Я на тебе...

— Ну, что скажете? По-моему, очень даже неплохо… Рихард в очередной раз, подбоченясь, повернулся к зеркалу другим боком, рассматривая себя в отражении. Ему никто не ответил: в гримерной уже несколько минут висело тягостное молчание, до крайности им несвойственное. С минуты на минуту должна была начаться съемка для фотосессии, но, вопреки обыкновению, не было веселого гама и шума, шуток на грани приличий, громких обсуждений и жарких споров. Пауль в очередной раз бросил на Шнайдера взгляд исподтишка: тот сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и с недовольно поджатыми губами ковырял заусенец. По грозовому потрескиванию в воздухе можно было догадаться, что вот-вот грянет буря. Они переводили друг на друга взгляды, но никто не решался, наконец, вскрыть эту тучу, вспороть ей брюхо и выпустить наружу тонны воды на их бренные пустые головы. — Нет, плохо. Ты выглядишь как колбаса-вязанка. Тилль — скинхед-уголовник, Флаке — самый убогий злой доктор из самого дешевого боевика, Пауль — больной сифилисом бомж, Оливер… Шнайдер умолк, а затем просто махнул рукой, без слов показывая свое отношение к тому, как смотрелся их басист в новом образе. Он выглядел недовольным и раздраженным, голос сочился ядом, и по выражению его лица Пауль не чувствовал — знал, что Шнайдеру нужен лишь один ответ, хоть какой-нибудь и от кого угодно, чтобы начать скандал. — А ты… — А я — гей с пергидрольными волосами. Отвратительная фотосессия. Давайте уволим этого фотографа прямо сейчас? Рихард, еще какое-то время молча разглядывавший себя в зеркале, наконец молча покинул комнату, вновь заставляя всех погрузиться в очередную пучину вязкого молчания. — Ну, сказать Рихарду, что тот выглядит толстым — это какие стальные яйца надо иметь…