Воскресенье. Мама уже с утра на кухне. Пахнет оладьями. Она тонкие такие делает, маленькие, не больше ладони. Не как бабушка раньше жарила.
Ещё вчера вечером поднялся ветер, а ночью лил дождь. Сейчас небо закрыто серыми тучами. И дождь продолжается.
В пятницу вечером сделал уроки, думая, что хорошо проведу свободный выходной. А мне даже встать с кровати не хочется. Вчерашний день из головы не выходит.
Даже не легче от того, что мои больше беспокоились за меня, чем стремались. Василь только подкалывал, что оставить меня одного нельзя и что я в двух березах заблудился, но зато помог мне собраться. Машка пыталась в меня чай влить, хоть и бестолочью называла.
Коленки теперь убитые, рука разодрана. Отрываю приставшую к болячке соринку, которую вчера не заметил пока мыл руки. Зато на груди, там, где сходятся ребра, только небольшой синяк. Но то ощущение, когда вздохнуть не мог, я забуду не скоро.
Достаю домашние треники, чтоб не было вопросов откуда у меня синяки. Руку точно заметят.
Мама шумит водой в ванной комнате, отец завтракает, пьёт кофе. Мне нравится как пахнет, но даже пытаться себе налить не буду. Лекцию о вреде кофеина я сегодня слушать не хочу.
— Доброе утро, турист! Как ваш поход?
Не успеваю ответить, приходит мама. В руках у неё моя изгвазданная одежда. Она редко кричит, но лучше бы кричала, чем этот строгий тон.
— Серёжа, а что с джинсами?
— Споткнулся — показываю разбитую ладонь.
В руках мамы материализуется пузырёк зелёнки. Щиплет только в тех местах, где сковырнуть успел. Мама продолжает меня отчитывать.
— И такой грязный по улице шел? И что вчера не сказал? Присохло всё. Как теперь отстирывать?
— Забыл.
— Забыл. Слово любимое твоё…
Сижу, пью сладкий чай, жуя оладьи. Слушаю, как от убитых джинсов мама переходит к моим оценкам и к тому какой я балбес, что могу лучше, но не стараюсь.
— А ты что в трениках этих? Они же дачные. Замерз? Ты случайно не приболел? Сейчас молока нагрею, с маслом.
— Я поел.
— А причём тут поел? Бледный весь. — трогает лоб — Так, бери термометр, завтра на учёбу. Не хватало ещё и пропустить в начале года.
«Это значит, если у меня хотя бы 37, то сегодня меня будут усердно лечить, чтоб завтра выпнуть в школу. Горчичники, картошка, молоко и, конечно, постельный режим. Что в семь, что в семнадцать. И если в семь я в кровати весь день рисовал, пачкая пододеяльник незакрытыми фломастерами, то сейчас я сдохну от скуки. Телефон быстро разряжается, а розетка в другом конце комнаты. Да и в нём тоже сидеть нельзя, если заболеваешь. Так что, нужно сделать максимально бодрый вид.»
— Мам, да дождь шумел сильно. Проснулся и уснуть не мог. Нет температуры. Голова и горло не болит. Уроки пойду делать.
— Володя! Когда ты уже карниз закрепишь нормально, чтоб не болтался? Сыну экзамены сдавать скоро, а он ночи не спит.
Сваливаю с кухни запихнув в рот ещё два оладушка и, пока мама не видит, прихватываю ещё с собой, сколько рука взяла.
Включаю комп. Смотрю на логотип загрузки. Убираю оладьи на тарелку, спрятанную рядом с клавиатурой на выдвижной полке. Заходит мама. С кружкой чая и тарелкой с нарезанным яблоком.
— Уроки он так делает.
— Я
музыку включу.
— Ох, уши испортишь. На. Попей чая ещё. Вялый ты всё равно какой-то. С ребятами всё нормально? Не поругались?
— Нет. Нормально всё. Вася только с понедельника в больницу. Процедуры какие-то по глазам делать.
— Да, да помню. С мамой его говорила. Ох, и дорого им зрение его обходится, а ты свои глаза не бережешь. Ты из-за этого такой расстроенный?
Жму плечами.
