Мексика. Два года назад.
Душно. Грязно. Мерзко. Липко. Очень липко. Что на земле, что под ней, — в этой стране разницы никакой. Дышать невозможно, аж легкие сводит. Толпы людей, словно мы в консервной банке, а не на миссии. Очередная «дружная команда». Сто сорок первая. По счету? Выглядят не лучше простых вояк. Надеялся, что каждый будет навыками не ниже уровня ублюдка Мейса, но здесь одни жизнерадостные сопляки. Я бы справился один. Можно оставить только Прайса на подстраховку. Один из немногих, кого неопасно отправлять на спецзадания. Я даже могу угадать очередность, по которой остальные сложат оружие. Начнется она с неликвидной версии «Джона». МакТавиша. Шотландец — этим все сказано. На каждом фото или тупая ухмылка, или напускная серьезность, за которыми нет ничего, кроме желания выделиться. Окажется выдергой, не иначе. Эгоистичной социальной проституткой. С семнадцати лет в армии. Точно идиот. Обожаю солнце. Особенно когда палит прямо над головой. Взорвать бы его к хуям собачьим, чтобы остались только тьма и холод. Часы за документами тянутся быстрее, чем если бы я разлагался на улице. Главное внимательно изучать все до единого, занавесив шторы. Не видеть бы Мексику еще день. Этими ублюдскими тонкими листами бумаги можно только подтереться. Чернила просвечивают с другой стороны. Все потому, что слишком часто печатаются новые досье и запихиваются в ненужный архив старые. Зачем тогда тратить на это бюджет и время? Мусор. Бегает на плацу, отсчитывая ритм и думая, что это поможет. Лучше бы сразу отправлялись всем детским садом домой, рассказывать мамам, что увидели военный полигон и одумались.***
Вечером к вертушке пришел раньше всех. Капитан наказал встретить опоздавших новобранцев. Нога ноет. Нужен другой обезбол. Зато без солнца дышать легче. — О, маска класс! Жарища пиздец. — Явился Джон МакТавиш собственной персоной. Вылез и не смог промолчать. Так и знал — социоблядь. — Гоуст, да? Будем работать вместе. Да, если сегодня я тебя не придушу. Кулачок свой хилый тянет к моей груди, улыбается и пихает. Я ему, что, рождественская елка? Нахуя бить надо было, чтоб зазвенел? Руку пожимать не учили? Раздражает. Ухмылка раздражает. Ребяческие глаза раздражают. Ненужная простота просто убивает. Не понимаю, как он здесь оказался. Еще и как придурок оттягивает жилет, чтобы бесполезно подуть под футболку. Тоже липкий. Видно, что доволен оказаться в спецподразделении. Было бы чему радоваться — это последняя инстанция для нас. — Гребаный ад. — Я отвернулся. Рождественская елка наскучила быстро, когда он увидел кого-то из знакомых. Стратегия понятна: держаться подальше, не отвечать на вопросы, игнорировать замечания.***
Один день на мытье. Единственный за две недели. Слишком много песка в сапогах, сала в волосах, пятен крови на любом сантиметре тела. Каждый потерянный боец висел на мне каким-нибудь куском мяса. Напоминанием, что умирать они решили не по списку. Спасти всех в очередной раз не удалось, хотя были те, кто надеялся и прилагал усилия. Потом помогали мне тащить раненых или уже бесполезных. Опять кучу дерьмовых документов заполнять. Куда они все лезут? Помочь родине можно иначе, не заканчивая в гробу в тридцатку, а то и в двадцать пять. У некоторых семьи, стремления, планы на жизнь. Но надо выебнуться, взять работу покруче. МакТавиш тоже пока выжил, да еще как. Улыбается, будто не ныл от боли три дня назад. Шрам на подбородке остался глубокий. Лучше бы ему этот осколок в рот прилетел — меньше бы болтал. Устаю просто смотреть, как он каждый день проявляет столько эмоций. Любое сборище не обходится без него. Челюсть сводит. Сейчас бегает полуголый, полотенцем по задницам бьет. Заигрывает со всеми так, будто трахнуть хочет. Жены нет. Может, он из этих, что жить спокойно не дают. Упал. Господи, поскользнулся на собственной луже. — Тебя поэтому Соуп зовут? — крикнул сержант с блевотным голосом. Шутка про мыло в душе, как оригинально. — Подними меня! — МакТавиш скулит, как девчонка. Что за