезно? Потерял сознание? Тебе даже групповуха не зашла, а тут безэмоциональный мужик в наморднике. Я не понимаю, принимать его слова за оскорбления или дружескую издевку? А может, лучше принять «Гоуста в наморднике» за идею… — Так боишься его? — Спросил я. — Гоуста? Конечно. Ты с ним в раздевалке был? — Я говорил про страх, а не стояк. — Там оба рядом ходят. Огромный, мрачный, только и делает, что отдает приказы. Я думал, не в обиду, что он чокнутый. Ты слышал эту историю? Что его заживо похоронили. — Я думал это байки. — А посмотришь на него и думаешь, что не байки. В здравом уме не остаться, когда ты сам себя из-под земли достаешь. Говорят, с ним рядом второй чел лежал. Он его убил и его костями проломил гроб. — Что за бредятина. Тебе «Убить Билла» пересказали, а ты повелся. Это все точно о том нежном существе, что сегодня содрогалось от поглаживаний бочков? Неужели, я настолько оптимистичный (считай, тупой), что не замечаю даже сигналов опасности? Мне с самого начала казалось, что Гоуст… Просто Саймон. Да, лейтенант. Да, интроверт с некоторыми проблемами с психикой. Но чтобы думать, что он зверь агрессивный — не-а, совсем нет. Как легко забылись угрозы ножом, а? Так ведь с ним было забавно, если вспомнить. Пытаться вывести его из себя различными неудобными темами или заставлять повторять несколько раз инструкцию, потому что он не просекал, что его дразнят. Или просекал, но не мог подвести отряд, если кто-то из сопливых новичков и вправду не услышал приказ. Хм, не могу вспомнить, чтобы кто-то так делал, кроме меня… Короче, его серьезность и сосредоточенность на работе, хоть и вызывали у меня уважение, но никогда не делали его тупым орудием войны. — Может прекратишь так сопливо улыбаться? — Лицо Роуча скривилось, он стоял вполоборота ко мне. — Что ты вспомнил? Его член? — Ух, там не до смеха, — я поймал улыбку, о которой говорил Роуч, но не стал контролировать. — Боже, зачем я спросил, — он вернулся в старое положение. Оперся обеими руками на перила и наклонился. — Действительно? Ты же хотел подробностей. — Я не так выразился. Мне было интересно, что ты чувствуешь. Почему вы поссорились, хотя твоя шея и руки такие шлюшно-красные. Отшил тебя, оставив засосы — это не логично, Джонни. Аж в сердце кольнуло. Каждое слово, вплоть до точки. Особенно «Джонни». Рассказать какой Гоуст на самом деле не могу. Это не моя тайна. Кем я буду, если раскрою все секреты? Чего будут стоить такие отношения? Прировняю их к очередному блудному похождению. Если он не захотел открыться никому здесь раньше, то решать за него я не буду. — Я стал бояться за него. — За кого? За эту махину?! Он даже боли не чувствует, очнись. Он жрет гранаты на завтрак, запивая бензином. Я в голос заржал. Его что, все видят только так? Он швырнул сигарету подальше и повернулся ко мне. Гари стал предельно серьезен. Его так задела тема, будто он не ожидал, что кто-то может увидеть в Саймоне человека. — Господи, парень, когда вы успели сблизиться?.. Послушай, твой Гоуст существует только здесь. Он натренированнее нас всех, быстрее Прайса и умнее тебя, так что давай, снимай розовые очки и забудь эту мысль. Она тебя в могилу сведет. — Что это значит? «Он существует только здесь». — Ты знаешь, игнорируешь это, но знаешь, — он нахмурился и холодно ответил. — Он мертв. Для всего гребаного мира. Вы не можете ускакать на единорогах в спокойную жизнь за бортом. Я говорю о документах. О его родственниках, о его башке. Простой жизни не может быть, пойми. Семью убили, он инсценировал смерть. Это и привело его сюда, где можно дать волю единственному выработанному скиллу. Дальше могла быть только тюрьма или мафия. Да-да, я все это уже слышал. — Я… да, — сказал я, осознавая одну очевиднейшую вещь, — знаю, черт возьми. Гоуст заперт в своей шкуре бесконечно воюющего, теряющего напарников оперативника. Вот его настоящая жизнь. И другая жизнь уже давно похерена. Я никогда не думал так фатально. Спускал все это на простой трудоголизм, смеялся с товарищами над его упертостью. А тем временем он дорожил своим званием, как единственным, что держит его на плаву. — Но это и не плохо. Послушай. Вы можете быть вместе здесь. Сражаться бок о бок с нами. Защищать друг друга и ебашить самых отбитых мудаков на планете. Разве не охуенно? Его глаза были сверкающими, и умоляли меня думать о службе как о благе. Наверное, в его словах была