— Не переживай. Это же плановое лечение. Позаниматься не забудь только. Мы с отцом на рынок. Будем после обеда. Фарша сегодня накручу, котлеток сделаю.
Вышла. Встал, поплотнее закрыл дверь. Бросил взгляд на потертый футляр флейты. Зашел в ВК, включил музыку.
У меня заслушанный до тошноты плейлист, который начал, как только зарегался. Изредка добавляю новые треки. Слушаю на рандоме, фоном.
В новостях ВК вижу, что Машка добавила в друзья Илью и Славку.
«Хорошо, что профиль у меня только друзьям открыт.»
Потыкал ресурсы в игре про зомби-фермеров. По привычке туда захожу, там всё одно и то же.
Открыл фотошоп. Грузится он у меня бесконечно долго. Но мне нравится там залипать. Скачал уже не помню зачем. Намучался еще с установкой. Слетает иногда, заново надо ставить. Но мне все равно нравится. Научился делать простые картинки, даже ретушь и цветокоррекцию сканов мамкиных старых фоток сделал. Машке как-то давно крылья налепил, но у меня камера плохая, как на тапок снимаешь, стрёмно выглядит, даже скидывать не стал. Потом сделал себя с крыльями. Они в комплекте кистей были, вместе с теми, что Машке подрисовывал. Жуть мрачная получилась. Отец бы назвал «как на памятник», а мать, наверно, повела бы голову мне лечить.
Но та фотка мне нравится, на самом деле. Лицо маской закрыто. А то оно у меня детское, круглое. Брови во все стороны растут, на переносице даже дергаю иногда. Пробовал ещё на этой фотке что-то с телом своим нашаманить, но такая паль, что сразу видно, что криво везде. Василь говорит, что хорошо получается, но мне вообще не нравится. Но иногда я все-же немного над лицом своим шаманю. Прыщи замазываю, точки черные на носу, монобровь эту стрёмную.
Дожевал оладьи, яблоко само испарилось. Пока никого нет дома накромсал стратегический запас бутеров, сушки нашел. Вода в комнате у меня всегда припасена. Я как-то не очень перед родителями маячить хотел, а на подоконнике вода для цветов. Зеленая. И между тем, чтобы страдать от сушняка, выйти или попить этой зелени, я выбрал самое мерзкое. Сейчас умнее — две полоторашки стоят под столом, за системником.
Подумал ещё и кофе себе намешал.
Рисовать сегодня совсем не прёт. Пытаюсь в цветокоре разобраться, но лажа какая-то выходит. Захожу опять в ВК. Сообщение от Машки. Зовет в семь в дотан. Скорее всего из-за того что Василь сегодня уже не сможет, за компанию, типа. Хотя я в этот темп вообще не въезжаю. Сегодня тем более. Говорю, что попозже можем по Азероту что-нибудь пофармить, побегать. Чем раковать на миде, я лучше травы пособираю, зелий накрафчу, может на ауке че-нить толкну. Короче, та же ферма, но поинтереснее.
Пришли родители. Купили арбуз. По осени они уже не такие сочные, но стрескал четверть. Понял, что уже еле дышу. Еще эти сушки с хлебом в желудке разбухли, аж резинка треников давит.
«Вот нахрена, а? Я и сушки не люблю же даже.»
Под звук электромясорубки, прорывающийся сквозь музыку в наушниках, бесцельно летал на ветрокрыле, думая про завтрашний день.
Учусь я, как выражается моя мама, с великовозрастными дебилами. Отец говорит проще — тюрьма по ним плачет. Надежда была на то, что многие в десятый не пойдут. Но всё же кое-кто остался. А с ними остались и мы. Я и Маша.
К придурками всяким у нас подход с ней разный. Я обычно игнорю. Или линяю, если дело звездюлями пахнет. А из-за одного духового инструмента, у меня еще и иммунитет к шуткам про «кожанную флейту». Особенно после того, как меня в толчке поставили на колени в, воняющую ссаньем и хлоркой, лужу, и посвятили в рыцари моей же флейтой. Потом очень долго звали меня Сэр Гей. Хреново игнор мой работает. И мне хреново. Еще и флейту, к сожалению, тогда быстро починили.