тяга всех потрогать? Хватается за Блевотный голос, словно сто лет знакомы. Еще и трусы стягивает… Полмесяца прошло, а он вокруг себя весь отряд собрал. Вчера кучу денег в карты проиграл, сегодня просит реванш. Он сказал, мол, будет ставить свою девственность, и, я уверен, проигрывать там нечего. Как же они орут. Этот гребаный шотландец снова и снова наклоняется в своих коротких трусах, будто пизда между ног и ничего не торчит из левой штанины. Ноль стеснения, минус один интеллекта. На меня еще посматривает время от времени. Гадает, буду ли орать на них за халатное отношение к воде. Мог бы. Но тогда он точно заговорит со мной. Улыбнется сопливо, прекратит или скажет, что я все испортил; или, еще хуже, извинится и скажет «сэр». Я «сэр», а с голой жопой вокруг него бегает другой лейтенант. И он — просто Тоуд. Мне излишнее уважение и страх не по душе, но лучше так, чем они перестанут слушать и исполнять приказы. Грош цена моим словам, если привыкнут, что я говорю попусту. Видя этих импульсивных соплежуев, кажется, что веселье у них не заканчивается только благодаря координации нас с Прайсом, иначе бы давно поголовно уже червей кормили. Помыться пришлось поздно вечером, хоть ночью все равно вспотею. Всегда узнаю это чувство: очередная резистентность к очередным колесам. Голова гудит и раскалывается. Опять кричат внутри, спать не дадут. Знакомые голоса. Тех, кто бесился сегодня возле душевой. Намочил полотенце, хотя бы вытрусь и приложу ко лбу. На улице почти никого, только парочка уродов курит за зданиями. Один смотрит на меня, провожает взглядом от душа до туалета. Тот, что жить не дает. Сегодня можно. Быстрее усну. Стоило лишь намекнуть, что дверь открыта, так пошел за мной. Всегда одно и то же: лезут целоваться, а пригрозишь ножом — тут же уходят или опускаются на колени и берутся за дело. Сосет хуево, но уверенно. Льстит, что тело реагирует. К сожалению, из всех потребностей именно эта никак не атрофируется. Заводится, что нож близко к щеке. Только шевельнись не туда, сука. — Не трогай. — Лезвием убираю его руку со штанов. — Дай ниже опущу, — пиздит урод. Засовываю член обратно в рот, чтобы не включал мозг, когда не просят.***
Семнадцать дней на жаре. Семнадцать дней наблюдаю за новыми друзьями Соупа. Так вешается на них. Приятно, что лапают? Руки горячие, грязные, грубые — и другими быть не могут. Но нет, дают себя по голове гладить, поддерживать, словно ребенка, по спине шлепать. Тереза МакТавиш, не меньше. Отдает обед раненому, посмотрите. Показушник без мозгов. Что будет делать, если завтра еды не будет? Одно из первых гребаных правил выживания — ешь, когда есть возможность. Этот с простреленной ногой точно сегодня никуда не пойдет, а у нас вылазка вечером. Зачем ему второй обед? — Напомни сержанту, что еда должна достаться всем. — Запросил еще одну порцию обеда и наказал повару передать слова. Повар подозвал МакТавиша забрать вторую пайку. С ним привычка закатывать глаза выработалась сама. Он не справляется даже с простыми действиями. Сейчас не может спокойно забрать еду: улыбается повару, как в последний раз, удивляется, макушку чешет и пиздит без умолку. Привык чесать подбородок, но повязка мешает. Одергивает себя. Хотя бы здесь проявляет благоразумие. Услышал, как он говорит: — Спасибо, красавчик. Кривой задохлик за кастрюлями аж засиял. У него же лицо на мазню похоже, а его комплиментами одаривают. Тебя никто не просит быть вежливым. Вы, возможно, видитесь в последний раз. Бежит обратно и все равно отдает тетрапак сержанту со сломанной рукой. Твою мать. Бесполезно.***
