Коюки!
Птичкой моё сердце задрожало, когда эти слегка влажные и тёплые подушечки пальцев коснулись кожи моего запястья, а из моих губ случайно вырвался вздох. Меня коснулись красота и непорочность, которых я не видел до этого дня. Что-то чистое, как первый снег, который впервые видит ребёнок, считающий его за небесное чудо. Я почувствовал себя настолько ничтожным, насколько это может быть. «Мне почему-то хочется сделать всё возможное, чтобы она больше никогда не плакала. — яркой молнией пронеслась мысль в моём сознании, когда Коюки легонько шмыгнула носом. — Я хочу, чтобы она выздоровела...» — Х-хакуджи? — осторожно обратилась ко мне Коюки, держа меня за руки. Я слегка потянулся к ней и готов был внимательно выслушать её: — Да, Коюки. — Можно я тебе кое в чём признаюсь? — она виновато отвела взгляд в сторону, едва заметно закусывая нижнюю губу. — Конечно, — без раздумий ответил я, надеясь, что если Коюки мне выскажется, то ей, несомненно, станет легче. — Я... — девушка задержала дыхание, словно набираясь сил и воздуха, чтобы сказать, но боялась. Она чуть сильнее сжала мои кисти и, шумно выдохнув, бегло выпалила. — Хакуджи-сан, я не хочу жить…! И расплакалась. Снова. Только очень горько и едва не срывалась на рыдание. — Почему? — осторожно спросил я. — В чём причина? Коюки сразу мне не ответила, и пришлось немного подождать. — Я так больше не могу! Болезнь отнимает у меня силы, — жалостливо протянула она. — Это невыносимо – быть прикованной к постели, пока другие радуются солнышку и дождю. Я не хочу быть обузой! Ни для тебя, ни для отца... Но ты — не обуза... — Это не так, — начал было я, но Коюки тут же воспротивилась: — Ты думаешь, я не вижу, что обременяю вас с отцом? Из-за меня вы не можете жить так, как хочется вам самим! Мне больно, что из-за меня вы жертвуете собой и своим временем, чтобы заботиться обо мне... Коюки выдернула свои руки из моих и накрыла своё лицо ладонями, отвернувшись от меня. Мне стало невыносимо жаль её. Что-то во мне в этот момент больно стрельнуло в висок. Кажется, отец, я понимаю, почему ты решил покончить с собой. Когда ты слёг, то невольно возложил на меня непомерные обязанности и трудности, с которыми я вынужден был справляться в одиночку. Ты чувствовал себя беспомощным и не хотел, чтобы я губил свою жизнь ради спасения твоей. Ты не дал мне тебя спасти, не хотел делить со мной своё тяжкое бремя. Ты знал, что всё равно умрёшь, и самолично лишил себя жизни. Кажется, я всё понял. — Коюки, — строго начал я, положив ей руку на плечо и аккуратно разворачивая к себе. — Ты должна жить. — Зачем? — с сопротивлением спросила она, всхлипнув. — Ради чего? — Ради себя! — заявил я, слегка притянув к себе девушку, глядя ей прямо в глаза. — У меня нет будущего, Хакуджи-сан, — Коюки упёрлась руками мне в плечи, пытаясь быть убедительной, но слёзы душили её изнутри. Я видел, как она отчаянно отказывалась верить в собственные слова, потому что маленькая и хрупкая надежда на то, что выздоровеет, ещё где-то грелась в её душе. Однако, страх смерти и неизвестности был настолько силён, что девушка была готова принять их уже как можно скорее, лишь бы больше не мучить ни себя, ни окружающих. Сейчас именно от меня зависело, разгорится ли её надежда или погаснет навсегда. У моего отца не было будущего. Он это понимал. Я сделал всё, что смог для него. По сути, я и стал его потерянным будущим, которое он смог сохранить и передать мне. Этот шанс отец подарил мне – своему сыну, чтобы я воспользовался им. Я это понял лишь спустя много лет. И я не позволю кому-то лишиться своего будущего, когда этот шанс у него есть! — Есть, — твёрдо сказал я, впиваясь взглядом в Коюки. — У тебя есть будущее, Коюки! И ты должна жить! Коюки пребывала в глубоком шоке после моих слов. Она даже перестала плакать и сопротивляться мне. Несколько секунд мы вот так молча смотрели друг на друга, и я аккуратно обнял эту хрупкую, несчастную девушку. Я почувствовал, как та прижалась ко мне, прикрыв глаза. Я не брошу тебя, как твоя покойная матушка. Я не упрекну тебя ни в одной просьбе ко мне и послушно сделаю всё, что ты попросишь. Только живи и радуйся этому миру, милая Коюки. А мы с Кейзо его сбережём. Мы сохраним твоё будущее. Я сохраню его. И мы вместе посмотрим на фейерверки. — Пожалуйста, только живи. Всё будет хорошо. Я обещаю. Ты выздоровеешь!* * *
