***
Раздался чрезмерно громкий звук надоедливого будильника, который даже мёртвого из могилы способен поднять своим трезвоном. Лениво пошарив рукой вокруг себя, но ничего не почувствовав, фриц сонно открыл в глаза, удивившись, что уже 7 часов утра. Трезвон продолжал взрывать барабанные перепонки, проникая в голову и доводя до боли в виске. - Oh mein Gott… - прохрипел осипшим после сна голосом Нацистская Германия, осознав, что вчера поставил будильник на полку. Он встал, потянулся и выключил мучительное дребезжание. Взглянув на циферблат, сон как рукой сняло, он уже 4 минуты пытался проснуться, а сегодня много дел, и график расписан по секундам. Влетев в ванную, он быстро умылся и снял с себя пижаму, сменив её на чёрные брюки и такого же цвета свитер. Сбежав вниз по лестнице, он начал бодро готовить себе завтрак – яичницу с беконом, что-то насвистывая под нос. Когда яичная масса зашипела на сковородке, немец позволил себе отвлечься от готовки и сходил на второй этаж к себе в кабинет. Помещение было выполнено в тёмных тонах, смутно напоминая Рейхстаг. Разрыв кипу бумаг и найдя те документы, которые были нужны, взгляд упал на торчавшую из-под тонны договоров и тому подобного чёрный уголок какого-то постороннего предмета. Отложив ранее взятые документы, он, осторожно придерживая стопку, потянул за торчавший уголок и извлёк предмет из бумажного плена. Им оказался ничем не примечательный кожаный альбом. Прихватив его вместе с договорами, Третий, хмыкнув, направился вниз, где вовсю шипела яичница, наполняя изысканными запахами весь дом. Позавтракав, он принялся за работу. Ломая глаза, фриц вчитывался в мелкий шрифт, чтобы не упустить ничего важного. Когда буквы начали прыгать, а строчки наезжать одна на другую, расплываясь и сливаясь воедино, Нацистская Германия потёр глаза, но это не особо помогло, поэтому он решил сварить себе кофе, чтобы не заснуть прямо на документах. Поставив воду кипятиться, он заметил тот самый альбом, который нашёл у себя в кабинете. Перевернув его лицевой стороной, нацист оцепенел от нахлынувших разом чувств разного спектра. Это были отчаяние, боль, грусть и ностальгия. На обложке красовались две надписи: «Самые лучшие друзья» - корявым почерком на русском и «für immer» (на вечность) - было выведено чуть ниже на немецком.***
- Эту сюда! Да нет же, куда ты… Рейх! Ты меня слышишь вообще? – возмущённо проговорил подросток, указывая на свободное место в альбоме. - А, да? – встряхнувшись и наигранно бодро сказал Третий. – Ой, прости. Я задумался… - Задумался он! Давай, мы важным делом занимаемся, - принялся ворчать Совет. Доставая из-за пазухи ещё 5 снимков. «Ага, как же», - подумал немец, но вслух ничего говорить не стал, а лишь сделал так, как ему сказал друг, прилепляя на намазанный клеем участок бумаги фотографию. Спустя полтора часа кропотливой работы, альбом с воспоминаниями был готов. На чёрную обложку с лицевой стороны водрузили кусочек пергамента, на котором каждый написал ранее оговоренные слова. - Ну, как тебе? – спросил Союз, беря в руки совместную работу и разворачивая её к Нацистской Германии. - Wunderbar! (Прекрасно!) – с восхищением воскликнул Третий. - Это тебе, - протягивая альбом Рейху. - Мне? Н-но мы же вместе его делали! – произнёс будущий фриц, немного отталкивая от себя это собрание фотокарточек. - Тебе-тебе! И никаких «но»! Отказы не принимаются, - весело сказал СССР, буквально вталкивая его в руки своему другу, на что Рейх не нашёл как отреагировать, кроме как улыбнуться в ответ.***
Солёная слеза скатилась по щеке нациста, оставляя мокрый след на коже и шлёпаясь на чёрную обложку совместного творения с Советом. Невыносимо хотелось вернуться в детство, увидеть радостное лицо коммуниста и ни о чём не задумываться, но увы. Было желание разорвать этот альбом давно забытого ими прошлого, но в то же самое время, хотелось хранить его как самое дорогое, что можно было бы представить. Кто ему теперь Совет? Друг? Бывший друг? Или бывший враг? А может… Осознав, что мысли явно понеслись не в ту сторону, немец быстро взял себя в руки, стерев влажную дорожку на щеке и закинув собрание фотоснимков в кучу каких-то вещей, вернулся к приготовлению кофе. Отхлебнув напиток, Рейх вернулся к неразобранным документам. Строчки уже не плыли перед глазами, что очень радовало. Закончив с бумагами, Третий встал из-за стола и, потянувшись, накинул на себя пиджак и фуражку, вышел на улицу. Гулять немец предпочитал поздно вечером, когда никого нет, и он может спокойно расслабиться, не беспокоясь о своей жизни. Однажды, когда он вышел проветриться днём, соседские мальчишки пулялись в него шишками из рогатки, целясь в голову и намереваясь сделать это как можно больнее. Прохладный ночной воздух ворвался в лёгкие, наполняя их свежестью и запахами сада. Птицы уже закончили петь свои бесконечные песни, из окон соседних домов не струился разрезающий темноту яркий свет. Природа и люди из деревни уже спали, завтра все снова пробудятся рано утром, чтобы начать работать. Казалось, что нацист, никому не нужный, один в этом огромном мире. Из глаз вновь полились горькие слёзы. Вот он – некогда страшный и кровожадный диктатор. Было уже тошно от всей этой порядком надоевшей рутины, казалось, только сомкнул глаза, и снова звонит будильник. Он уже дал слабину – позволил себе пустить слезу. В такие моменты было странное ощущение, как будто чего-то или кого-то не хватает. - Вот он я – великая держава! – рассмеялся истерическим смехом Третий, обессиленно падая на колени и закрывая лицо руками, складываясь по полам. И в этот момент в голову пришли не утешающие слова: К одиночеству нельзя привыкнуть…