Выбрались вечером поближе к врагу. Приняли решение затаиться в нескольких точках неподалеку. По пять человек на группу. В одном помещении. Храп и пердеж — мое любимое. Придется сегодня не спать; скажу, мол, прикрываю. Не люблю курить. Мама предупреждала, меньше проживешь, а к концу жизни сама начала, будто Смерть подгоняла. Может, мне тоже скоро конец, раз так сильно тянет. — Джонни, — шепчут неподалеку. Что за «Джонни»? — Давно меня так не называли, — отозвался малыш Соуп. — Не нравится? — Мило, но я привыкну. — Пытается скрыть радость. — Чего хотел? — Скучаю по дому. Думаю, зря пошел сюда. Стремился всю жизнь, а сейчас кажется, что полезнее на гражданке. Правильно, бросай это пока не сдох, без тебя справимся. Пока не стал обузой семье. Разве нелогично? Сигарета кончается, а из окна дует пронизывающий ветер. Но им, видимо, без разницы, что происходит вокруг и кто слушает. Даже не убедились, все ли спят. — Я и не вспомню, что такое эта гражданка. Кажется полнейшим болотом. — А ты нормально смотрел? — Смотреть не на что. Окончил школу и сразу ушел в армию, лишь бы подальше быть. Все, что я знаю, находится во-он там и осталось либо со школы, либо из фильмов. И из школы, поверь, унес не лучшее. Какое наивное разочарование. Детство не может решать, кем человеку быть. Не может диктовать, чего бояться и кем стать. Необязательно идти у него на поводу, когда можно наперекор. — Звучит тяжко, друг мой, — тихо отозвался молодой парень. Может, до этого додумался только я. — Фильмы не учат плохому в отличие от жизни. Так что я не расстроен. — Учился по «Форресту Гампу»? В пинг-понг отлично играешь. Попса. — Знаешь, я в нем, скорее, смотрел на Дженни. Взял и с какими-то сектантами отправился на край света, — тихий смех Соупа был подбадривающим. В него можно было даже поверить. Слышу шелест одежды и согревающей накидки. Повернул голову, стараясь не выдать себя. Соуп подвинулся к парню и накинул на него руку. Сидели спиной ко мне, романтично смотря на грелку посреди зала с горящим красным нутром. Как в летнем лагере. — Я буду для вас семьей, пока все не закончится, — сказал МакТавиш. И эта фраза была бы душераздирающей, если бы не последовавшей за ней вопрос: — Как зовут-то тебя? — Ты прикалываешься? Мы служили вместе! — Ой, вас слишком много, как тараканов. — Я и есть Роуч, твою мать. — Гари стал толкать его в бок, отказываясь быть семьей. МакТавиш еще долго извинялся, не отпуская его. В пальцах остался только холодный фильтр, а из поля зрения никак не мог пропасть взъерошенный могавк Джонни. Хм, легко ложится на язык.***
Рано утром была дана команда врываться и брать штурмом виллу террористов. Все прошло гладко, отделались парой раненых и уже покидали здание. Я проверял издалека каждого бойца на целостность через прицел. Нашел всех. Последним шел МакТавиш и еще пара таких же соплежуев. Сегодня слишком выделял его на миссии, сам заметил. Все из-за вчерашнего, невольно подслушанного разговора. Следил за ним, оценивая навыки, словно на экзамене. Его заводная манера вести дела и рубить врагов показалась даже приемлемой. Возможно, я его недооценивал. Стоило подумать об этом, как возле его головы просвистела пуля. Вычислить затаившегося врага оказалось нетрудно. Попасть в ебало еще легче. — Черт! — Соуп обернулся, но увидел только труп. — Ангел хранитель, ты здесь? Отзовись, мой сладкий. Я же сейчас чуть не обосрался. Он улыбался и храбрился, оглядываясь по сторонам, но голос все равно дрожал. Поправил наушник в ожидании ответа. А я молчал, смотрел на него через прицел, выжидая, что он еще сделает. От волнения поплохело: живот заболел, скрутило, будто сейчас вырвет. Пульсации в голове, дыхание забылось. Взгляд отвести не могу, — он так улыбается, чуть ли не прыгает от счастья. Счастлив из-за своего спасения. Благодаря мне. Я поддался его обаянию, как и все остальные. Очевидно, это было дело времени. — Ладно, не говори ничего. Я привык, что люди теряют дар речи от моего голоса. Надеюсь, ты меня хотя бы видишь или слышишь. — Он направился в сторону машин, на которых мы приехали. — Все тебя слышат, сынок, — насмешливый голос Прайса по связи. — Отлично! Значит, он точно получит мой особый воздушный поцелуйчик. Сложил губы бантиком, затем поцеловал ладонь. «Воздушный поцелуйчик» улетел куда-то вперед. Я спас полнейшего кретина.***
Хотелось курить бесконечно, разбирать и собирать автомат, натирать до блеска технику и, чего хуже, сделать новую маску.***