Сегодняшняя тренировка прошла не так уж плохо, но и совсем не так, как обычно: я часто терял концентрацию на атаках и направлениях передвижения сенсея, отчего моя ответная реакция была непростительно рассеянной, а мои удары были вялыми даже в условиях тренировочного процесса. Из моей головы всё не выходил образ рыдающей Коюки. Я всё думал о данном ей обещании и горько осознал, что пообещал практически невозможное. «Это было не обещание, а какая-то насмешка над ней с моей стороны, — мысленно корил себя я. — Я даже не лекарь, а всего лишь... Мы даже не друзья! Что я могу сделать для неё?!» Я сидел, накрыв голову руками, на помосте в северной стороне додзё. Позади меня стоял небольшой бонсай и самурайский меч, а на большой стене по бокам висели какэдзику в стиле ямото и мужской портрет благородного пожилого господина. Вероятно, это был старик Ямамото, по крайней мере, катана точно принадлежала ему. — Выглядишь потерянным, — заметил Кейзо, похлопав меня по плечу. — А? — я поднял голову, вяло взглянув на подошедшего учителя, а потом устало потёр переносицу. Вот сколько бы времени не прошло, но я всё никак не мог различить его ауру. Это всё равно что как я сейчас сижу, а позади меня стоит карликовое дерево в горшке. Позади пустота. Сначала я думал, что мои рефлексы и компас просто затупились из-за того, что при первой нашей встрече меня захлестнули сильные эмоции. Я тогда плохо контролировал себя и не придал никакого значения и беспокойства этому факту. Потому что мой внутренний компас меня никогда не подводил. Я всегда мог почти безошибочно от 0 до 5 оценить боевую ауру любого человека. Это мне помогало быстро сориентироваться и выбрать почти беспроигрышную тактику боя. Но у Кейзо она просто отсутствовала. И для меня это было настоящей загадкой. — Малец, тебя что-то волнует, — озабоченно сказал Кейзо, присев рядом со мной. — Это из-за Коюки? Как он догадался? Я убрал пальцы от переносицы и удивлённо вскинул брови, взглянув на него: — Да, — грустно вздохнул я. Я не видел смысла отмахиваться, раз меня так быстро «вычислили»: — я не знаю как ей помочь... Я зажмурил глаза и почувствовал, как задрожали мои светло-лиловые ресницы. Тяжёлая шаль отчаяния и осознания собственного бессилия накрыла меня с головой. Я чувствовал, что вот-вот заплачу. — Что подсказывает тебе твой внутренний компас, Хакуджи? — серьёзно спросил Кейзо, уперевшись локтями в колени, глядя мне прямо в глаза. — Компас? — я изумлённо уставился на мужчину. — Внутри каждого есть компас, который указывает нам жизненное направление, а также обеспечивает баланс и гармонию в душе. И чем больше наши личные ценности соответствуют общечеловеческим принципам, тем более правильным и плодотворным путём мы следуем. Внутренний компас помогает нам не потеряться, не сбиться с пути и не попасть в ловушку противоречивых голосов и смыслов, — подобно буддисткому монаху рассуждал Кейзо, рассматривая позади себя портрет основателя додзё. Когда учитель закончил своё своеобразное пояснение, он снова задал мне вопрос. — Что подсказывает твой внутренний компас о Коюки, Хакуджи? — Она будет жить! — не задумываясь ответил я, преобразившись в лице. — Я пообещал ей...! Пообещал... Какой же ты дурак, Хакуджи! Кейзо, всё ещё упираясь локтями в колени, положил подбородок на ладонь, а толстый указательный палец разместился вдоль щетинистой щеки. Остальные пальцы находились чуть ниже рта, создавая удобную опору при наклоне головы вбок. — Пообещал? — на его лице появилась загадочная и неестественная для него полуулыбка. — Что ты ей пообещал, Хакуджи? Я сглотнул, но не растерял решительности. Для подтверждения собственных слов я вскочил со своего места и встал напротив наставника. — Я пообещал, что сделаю всё, чтобы она выздоровела! И когда это случится, то мы вместе пойдём на Ханаби! Кейзо молчал, внимательно слушая меня, будто анализируя мои слова. Секунду-другую он смотрел на меня, а затем уголки рта его разошлись, и тот привычно широко улыбнулся. Его лицо засияло. — Значит, мой компас не ошибся в тебе, удалец! — почти радостно сказал сенсей, вскочив на ноги и хлопнув меня по плечу. Я пошатнулся от неожиданности, но устоял на ногах. — Кстати, как думаешь, — он кивнул в сторону висящего портрета, — кто там изображён? — Самурай Ямамото, наверняка, — фыркнул я, не сомневаясь в своём ответе. — Вы сами рассказывали, что это его додзё. Логично, что Вы решили его портрет повесить здесь, в дань уважения старику-самураю. — Верно, да не совсем, — он, убрав руку с моего плеча, скрестил с другой на груди, гордо объявил: — Это мой учитель и основатель благородного стиля сорю – Мичио Коясу, Хакуджи. — Неожиданно, — признался я, но запоздало понял, что это было ещё более логичным, что именно портрет основателя стиля висел в тренировочном зале, принадлежавшем Кейзо. — Есть такое, — согласился Кейзо, — я захотел отдать дань моему сенсею, с которого начался мой долгий путь. Хакуджи, — он обратился ко мне, и я выпрямился, приосанился в этот момент: — ты готов продолжить следовать пути сорю? — Да! — звонко ответил