Машку вообще раньше не замечали, пока она в школу краситься не начала. Пришла она с яркими глазами и губами. А к ней кличка Рыба приклеилась. Девчонкам показалось, что она похожа на персонажа из мультика Подводная братва. Ее взбесило это, и она только ярче стала краситься и за волосы всех, кто Рыбой называет, таскать. А когда ей стрелу забили — пришла с отцом. Школа на ушах стояла долго. Наказали всех, кто под руку директрисе попался. Но Машка отходчивая, с некоторыми из девчонок потом общаться нормально стала.
В десятом только стали себя почти нормально в школе чувствовать. Половина придурков отсеялась, а с нами дружить стал Василь. Он был из параллельного, перешел в наш. Они с Машкой еще до этого общались немного. Оба по доте. А я так, за компанию. Ходить по школе стало совсем спокойно. Про Рыбу и Сэра Гея, как-будто, все забыли. Как-то не весело глумиться над нами, когда рядом маячат патлатые метр восемьдесят. Пусть даже и в очках.
Кстати, называть меня Сержем он придумал. Я в отместку его Василем зову. Машка, на предложение стать Мари, послала нас в жопу и сказала, что мы придурки.
И вот, Василя не будет неделю. Машка тоже на нервяках, по моему. А я из-за того, что слабак такой, даже поиграть с ней ссу.
***
Почти все уроки в понедельник на третьем этаже. Это хорошо. Но английский на втором, так мы ещё и в разных группах с Машкой. Это очень плохо. На третьем нет туалетов, кроме учительского. А на втором есть. Не знаю почему, но даже в коридоре на этом этаже чаще что-то случается. Ну а уж про туалеты молчу вообще. Может, и не в них дело, а в зале физ-ры. Вонь там иногда и похлеще, и оттуда тоже мало кто с добрыми намерениями выходит. Или задолбанные, как я, или заряженные, как Влад Климов.
Вот его я и вижу, зажавшего Машку у стеклянной двери, рядом с лестницей. Не очень хорошее предчувствие от того, что Машка ему ещё по колену не пнула. За запястье её держит, а она рыдает. Рукав ей задрал. Это пиздец. Ускоряюсь и слышу, как он, растягивая буквы, давит ее словами:
— Да тыы, психиичкааа. Слыыш? Тебе в дурку нада, понялаа?
Тыкает пальцем ей в лоб, от чего она впечатывается затылком в угол, а на месте тычка остается красный отпечаток. Машка в слезах оседает.
«Нет, только не на пол.»
С дуру дергаю Влада за рюкзак. Почти моментально отлетаю от толчка его ручищей в дверь кабинета, почти встаю и получаю дверной ручкой в бровь. От резкой боли прикусываю еще и язык до крови.
Дверью меня нокаутировала англичанка Елена Леонидовна. Пока она соображала на кого надо орать, Климов свалил. Убежала и рыдающая Машка.
Принес ей сумку и ветровку. Я же знаю, где она курит после школы. Маша давится дымом и слезами, а я отплевываю кровью.
«Кому в этой школе нужно моё соло на последнем звонке? Климову?»
Накидываю ей на дрожащие плечи ветровку, пока Маша злобно натягивает рукава водолазки до кончиков пальцев. У неё там уже зажившие порезы. Сама она объяснить зачем это делала не может. Говорит, что дура, идиотка и так больше не хочет. Показываю ей опухающий язык. Шепелявля, больше чем надо, говорю:
— Мовет фсразу сфтангу пофтавить? Пирфинг?
— Ага. И без зубов останешься в следующий раз. — смеется — Климов и Леонидовна в двухе тебе освобождение от музыки выписали.
***
Стою в ванной, с бриллиантово-зеленой распухшей бровью, полощу рот теплым, мерзотным фурацилином. Инструмент и хор, надеюсь, в пролёте, но сольфеджио вечером никто не отменял. По голове, же меня, слабовато приложили, не блюю и не в отключке. Значит, и с одним занятием справлюсь.
Маме даже врать не пришлось, кто мне бровь рассёк. «Я же сто раз говорила — не стой под дверью.». Лучше так, чем сказать, что сам нарвался и получил за тупость. А уж, тем более, про Машку не стоит.