Еще два дня с тахикардией и вечным желанием содрать с себя кожу. Сигареты кончаются слишком быстро, а в лагере не осталось грязных машин. Благодаря снотворным, которые действуют теперь только при двойной дозе, я не вою от кошмаров. Тело никак не реагирует, позволяет консервировать ужас внутри. Чувствую, веки дрожат и не размыкаются. Остается только дожидаться конца фазы. Кажется, так делать нельзя. Я не знаю этого чувства: когда одновременно противно от себя и хочется ласки. Иногда обниму за плечи, и все проходит. Однако с недавних пор плеч стало мало. Приходится гладить шею и лицо, увы, без перчаток, сжимать руки в замок или поджимать ноги к груди. Последнее — самое эффективное. Перестал снимать маску перед сном. Вдруг не проснусь утром. Нормальные люди убирают напряжение рукоблудством. Отвратительно. Даже думать об этом отвратительно. Вчера не подпустил к себе очередного и, видимо, еще долго не заставлю себя согласиться. Впредь придется справляться самому. От представления их ртов еще хуже, чем от собственных прикосновений. Не хочу. Никого и ничего. Просто… Пусть ничего не болит. Устал.***
Кровать Соупа пуста. На ней только простынь. Я спросил дежурного, куда все делось. Блевотный голос доложил, что кому-то было холодно и тот отдал свое одеяло, а про подушку он не знает. Я искал ее по всей казарме, но обнаружил в столовой. Под задницей очередного лучшего друга МакТавиша. Ему прострелили жопу на последней вылазке, и он питался лежа в лазарете. Гребаный ад. Они даже ранения не могут получить адекватные. — Я так скучал по тебе! — Соуп изображает, что плачет. Ты не знаешь его имени! Спасибо, что хотя бы не отдаешь обед. Что за желание всем угодить? Переходит все границы. — Если бы не ты, жизнь здесь была бы невыносима, — сказал Простреленная жопа. — Парни-и! — Актриса уровня Бродвея потянула всех за столом на себя в объятия. — Я не хочу остаться один! Мы должны держаться вместе! Так он покупает их дружбу? Или так и надо дружить? Я надеялся, он скажет, что любит быть в центре внимания или хочет перетрахать всю казарму, а тут типичный страх оказаться одному. Могу дать пару уроков, как его перебороть. На войне хочется чувствовать единство, как нигде больше. Я это понимаю. Единение помогает убивать и справляться с последующим осознанием неправильности. Ощущать полезность и праведность, находясь в толпе. Со временем это атрофируется, и ничье одобрение уже не требуется.***
Теперь не знаю, что хуже — день или ночь. Днем не могу дышать, ночью не могу двигаться. Сегодня попытаюсь уснуть без снотворного, приняв только обезболивающее и антидепрессанты. Главное сократить хотя бы одно из лекарств. В очередной раз пролежал до рассвета. От безысходности и ноющих мышц попробовал прикоснуться к себе. Рука так и не дотянулась, остановившись где-то на животе. Нужно пробовать иначе. Вспоминал порно, которое смотрел в последний раз… Не помню когда. От него опять разыгралась тошнота. Не нашел, на чем сосредоточиться, что показалось бы нейтральным. В голове только зацикленность на одном небезызвестном клоуне. Что там можно анализировать до рассвета… Только прогоняю одни и те же сцены по кругу. Мне давно так не улыбались, никогда не посылали воздушный поцелуй. Его жизнь похожа на постановку с неподходящим главным актером. Как будто в трагедию с убийствами и страданиями запихнули ребенка. Благодаря ему, я вижу наяву значение слова «инфантильность». И тем не менее, люди вокруг него всегда счастливы. Да и справляется он со всеми поручениями, и убивает без зазрения совести и душевных страданий. Блять, нет, зачем… Как все дошло до момента, что лучшее, о чем я могу вспомнить, — это чужая жизнь? Почему я не хочу разрушить ее, хотя мы не друзья? Почему не хочу, чтобы кто-то сломал его? Я ведь последний, чье мнение будет учитываться. Пусть всегда улыбается, ведет себя безрассудно. Пусть остается воплощением нормальной жизни в этом хаосе. Сам-то не подозревает, что привносит сюда ту беззаботную обыденность, о которой ничего не знает. Идеализирует войну, когда не дал себе шанса попробовать что-то другое. Милый. Открытый. Страшно дотронуться.***
