Я на тебе...

Когда Шнайдер стал другом? Ответить на этот вопрос Паулю сложно. Шнайдер… Был? Всегда. Где-то рядом. Одна панковская тусовка, одни тур-походы из Берлина в Шверин к тамошней братве в лице Тилля и Рихарда и обратно, черт, даже группы одни и те же! В их среде все было просто: если ты с кем-то выпил, — а пили они с кем-то постоянно, — то ты становился другом, коллегой и просто своим пацаном. Если ты при этом умел лабать на гитаре, или даже на барабанах — штучный товар! — то автоматически причислялся к лику святых и начинал значиться на каких-никаких афишах, записываться в полуподпольных и полуподвальных студиях и мотаться с концерта на концерт, взяв под мышку бас-бочку. Ну, это в случае Шнайдера, Паулю было куда проще — упаковал в пакеты гитару и попиздовал. Они то и дело пересекались: в клубах, на квартирниках, фестивалях под открытым небом, больше напоминавших лежбище ужратых в говно молодых и не очень людей. Они даже умудрились вместе, в типа-составе разных групп попасть в одну и ту же программу по обмену культурным опытом с Францией, и в итоге вместе торчали в неожиданно дождливом Париже, прихлебывая местное, самое дешевое, какое смогли найти, вино в одном из парижских переулков. Потом Шнайдер стал чаще появляться на концертах Feeling B, к удивлению Пауля — позади, за установкой, вооружившись палочками и гнездом из кудрей. Потом — без гнезда, но все еще с палочками. Потом в какой-то момент палочки полетели Паулю в лицо, а Шнайдер, яростно громыхнув тарелками, пулей пролетел сквозь толпу и хлопнул входной дверью в клуб — и что Пауль такого сказал? Алеша, вон, даже и не заметил ничего. Потом все так завертелось, что уход Шнайдера, приглашение Тилля в зарождавшийся Rammstein и его, собственно, рождение, прошли мимо сознания смазанной полосой из засохшего тюбика краски. И лишь в конце этого мазка яркое и жирное пятно — драка на полу, хрип, нехватка воздуха, чужая злоба… А после Пауль уже в Штатах и они со Шнайдером вдвоем плавают в бассейне достаточно фешенебельного отеля, пока Du Hast рвет местные радиостанции. — За нас? Он поднимает бокал, улыбается во все тридцать два или сколько там, запыхавшийся после заплыва. Темные волосы беспорядочно топорщатся неряшливыми завитками, оскорбленные шапочкой для плаванья, на золотистой коже в лучах солнца блестят капли воды. Он смотрит открыто, барахтается так близко, что можно без усилий пересчитать родинки на теле и полюбоваться еще розовым шрамом на плече от осколка стеклянной трубки. — За нас. Пауль выбивает звон из стекла и понимает, что только что было объявлено завершение его личной холодной войны. Теперь самое время налаживать дружественные отношения.