***
Темнеет всё раньше. Возвращаюсь, всматриваясь под ноги, чтобы не поскользнуться на грязи.
«Зачем дворами поперся вообще? Ботинки потом фиг отмою.»
Собираюсь вывернуть на более освещенную улицу. Звонит телефон.
«Вот не хотел вообще доставать»
Копаюсь в рюкзаке. Мама. Продолжаю изображать, что с дикцией всё хуже, чем на самом деле.
— Ты где?
— Идуф.
— Где идёшь?
— Сфкоро буду. Сфросфь, зафис фтелефон.
Экран опять стал ярко-белым, на попытки заблокировать не реагирует. Вижу какое-то тело, идущее в мою сторону. Быстро прячу телефон и валю в сторону улицы. Обгоняет там, где посветлее, сшибает, висящий на одной лямке, рюкзак с плеча, но тот так и остаётся у меня на руке.
По ОБЖ учили бросать всё и бежать в людное место. А я врос в асфальт. Повезло, что он не стал снова пытаться у меня выхватить вещи, а свалил.
До дома я долетел моментом. Всего трясёт. Отдышался в подъезде.
На ужин котлеты и пюре. А в меня ещё со вчерашнего не лезет ничего. Пока мама посуду за отцом моет, размазываю картошку по тарелке, сдвигаю к краю. Котлету, может бы, и поел, но язык всё-таки не зажил ещё.
— Фпафибо, мам.
— Не поужинал совсем. Болит? Ну, может, пюре ещё?
Мотаю головой. Выдаёт стакан с желтой жижей.
— Предупредила Натана Савелича. Сказал поправляться, лечиться.
Запиваю лекарственный привкус водой из полторашки.
«Поменять её надо, стрёмная уже.»
Машка в сети. Музыку слушает. Главное не «ту самую». Значит, не всё совсем плохо. Я тоже могу грузняк послушать, но она иногда такое включает… И себе только хуже делает. А Die Antwoord неплохие. Машка мне чем-то даже Йоланди напоминает.
Пишу ей сам.
Serj Serj:
ты как?
Маша Торшина:
пойдёт. а ты?
Serj Serj:
ок. с языком прокатило. завтра не иду к натану
Маша Торшина:
огонь. я ж говорила
в ателье сходишь со мной?
после школы
Serj Serj:
давай
утром за тобой зайти?
Маша Торшина:
не. дойду
Захожу к ней в друзья. Илья тоже в сети. Он ей понравился. Может, мутить начнут. Смотрю его фотки. Естественно, на аве он рядом с тачкой. На другой — руки в карманы, в зубах сига.
«За такого отец Машку к батарее пристегнет.»
Мне еще везет, и наши бати не общаются. У меня отец давно уже считает, что мы встречаемся с Машей, но я от них это скрываю. И тайком от мамы сует деньги, вроде как, на свиданки. В последнее время и презервативы стал подсовывать. Вместо пестиков и тычинок — «на тебе, сына, резинку». Спасибо, конечно, проживу без этих батиных попыток жестами объяснить что такое секс. Но у меня в голове не укладывается, как это «трахнуть Машу». Даже с резинкой.
А если бы её отец об этом узнал, то всем боком это вышло. Для него, она меня фрэндзонит. Тоже он сам придумал. В их мире по-другому быть не может.
Как-то она меня попросила её поцеловать, ещё в девятом. Она тогда с парнем рассталась и вела себя странно. Поцеловались. Губам было щекотно, мокро и тепло. Но, когда она прижалась ко мне, я назад отодвинулся. Попросил не делать так больше. Ей не сказал, чтоб не обидеть, но мне было не очень.
Листаю смазанные фотки у Ильи в альбоме.
«Вот кто не парится, что они как на пепельницу сделаны. Всё подряд у него. Собака, пьянка, закат, тачка опять…»
Теперь у него в друзьях шарюсь. Дурацкая привычка. Наверное, поэтому свою страницу закрыл, от таких же вот как я.
Увидел Андрея. Фамилия у него Сергеев. Забавно. Но сочетание с именем звучное.
Писать «спасибо» стрёмно, особенно через два дня. Да и вся ситуация стрёмная.