Отношение Соупа к другим людям, как бы там ни было, внушает надежду и поднимает боевой дух. По плацу все наворачивают круги, словно ужаленные. Показатели по времени улучшились практически у всех. Каждую неделю кто-то раскрывается в военном деле, стрельбе, медпомощи, рукопашном бою. Можно перечислять бесконечно. Я вспомнил давно забытую вещь: чтобы стать лучшим в деле, нужно его сначала освоить. Никто не рождается Прайсом или Гоустом. И от этой мысли стало легче воспринимать новичков. Повара тоже не отставали. Стали класть сержантам и младшим лейтенантам порции побольше. Они думают, что мы не видим изменение потребляемых калорий. Разбирательств с Прайсом не устроили. Больше не осталось парней, которых бы я списывал со счетов. Конечно, нельзя приписать все заслуги МакТавишу, но он создавал тот баланс, который нужен команде. Теперь без опаски можно доверить парням оружие. МакТавишу можно дать и взрывчатку. Его впечатляющие способности ретироваться из эпицентра и уворачиваться от удара поражали. Прайс не остался в стороне и проникся им, возможно, сильнее, чем остальные. Это видно по взгляду из-под панамы, несвойственно теплому. Прайс мог иногда взять Соупа за плечо, потрепать по нему, — так он выражает свою симпатию тем, кто ему действительно небезразличен. Джонни стал ему, как приемный сын. До конца пять дней и одна вылазка. Смирился с мыслью, что голубые глаза приносят мне удовольствие, когда не смотрят в мою сторону. А когда смотрят, что бывает только на собраниях из-за увеличения его нагрузки, нутро разрывает на куски. Я слышу плотный шум в ушах и чувствую, каким галопом заходится сердце. Боялся бы этого состояния, если бы давно не дал ему объяснение. Тренируюсь принимать его взгляд. Нам еще работать вместе, раз он не собирается умирать. Часто смотрю неотрывно, но ответа никогда не поступает. Я слишком хорош в слежке. Удивительно, как человек с такой быстрой реакцией, так слеп к тому, кто смотрит на него часами. Хоть бы раз сделал что-то плохое. Не злится, не ссорится, слушается. Так парни благополучно и сели ему на шею. Некоторые начали подходить с делами, которые могут сделать сами. Просят заполнить документы, принести еды, посчитать время на тренировке или сделать поручения за них. Но что заставило меня вмешаться в ситуацию — один попросил зашнуровать ему ботинки. Соуп сделал это, приняв аргумент о больной спине. Парень вскоре пожалел о содеянном. — Ты отстранен от завтрашней миссии. — Они всегда боятся, когда я подхожу вплотную и смотрю самым тяжелым взглядом. Представляю, что передо мной Роба и стараться не приходится. — Рапорт об исключении по медицинским показаниям из оперативной группы на рассмотрении. Задавил как червя. Запугивать легко: говоришь страшные слова вроде «исключение» и сложные вроде «медицинские показания» и дело сделано. Спина резко перестала болеть, позволяя ему встать по стойке смирно и сдержать возмущение хотя бы до выхода в коридор. Тяжелым шагом идет через плац, а я праздную странную победу. Хорошо, что не знает о моем умении блефовать. Я начал вызывать подозрения, прося почти каждый день выписать что-то из еды. Рассказал Прайсу о парне, что просил принести обед. Теперь капитан будет контролировать, чтобы МакТавиш получал все заслуженные порции. В том числе и сладости. Осталось усмирить пятнадцать человек.***