я, и мои глаза загорелись. Кейзо, кажется, не сомневался в моём ответе. Но по нему всё равно было видно, что он был счастлив услышать подтверждение своих слов. — Спасибо, — он слегка наклонился вперёд, демонстрируя поклон – высшую форму уважения между учителем и учеником. Я поклонился в ответ. Затем Кейзо выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза. — Проведя некоторый анализ твоих движений, я пришёл к выводу, что ты просто прирождённый мастер сорю, Хакуджи, — в этот момент меня охватила волна гордости, но я не подал виду. — Твоя физика, реакция и скорость прекрасны, но не совершенны. Все ката, что ты самостоятельно наработал за свою жизнь, требуют тщательной огранки, как клинок. Ты выносливый и податливый, как камень, а сорю – это морская волна, которая сможет превратить тебя в непобедимую скалу. Но нужно время. Ты должен течь, как горная вода. Движения не должны быть жёсткими, но и не вялыми, как сегодня! Он подмигнул мне, а я виновато фыркнул и чуть отвёл взгляд. Если сейчас мы продолжим тренировку, то я буду очень внимателен. Мой разум был чист и спокоен. По мере того как мы раскрываем и учимся использовать наши навыки, убеждения, таланты, страсть, способности, время и ресурсы — всё то, что мы есть, мы, в конечном счёте, приходим к пониманию нашего предназначения. Внимательно прислушиваясь к голосу своей совести и следуя её зову, мы начинаем всё лучше осознавать, что мы должны делать. Ответ рождается сам собой. Я почему-то вдруг вспомнил слова дедушки Санго, которые когда-то, как выяснилось, он говорил и моему отцу во время занятий каллиграфией. Внутри меня рождалось чувство, схожее с тем, когда ты впервые учишься чему-то новому. Точнее, соприкасаешься с каким-то глубоким знанием, которое вот-вот откроет силу собственных скрытых возможностей. Настолько это меня вдохновляло, что аж дух захватывало. — Я чувствую, что ты уже готов по-настоящему овладеть искусством каратэ-сорю, — сказал Кейзо и выставил передо мной открытую ладонь. — Существует пять истин, которые отличают сорю от других стилей боя. Первое, — он загнул мизинец, — план. Найди цель и составь достижимый план. Второе, — загнул безымянный. — попытка. Приложи серьёзные усилия для достижения своей цели. Третье, — я внимательно следил за каждым загибанием пальца руки учителя. — удовольствие. Ты должен наслаждаться своей человеческой природой и обогащать свою жизнь. И наконец четвёртое и пятое, — учитель одновременно согнул указательный и большой палец, выставив передо мной кулак. — Размышление и преемственность. Всегда следи, рассуждай над своим поведением. Стремись к процессу и прогрессу своего познания, а не его результату. И никогда. Никогда не сдавайся. «Существуют определённые универсальные принципы, которые признают и принимают большинство людей, независимо от их культуры и географии: честность, справедливость, порядочность, верность, уважение и другие. Подобно истинному северу, на который указывает компас, эти принципы отражают объективные и естественные законы человеческого бытия, а не субъективные внутренние ценности», — примерно то, что сейчас объяснил Кейзо-сенсей было сопоставимо с тем, о чём я сейчас только что подумал. — Все твои выработанные ката в бóльшей степени инстинктивны, соответственно, очень хаотичны, — анализировал Кейзо, блуждая вокруг меня. — Ты выигрываешь у простых людей за счёт природной ловкости и скорости. Если бы ситуация была обратной, то в тот день ты бы мне не проиграл. Я согласно кивнул и продолжил внимать словам учителя: — С этого дня мы будем заниматься выработкой особой мышечной памяти и придём к наиболее осознанным реакциям твоего тела на атаки. Мне нравится то, что ты достаточно быстро схватываешь, и при этом достаточно терпелив. Однако, — он подмигнул и сделал свой фирменный жест, согнув руку в локте, а другой накрыл её бицепс, — это достаточно утомительно, когда ты сначала долго идёшь от простого к сложному, так как процесс увеличения скорости и силы должен идти одновременно с увеличением всех твоих движений и реакций в организме. У тебя очень грубые и медленные контратаки, потому что ты безотчётно доверяешься своим инстинктам, а это не всегда хорошо. Голова должна в такие моменты быть в холоде. Поверь, чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше ты поймаешь чувство дистанции и момента для проведения молниеносной контратаки. И внимание будет всегда в фокусе. Даже когда ты будешь в какой-то момент дезориентирован. Если твои мышцы будут грамотно наработаны, то ты сможешь быстро восстановиться даже в критической ситуации. Когда устная часть тренировок была завершена, мы перешли к непосредственной практике и отработке. Я был полон сил и энтузиазма.