правда — куда уж таким как мы рыпаться и беспокоиться о жизни. Я почти всю сознательную жизнь провел в армии. Да и адреналиновую зависимость никто не отменял. Я же загнусь без риска и бешеного темпа. А что, если с Гоустом ничего не сложится? Я так парюсь из-за него, хотя даже не знаю, что с ним делать. Все, что мы успели натворить за эти двадцать четыре часа — это измотать друг друга и настроить воздушных замков. Выпрошенный день закончился полным провалом, так же может закончиться и другая наша попытка. — Foc… — Я присел на корточки, закрываясь руками, почти колотя себя по макушке. — Я не могу сосредоточиться, меня потряхивает, когда мы остаемся одни. Это… это убьет меня. Без шуток, я сдохну раньше, чем успею взять себя в руки. Неужели, все себя так чувствуют? — Не знаю, я вообще-то служил вместе с тобой. Мог бы обратить внимание, что я не женат. И работу выбрал такую, чтобы свободней быть. Свободней? Верно, так и я представлял себя. Что могу бросить все и вся и укатить делать крутые дела с крутыми людьми. А затем приехать домой, поспать и снова поехать «веселиться» куда-нибудь в Сирию. Поэтому в голове все и не сочетается, не может состыковаться. Для меня служба — это когда тебе неважно, что произойдет завтра. А с Саймоном завтра — самое важное. — Не хочу быть свободным. — Соберись, найди плюсы. Тебе есть за что сражаться. Борись не за страну, которая тебя не может даже вывезти с вражеской территории, а за него. За большой член или что там тебе приглянулось… — Уши, — не задумываясь сказал я. — Ах, уши… Ну, пиздец. — Ты не понимаешь, они… — Что? Чистые? — Да блять, в тебе нихуя романтики, — я ударил его по колену. Он снова рассмеялся. Как ребенок. Ему бы еще поиграть, а не слушать нытье грустного дяди. И уж точно не разговоры о сексе, которые вгоняют в краску и заставляют отшучиваться. — Не смотря на то, что собеседник ты ужасный, мне стало легче, — признался я. — Правда? Ты главное не рви жопу понапрасну ради него. Да, в этом и суть. Никто не борется за него. Никому нет дела до его эмоций, самочувствия. Как здорово иметь такую болванку в отряде, что сделает все самое страшное за тебя, которая все разрулит и не будет ныть. Обратная сторона «боевого духа», мать его. — Это уже не тебе решать, друг мой. — Ладно, буду следить, чтобы ты не терял голову. — Я могу считать это твоим благословением? — Да, взамен позовешь меня на свадьбу и отдашь лучший кусок торта. Стало не по себе от его шутки. Приятно не по себе. Я встал и отряхнул ноги от песка, чтобы скрыть смущенное лицо: — Мы же не встречаемся. — Не мог не подколоть, извини, — он потрепал меня по волосам как щеночка. Я отбросил его руку, а он снова хитро оскалился.***
Сегодня работа обрела какой-то более глубокий смысл, что ли. Может, я зря накручивал себя, а тревога передалась от Гоуста. Ему тяжело делиться опасениями, поэтому они копятся внутри, вызывая желание перестраховываться каждый раз. Но я не такой, я должен оставаться тем, кем являлся изначально — простым позитивным парнем, какого Саймон приметил еще в нашу первую миссию в Мексике. Врывающимся в самое пекло, не отступающего ни перед чем. Я — отвлечение от тягот на поле боя. Когда мы вернулись обратно — в темный затхлый зал, я не остался с Гари. Пожелал ему спокойного сна и направился наверх. Последнее, что услышал, как он насмехался надо мной, но это было одобрительно. Я рад, что смешу его. Рад, что он остался на моей стороне. На цыпочках подошел к комнате Гоуста. Хотел было открыть дверь, но за ней снова раздались слабые стоны. Бля, он нормально не спал уже несколько суток. Сколько дней подряд такое происходит обычно? Смех испарился в воздухе, но надежда — нет. Подумаешь, облажался один раз. У меня никогда не получается с первой попытки. Я присел возле двери, не убирая ухо от щели в проеме. Буду рядом, не мешая. Буду пробовать разные варианты и когда-нибудь найду способ вернуть ему спокойный сон.***