На следующий день мы грузились в вертолеты до последнего пункта. Вылет в какую-то жалкую деревню, где кроме пустых улиц, стариков и картеля ничего нет. Больная спина не полетел. Прайс отправил его в медпункт, поддержав мою идею об отстранении. Стоило только сказать, насколько он беспомощный. Осталось усмирить четырнадцать. — Эй, Джонни, давай поменяемся парашютами. У моего здесь какая-то заплатка, — ублюдский голос перебил все вокруг. Мы замерли, не зная, как реагировать. Я закипал от злости и наглости. Думал, как бы вмешаться, чтобы не показаться слишком заинтересованным. Но Соуп все решил за меня. Молниеносно расквасил нос Ублюдку. Казалось, палец, которым он теперь тыкал в его лицо, сейчас выдавит глаз, но Соуп сделал шаг назад. Он пригрозил всем, кто был в кабине, не обделив никого, и навсегда отбил желание его унижать: — Еще хоть раз кто-то откроет рот в мою сторону, и я лично его порву. Хоть один ебаный писк о своей немощности и вы сляжете навечно. Я вам не пони, на котором можно беззаботно скакать, вам ясно?! Прайс и Тоуд в другом вертолете. Взгляд Джонни стал устремлен на меня, как на единственного из командования. — Прости, я отвернулся, — ответил на немой вопрос его напряженных голубых глаз. Джонни ухмыльнулся и выдохнул. Плечи, которые стали казаться еще сильнее, опустились. Осталось ноль.***
С Прайсом разделили бойцов на группы. Я сделал так, чтобы МакТавиш был как можно дальше от моей. Хватает и его внимания в вертолете. Мне точно нужно немного времени собраться. Видимо, отношения с отрядом Соуп наладит быстро. Парни уже вешаются на него с извинительными фразами и глупыми предложениями. Удивительный Джонни. Слишком яркий. Мы надеялись, что зачистить деревню не составит труда. Так происходило до определенного момента. Пока к картелю не подъехала подмога с нескольких сторон. Контроль ситуации затруднен глушилками, а обзор клубами пыли от неасфальтированных и узких дорог. В окна залетал песок, заставляя надеяться, что в здание не закинули гранату. Мы оказались зажаты, особенно страдали крайние группы. — Прием! — кричит Соуп, оставленный за заместителя главного как раз в такой точке. Если говорит он, значит, дела плохи. — У нас кровавая баня! Его сигнал поймали мы. — Прием, Соуп. — Я отозвался, осознавая плачевность ситуации. Сердце пытается убить меня толчками. Я ненавижу терять людей. Своих людей. Ненавижу, когда ситуация идет по пизде. — Элти, foc. — Помехи и стрельба. — Ты очень нужен. Запрашиваю подкрепление.***
Из рук чуть не выпала винтовка, когда я вошел в дом. Повсюду кровь, трупы и гильзы. И шагу не ступить. Дыхание сводит от духоты и зашкаливающей температуры. Ублюдок, Блевотный голос, даже Криворожий повар лежали в неестественных позах по разным углам. Может, зря извинялись. Облегчили себе жизнь всего на пару часов. Под окном посреди всего этого дерьма сидит Джонни. Дрожащий, шокированный. Потерянный в пространстве. Не тот Джонни, которого все знают. Прикрывается трупом лейтенанта Тоуда и не опускает пушки. К нему медленно подходит Кайл Гэррик, поднимая руки, чтобы успокоить. Откидывает труп и сгребает Соупа в охапку. Он что-то говорит ему, но гул в ушах заглушает все. Джонни не плачет, он забывает, как говорить и шевелиться.***
— Рассказывай. — Прайс пододвинул к кушетке стул и пристально осмотрел меня. Медсестру, которая ковырялась в моей ноге, не выгнал. — Почему один? Он был слишком спокоен. Скорее, даже в недоумении. — Разведка. — Я невольно опускал взгляд. Врать не любил, предпочитал просто промолчать. — Разведка… И что? Так уверен был в своих силах, что не взял подстраховку? — Указал на ногу. — Так точно, — звучал неуверенно. Раньше удавалось все брать на себя. Даже если мое положение было менее выгодным, чем у других. Но ночи без сна, переизбыток таблеток, курение и затуманенный мозг сказались сильнее, чем я предполагал. Особенно затуманенный мозг. — Время одиночки Гоуста подходит к концу, держу тебя в курсе. Наклонился к моему бледному лицу и, будь перед ним другой человек, он бы схватил его за грудки. Сейчас же Прайс только прорычал самым что ни на есть командирским голосом, заглядывая так глубоко в глаза, что казалось, сейчас прожжет меня насквозь. — Нужно снова научиться работать в команде. Не только глазеть на сослуживцев, но и, твою мать, полагаться на них. Я смог только сглотнуть, ощутив себя тем же червем, которого задавил недавно. Только Прайс не блефовал. Я действительно висел на волоске и точно не находился в том положении, при котором могу давать себе поблажки. — Больше никаких ошибок, Гоуст. Жопу порви, но стань частью команды. Докажи, что я не зря поступился правилами, приняв тебя.***
