Любить героя

Сайга Джоджи Я знаю его прежде всех. Мне досталось счастье быть его учителем, а мой характер не сахар, как и его. Я вижу, то что многим не дано. Я учу его видеть глубже и больше, чем все. Он удивляет снова и снова: запоминает, обнаруживает людей вокруг и их реакции, он учится их читать. И так будет хоть немного безопаснее. Мне не завидно, наоборот — это то волшебное чувство, когда растишь гения. И пусть ты растишь его на убой, но мой ученик снова и снова меня превосходит. Нет, не зрением, но чутьем и целью. Верой. И я горжусь им, стараясь это скрыть. А как скрыть то, что так очевидно? И Гиноза поспевает за ним, увлекается. В этом деле он не менее талантлив, но он употребляет мои уроки, чтобы и самому играть в игры, а Когами для другого. И я зову его к себе домой, просиживая с ним вечерами. Я рассказываю ему все, я показываю и учу его смотреть в лица, видеть лица, запоминать лица, узнавать лица. Лица, жесты, внезапно сказанные слова — говорят больше ответов на прямые вопросы. Мой ученик снова и снова меня превосходит, и мне больше не страшно и не жалко. Я знаю, где закончатся мои дни. И даже как. Но пока я могу быть его опорой — я буду. Ваку Ёситоси Между собой мы зовем его «блестящий мальчик». Можно бы поискать в аналлах того, кто был так же рьян и хорош, но мы не морочимся. Сасаяма не оставляет идеи довести его и обнаружить предел, Масаока посмеивается, учит и… гордится, ну а я… Я просто любуюсь, наверное. Я тоже должен учить его, но покуда все мы учимся у него. — Ты был таким же раньше? — спрашиваю я папашу, привыкая звать Масаоку так, как решил Когами. Мне тоже подходит — фигура отца неизменно вакантна, пусть я и помню, что давно вырос. И только Гиноза может отказываться от удовольствия. — Не совсем, — Масаока снова улыбается. — Он не просто детектив, он герой. Таких один на миллион. — И не завидно? — уточняю я. Масаока качает головой, а сам смотрит на «блестящего мальчика», который обедает с его сыном. — Разве немного, — Масаока чуть вздыхает. Он не задумывается о том, чтобы затмить Ко, но тот может вот так просто пообедать с Гинозой и сбежать, прося унести за ним посуду. А Когами оставляет восхищаться: я понимаю его без слов. Он не любит бессмысленные правила. Я состою из правил, которые существуют для простоты и чтобы их нарушать. И каждый раз, когда Ко спрашивает меня одними глазами, я говорю ему также беззвучно: — Действуй. И реальность подчиняется ему больше, чем мне. Нам всем немного завидно, и немного страшно. Покуда все дерьмо отступает от него, но будет ли так всегда? Сасаяма Мицуру Я помню, каким увидел его. И первой мыслью было: «Вот только не нужно быть таким хорошим-хорошим». Мне это казалось таким… Забавным и… глупым. Также, как я не понимал поначалу, что он спрашивает о «чутье детектива» вовсе не из желания выслужиться и стать лучшим, как не понимал, что бессмысленно его учить видеть «псов» вместо людей. Это было так естественно, я и не ждал другого обращения. Особенно после Гинозы, который держал дистанцию, как оборону. А теперь… мы деремся уже не в первый раз. Я нечестно роняю его, но Когами поднимается — в его глазах обида, а я смеюсь. Нагло и зло. Я так злюсь на него. За то, что он может все то, что я не мог никогда — держаться на грани. Не терять ни одного своего представления об идеальном мире, но мочь бить в полную силу. Он поднимается и начинает сначала. Всегда. Я хотел бы, чтобы так было всегда. Но так не будет, и я пытаюсь донести это до него, подарить ему разочарование раньше времени, сделать его не таким сокрушительным. Но Когами не верит. И в этом весь он. Время идет, и я уже не сомневаюсь. Цыпленок вылупляется, но превращается вовсе не в петуха. Он не верит в кнут и пряник. Не верит в то, что исполнители — псы системы. Не верит, что зло побеждает добро. Он верит в Сивиллу, но не так, как остальные. А так, как в себя. Как верят в совесть, честь, доблесть. Он думает — она похожа на него. И мне не устоять перед этой верой. Масаока Томоми Он заходит в запрещенные кварталы, познает, понимает, достает и дарит мне настоящий коньяк, остается со мной допоздна. Это стоит ему ссоры с Нобучикой, но он не отступает. И я, наверное, благодарен. Набучика так… Ревнует? Но я никогда не видел в Когами сына. Лишь того человека, за которым стоит идти бесстрашно. Которому можно доверить и свою жизнь, и даже жизнь Нобучики. Это вообще-то страшно и безумно — Когами пока еще всего лишь мальчик, но этот мальчик видит мир так, что меняет его одним этим. И он не собирается взрослеть, он живет в своем Неверлэнде, безумно ответственный и просто безумный в своих устремлениях. Мне нравится говорить с ним обо всем. О том, о чем мне никогда не поговорить сыном. Но он не мой сын — я всего лишь один из его апостолов. И я предпочел бы не предать. И я верю. И учу. Тому, чему могу, тому, что знаю и умею, тому своему опыту, которого у него нет, пусть он и без этого справляется. Но я хочу, чтобы его путь был легче. Хотя знаю, он не будет устлан розами — лишь сомнениями. Но пока в нем нет ни одного, и я это берегу. Также как Ваку. Который точно знает все об играх, о правилах, о том, как их обойти. Когами никогда не говорит со мной о Нобучике, о том, что знает, но пытается… Он пытается передать мне то, что никогда не передаст уже сын. Но Когами не сдается. Никогда. И в чем-то он, конечно, похож на того меня, что был до Сивиллы и доминаторов, но все же он совсем другой. — Иди уже, — говорю я. — Нет, папаша, — улыбается он. И я не девица, конечно, но что-то в этой улыбке не позволяет спорить. Даже с этим прозвищем, которое неизменно перекашивает лицо Нобучики, но и он просто принимает. Я знаю: мост между мной и сыном не выдержит, но Когами строит и строит его, просто оставаясь между нами. Упорно, но словно и без усилия. Это тоже то, во что он он просто верит.