Спать было так сладко, так мягко. Я обнимал подушку и растекался под утренним солнцем. Чудесно, все мои пробуждения стали такими, когда я повстречал Саймона. То самое, настоящее «повстречал». Сегодня я даже не удивился, проснувшись в его кровати. Только умилился, что он отнес меня и бережно накрыл покрывалом. Так улыбающимся и дремал все утро, пока не услышал, как он входит в комнату. Сразу убрал улыбочку, притворяясь спящим. Не мог разобрать, что он делал, но через пару минут подошел ко мне. Присел на колени, опираясь руками на край кровати. Нежно, невесомо его пальцы погладили мою щеку. Я почти вздрогнул, но удержался, чтобы он продолжил. Саймон дотронулся до уха, провел по краю. Большим пальцем, немного мокрым (наверное умывался), провел по губам. Давай же, поцелуй. Он будто послушал меня, наклонился и поцеловал в висок. Побоялся даже дыхнуть рядом со мной, чтобы не разбудить. Я чувствовал, как он смотрит, как нуждается во внимании. — Еще, — сказал я тихо. Блин, не сдержал улыбку. Саймон снова поцеловал висок, затем скулу, щеку, опускаясь к шее. — Еще, — командовал я. — Отказы ты не принимаешь? — От тебя — нет. Я вытащил руку из-под подушки и взялся за его спину, притягивая на кровать. Перевернувшись, прижал его так сильно, что удалось завалить на себя. Гоуст держался за спинку и край кровати, чтобы не задавить, но это были в корне неверные действия. Я не дал ему нависнуть надо мной. Забрал руку со спинки и сжал, сплетая пальцы. Запретил хоть какому-либо расстоянию быть между нами. Вновь почувствовал полноту его веса на себе. Даже глубоко выдохнул от тяжести. Это было прекрасное чувство. Всеобъемлющее, сжимающее не только физически, но и духовно. Душа заныла. Хотелось выть от кайфа, хотелось отдать жизнь ради его счастья. Защитить от всего, согреть каждую клетку. Но я сказал только: — Ты снова вкусно пахнешь, — гладился лицом по шее, — снегом в пустыне. — Откуда это в твоей голове, — тихий риторический вопрос. — Очевидное сравнение, любой скажет… — Ты пахнешь лучше. — Ну, точно, — я хихикнул. — Потным волосатым мужиком. — Если бы твоя майка была чистой, я бы не украл ее, Джонни. Я разомкнул веки и, думаю, мои ресницы защекотали его шею, о которую я терся уже несколько секунд. Саймон разразился мурашками. Прелесть моя. Провел сухими губами по засосам, которые сияли бурыми пятнами, щекоча еще сильнее. Да, поступил совершенно безжалостно. Шелк его кожи заставил меня потянуться выше в желании тихонько ее царапать. Он только побрился и намочил кончики волос. Может, чтобы уложить? — Я бы хотел никогда тебя не отпускать, — говорил ему прямо на ухо. — Сомневаюсь, что это возможно. — Я попробую. Не ответил. Хорошо. Молчание почти согласие. Стук в дверь. Открытия не последовало. — Пора ехать, девочки, — знакомая манера разговора поторопила нас спускаться. Гоуст вздохнул, а я машинально закрыл глаза, когда он приподнялся. Я слушал, ловя момент, когда он наденет маску. Лейтенант хмыкнул, увидев, как я спокойно жду, зажмурившись. Его рука скользнула под мою спину и стала тянуть к себе. Макушка оторвалась от теплой подушки и оказалась в невесомости за один неспешный рывок. Я присел, нащупал знакомое твердое бедро рядом и взялся. — Можно, — сказал он шепотом, проводя кончиком большого пальца возле нижнего века, доходя до уголка. Я попробовал открыть один глаз и солнце сразу ослепило. Но больше всего ослеплял человек, сидевший очень близко и смотревший глубоко в глаза исподлобья. Он не улыбался, выглядел спокойно, но красные уши и румянец его выдали. Машина для убийства? Я вас умоляю. Леденец. Так и хочется дотронуться до него языком. От моего пристального взгляда он смущался все сильнее. Уже через десять секунд он отвернулся, разорвав зрительный контакт. Черт, я так мало рассмотрел. Погладил его, принимая желание спрятаться. Согнутыми пальцами ласкал щеку, чтобы не дай бог сделать неприятно жесткими ладонями. Лицо такое же мягкое, как я и запомнил. Такое же светлое и румяное, как я и представлял. Образ потихоньку становился на свои места. Может, я бы смог нарисовать его у себя в дневнике. Это все мое, такое сильное и хрупкое одновременно. Меня возбуждала мысль о том, что только я могу видеть его таким. Только я могу его трогать, проникать внутрь. — Ты мне нравишься, — сказал я так сладко, как только позволял мой низкий голос. Он заалел еще сильнее, брови вскинулись. Выдержка кончилась. Руки сразу потянулись закрыть лицо. Я не препятствовал им, а прильнул к нему, навалившись сверху — скрыл от всего мира. Саймон сгорбился, закрываясь руками с головой, опуская ее к коленям. Взъерошил свои полупрозрачные на солнце волосы, корябая кожу. Говорить всякое я горазд, но будут ли мои слова приняты когда-нибудь? Чтобы всем сердцем, без отрицаний, царапин и выдирания волос на затылке? — Дашь мне еще один день? — Я обнял его сильнее.