В этот раз Соуп так быстро не отошел. Он чаще молчал, улыбался вымученно и гораздо реже. Успокаивало, что теперь он получал ту заботу, которую бездумно раздаривал всем подряд. Его берегли, и нужда во мне отпадала совсем. Кажется, теперь его лучшим другом стал Газ. Те три минуты, которые я бежал к нему, худшее, что я мог сделать. Не получается оправдать себя, что все совершают ошибки. В моем положении нельзя ни одной. Даже шансы нужно сводить к нулю. А что в итоге я сделал? Собственными руками убил своих людей. Я должен был вызвать подмогу раньше. Не должен был думать о себе. Хочется верить, что моя задержка не слишком усугубила ситуацию. Не получается. Не сплю третью ночь. Чувство бесполезности парализует. Особенно, когда проводишь наедине с собой большую часть времени. Гребаная нога ноет очередным неприятным воспоминанием, не давая исполнять обязанности в привычном темпе. Рука от усталости все время тянется к ножу под подушкой. Я ведь могу сделать это безболезненно. Достал. Лезвие идеально блестит. Рукоять плотно прилегает, а кончик легко протыкает перчатку и ранит подушечку пальца. Наверное, лучше резать правой, она все еще точнее. Осознал, почему «друзья Соупа» так поспешили просить прощение. Жить с чувством вины сродни смерти перед смертью. Сжираешь себя изнутри и все время ждешь, пока оболочка порвется и выпустит гниль. Хочу извиниться и все рассказать, хотя прощение, как пластырь на трупе. Не исправит ситуацию. Как обычно нашел Джонни в столовой. Так много народу. Забыл, что сегодня большой ужин в честь окончания первой совместной миссии. Вокруг него всегда кто-то есть, поэтому пока стараюсь держаться в стороне. Слов никак не подобрать, никогда не извинялся по-настоящему. Может, только перед мамой по молодости. Хочется плакать. Нос щиплет, а комка в горле нет. Кажется, сломалась очередная функция. Алкоголь нельзя, хотя пиво так и манит облегчить душу. Ладно, одну бутылку для храбрости. Хотел было поднять маску, как шероховатый голос капитана завещал откуда-то из толпы: — Друзья. — Он немного запнулся, но не остановился. — Мы не можем защитить мир от всех бесчинств и спасти каждого. Смерть всегда будет с нами, но она не должна стать нормой для тех, ради кого мы здесь. Вы выбрали это дело, не отступив перед опасностью ни на шаг. Поэтому надо идти до конца. Всем вместе. Я выбрал вас с надеждой, что вы измените мир. И… Речь резко оборвалась, потому что он увидел ошарашенные лица, прикованные к нему. Все молчали, Прайс заметил, что даже я не знал, как реагировать. — Капитан! — На него кинулся растроганный Соуп, а затем и вся толпа. Скрип столов и лавок по плитке и гоготание мужиков. Сколько же эмоций. Снова заболело лицо от попыток им подражать. Сейчас Прайса заобнимают до смерти. Это будет благородная смерть. Я не стану ей препятствовать. Стало некомфортно. Ушел подальше, сел за здание, где обычно кто-то курит, но оказался один. Нужно научиться хотя бы улыбаться, иначе челюсть вывихну окончательно. Займусь этим, когда буду отлеживаться с больной ногой в штабе. Хм, думаю о будущем. С ножом придется повременить, значит.***
Бутылка давно кончилась, а сил сказать важных слов не появилось. Да Соупу и не нужны мои извинения. Из-за шока он, скорее всего, не сопоставил два и два. Сидел за зданием уже часа два. Гул в корпусе не утихал, все решили сегодня напиться и поплакаться в жилетку. Чуждо. Направился к себе проверять собранные вещи для вылета завтра. — Ай, бля, — бубнило что-то под ногой. Макушка Джонни. Он почти спал, пуская слюну. Распластался по земле с расстегнутой ширинкой. Видимо, алкогольное опьянение не оставило ему шансов дойти до туалета. Вокруг никого. Насколько забавно будет помочь ему и сейчас? — Проснись, Соуп. — Похлопал по щеке, присаживаясь на корточки. — Сам ты Соуп! — Махает своими макаронинами и не достает до меня. Пришлось взять под подмышки и попытаться поставить на ноги. Не получилось. Облокотил на себя, перекинув руку через голову. Пока я не довел его до унитаза и не приспустил штаны, игнорировал свой же вопрос в голове, кого держу в руках. — Я сам! — Меня вытолкали и закрыли дверь. Я остался ждать. Ждать и потеть от резкой тревоги и счастья. Не знал, куда приложить руки, чтобы вспомнить, как чувствовалось его тело. Что-то твердое и мягкое одновременно. Теплое и сильное и хорошо, что сейчас пьяное. Дал шанс приблизиться. — Боже, как прекрасно, — стонал он. Почему-то думать о том, что делается за дверью было не противно. Весело. — Еще чуть-чуть, вот так, о да-а. Я передумал. — Так, теперь помыть ручки. — Он радостно комментировал все, что делал, и изображал звуки, которые, по его мнению, должно было издавать мыло в его ладонях и вода в сливе. — Ой, невкусное. Господи, что же там может быть невкусное? — Пожалуйста, не ешь себе подобных, — не удержался и сказал. Давно никто не смеялся над моими шутками. И уж точно никогда не пытался флиртовать сквозь смех: — Каких? Скользких и мокрых? О, или, может, розовых и хлюпающих. Принято ведь поддерживать такой разговор, увеличивая градус неловкости? Но глаза округлились и я не в силах стал отвечать. Как бы не старался, ничего больше не слышал от резкой пульсации в голове. Пришлось поскорее уйти. Бороться с дыханием и слишком приторным для меня чувством в сердце. Одни и те же слова в голове. Они пугают, разгорячают и раззадоривают фантазию. И даже собственное тело не вызывает сейчас тошноты. Я смог снять перчатки. Боже, стоило только погладить запястья, как ноги задрожали. Низ живота тянет, в штанах напряжение, а я глажу руки, ощущая кожу совсем иной. Пульсации в голове, в каждой мышце от несдержанных поглаживаний. Нутро горело, а легкие не справлялись с нахлынувшим возбуждением. Как правильно дышать? Не могу проглотить воздух.***
Последний день. Прилетел военный самолет, готовый забрать нас и отвезти в Американский штаб. Нас стало гораздо меньше, но у тех, кто справился, не было сомнений продолжать участие в войне. Не знаю, радоваться ли этому. Я бы все еще предпочел все делать в одиночку, но Прайс та еще заноза в заднице. Все видит. Капитан подошел очень близко и остался смотреть вместе со мной, как сержанты распихивают свои задницы по местам. — Я придумал, — начал он с легким интересом, — что мы будем делать с твоей увлеченностью МакТавишем. Мурашки по телу. Я только и успел, что повернуться к капитану, не ожидая ничего хорошего, как Джонни гребаный МакТавиш поспел к вертолету последним. Прибежал, держа сумку наперевес. Он снова улыбался. Не так наивно и сладко, но все еще волшебно. Оглядел его, проверяя на собранность. — Увидимся в Америке. — Он отдал честь и одарил чистейшим взглядом благодарности. Свежим как ветер. Мы встретились глазами буквально на мгновение, и я понял, что отнекиваться от слов капитана бесполезно. Прайс махнул ему рукой, а меня одарил толчком, чтобы не пялился. Когда Джонни скрылся из виду, я обратился к капитану: — Не говорите мне. — Вы идеально дополняете друг друга. Ты внимательный и опытный, он быстрый и отчаянный. Осталось прокачать коммуникацию и будете идеальными напарниками. — Он взял меня за плечо, сжимая крепко и тепло. — Буду ставить вас в пару как можно чаще. — Капитан, вы издеваетесь. — Убрал его руку. — Необходимо, чтобы Соуп ничего не узнал, а не усугублять ситуацию. — Он самый невнимательный из всех, кого я знаю. У тебя еще сто лет в запасе, чтобы что-то сделать с этим. — …Со мной никто не выживает. Стоит держать меня подальше. — Ты преувеличиваешь. На самом деле у тебя нет выбора. — Я сделаю только хуже. — Слушай, ты самая драматичная личность, которая известна человечеству! Ты когда-нибудь перестаешь брюзжать? — Прайс разводил руками и открыто насмехался надо мной. — Все, я точно отдаю тебя МакТавишу. Он сделает из тебя человека. — С чего вы это взяли? — Потому что ты ему точно понравишься.