Among My Stillness Was a Pounding Heart

      Каждый ребёнок, выросший в Саус-сайде, знает, что такое боль. Йен знает, наверное, лучше других; знает, как часто боль причиняет собственное сознание. Он знает боль такую острую, что она заслоняет всё остальное. И всё же никакая боль не может сравниться с той, которую он испытывает, когда Микки стоит перед ним и говорит, кричит, что его, Йена, болезнь — последствие его действий. Прошли часы, а он всё ещё не может это толком осознать.       Микки дрожит во сне и что-то бормочет. Неразборчиво; Йен почти ничего не может понять, но иногда ему кажется, что Микки произносит его имя. Он знает, что Микки застрял в самых тёмных моментах их общего прошлого, и это его убивает. Он пытается вспомнить, когда в последний раз ощущал себя таким же беспомощным, но не может.       Он запускает руку в волосы Микки, влажные от пота, вычерчивает большим пальцем успокаивающие узоры на виске. Наклоняется, чтобы поцеловать Микки в скулу.       — Я рядом, — шепчет он в слишком горячую кожу. — Я рядом, Мик. Ты в порядке. Мы в порядке.       Микки будто бы успокаивается. Йен не знает, услышал ли он его или просто почувствовал, но он успокаивается, и Йен выдыхает, впервые за эти часы. Он протирает горячую кожу Микки влажным прохладным полотенцем — его лицо, шею, ключицы под больничным халатом. Так, как делала для него Фиона, когда он болел. Так, как делает Микки, когда мозг подводит Йена и он не может выбраться из постели. Так, как он уже делал для Микки, когда его догоняла горячка после приступа — по крайней мере, когда он был рядом.       Грудную клетку сдавливает вина. Йен думает о колонии для несовершеннолетних, о тюрьме и о Мексике, и о том, сколько раз аритмия проявляла себя, а его не было рядом. Он подносит руку Микки к своим губам и целует в безмолвном обещании. Кольцо металлически холодит нежную кожу.       «Я больше тебя не оставлю», клянётся он. Йен уже клялся раньше. В тюрьме, когда Микки появился в его камере, как видение. Когда Микки залез в окно его комнаты, как блядский Ромео. Он клялся на свадьбе и каждый день после этого — клялся про себя, всем, что у него есть. Сейчас что-то внутри ломается, что-то говорит ему, что этого недостаточно, что уже слишком поздно. Микки издаёт раздражённый, болезненный вздох, который выдёргивает Йена из тяжёлых мыслей. Он отпинывает одеяло и открывает глаза, выдыхая расстроенно. Он болен, ему плохо, и Йен так сильно хочет ему помочь.       — Микки, не надо, — говорит он, снова накрывая его одеялом. Микки смотрит сквозь него стеклянными глазами.       — Бля, здесь так жарко, Йен.       — Я знаю, — успокаивающе говорит Йен, поглаживая его бедро через одеяло. — Тебе станет лучше, когда пропотеешь.       Микки снова выдыхает, откидываясь на подушки с побеждённым видом, что на него совсем не похоже.       — Хочу домой.       Он произносит это так мягко и тихо, что это разбивает Йену сердце. Микки смотрит на свои ноги, разбитый и измотанный, и всё, что Йен хочет прямо сейчас — послушать его и забрать нахрен отсюда. Но он не может. Пока не может.       — Я знаю, — повторяет он. — скоро, Мик.       Микки смотрит на него с недоверием.       — Ты просто говоришь.       Йен фыркает, почти весело.       — Нет. Доктор Мэллори сказал, что ты хорошо поддаёшься лечению, и организм почти привык к таблеткам, — он ободряюще улыбается мужу. — Температура пройдёт, они сделают ещё пару тестов, и потом я заберу тебя домой.       Он до сих пор кожей чувствует это облегчение, которое испытал после разговора с доктором. Микки до сих пор, впрочем, не выглядит убеждённым.       — Ты это случайно не придумываешь, потому что я себя хуёво чувствую?       Он говорит это впроброс, как будто бы и вовсе не имеет это в виду, но Йен чувствует, как слова оседают тяжестью в груди. Он знает, что эти слова показывают, что Микки настолько опустошён, что чувствует, что ему некуда бежать.       — Нет, Микки, — мягко, уверенно говорит Йен. Но эти слова не оказывают того успокаивающего эффекта, на который он рассчитывал. Микки слегка ворочается, пытаясь принять положение поудобнее, и недовольно рычит, когда у него не получается.       — Не понимаю, почему нельзя подождать, когда пройдёт температура, дома, — он опять смотрит вниз, неудовольствие распространяется вокруг него волнами, накатывает на Йена. Йен проглатывает недовольный вздох, зная, что нельзя давать сейчас волю собственному разочарованию.       — Ну же, Микки.       — Не в первый раз.       — Мик.       — Бля, ну я уже делал это в тюрьме. Они думают, я не выздоровлю в этой модной квартире в Вест-сайде?       Ну и вот оно. К этому удару он был не готов. Это чудовище, состоящее из чувства вины; нож в желудке, который проворачивается, и проворачивается, и проворачивается. Если смотреть реалистично, он всегда знал, что шансы на то, что у Микки не было приступов в эти два года в тюрьме, были исчезающе малы, но услышать подтверждение этим догадкам — это совершенно другое. Йена там не было. Он отталкивал Микки, оставался от него так далеко, как это было возможно.       — Микки, — говорит он, и сам слышит, насколько пустым звучит его голос. Микки поднимает глаза, выглядит поражённым.       — Бля, — шепчет он мягко, а потом громче говорит: — Эй, Йен. Посмотри на меня.       И Йен смотрит, конечно, потому что разве у него когда-нибудь был выбор?       — Ничего из этого, — говорит Микки, и берёт его за руку, и сжимает так крепко, словно их жизни от этого зависят. Может быть, это правда так. — Ладно? Ничего из этого. Оставь эту хуйню в прошлом.       — Эту хуйню.       Их прошлое. Всю ту темноту, в которой Йен тонул, того незнакомца в его собственной голове.       — Хорошо, — говорит он, потому что Микки хочет это услышать. Ничего не хорошо, и они об этом ещё поговорят, потому что это единственный способ справиться с паутиной вины и раскаяния, опутавшей их обоих. Но прямо сейчас разговоров уже было достаточно, а Микки выглядит таким уставшим, что Йен готов заплакать. Он вздыхает и присаживается на край кровати. Запускает пальцы в спутанные тёмные волосы, грустно улыбается, когда чувствует, как Микки двигается навстречу прикосновению, льнёт к руке.       — Ты скоро будешь дома, хорошо? — говорит он мягко. — Они просто хотят убедиться…       — Йен, — слабо говорит Микки, глядя на него блестящими от температуры глазами.       — Я хочу убедиться, — добавляет Йен, наклоняясь, чтобы прижаться губами к горячему лбу. Микки рвано выдыхает. Взрыв энергии, вызванный лихорадкой, ушёл, и он опустошён и измотан.       — Боже, — шепчет Йен, сглатывая комок в горле. — Я знаю, Мик, — говорит он чуть громче, чтобы Микки услышал. Он снова берёт полотенце из миски с прохладной водой на столике и протирает разгорячённую, влажную от пота кожу Микки. — Это скоро закончится.       Температура не часто поднимается после приступов, а когда приходит, не держится долго. Но прямо сейчас это слабое утешение. Йен пытается вспомнить, когда в последний раз это было вот так, и натыкается на воспоминание о девятнадцатилетнем Микки, дрожащем под одеялом на их кровати в доме Милковичей. Они тогда сказали Светлане, что это простуда. Йен думает о тех двух годах, когда его не было рядом, и он хотел бы оставить эту хуйню в прошлом, но он не может не спросить; он, наверное, умрёт, если не спросит.        — Было также сильно? В тюрьме.       Микки открывает глаза, моргает устало.        — Нет.        — Не врёшь?        — Нет.       Врёт, конечно. Йен не давит, оставляет эту хуйню.        — Поспи, — говорит он вместо этого, берёт ладонь Микки свободной рукой, переплетает их пальцы. — Я буду тут.       Глаза Микки слипаются.        — Ты не должен, — бормочет он. — Можешь вернуться с утра.       Это не вина. Микки не отталкивает его. Он просто заботится, как и всегда.        — Замолчи, а, — говорит Йен, проводя полотенцем по его шее. Губы Микки изгибаются совсем слегка, и он отключается, как по щелчку, выдыхает, склоняет голову набок. Йен так и сидит, держа Микки за руку и пытаясь облегчить его состояние, голова гудит и всё тело словно горит от эмоциональных американских горок, на которых он катался всю последнюю неделю. Потом он пересаживается в кресло, пытается дышать.       На тумбочке лежит Нинтендо. Йен в душе не ебёт, откуда она тут взялась, но подумывает поиграть немного, просто чтобы отвлечься, когда в палату входит Карл.       — Приветик, — здоровается брат, складывая объёмный бумажный пакет на уже и так заставленный прикроватный столик. Йен замечает жёлтую букву «М» и внутренне стонет.       — Карл, — говорит он так мягко, как может, усталым жестом проводя рукой по лицу. — Нельзя его только фастфудом кормить. Ему нужна какая-то нормальная еда тоже.       Карл закатывает глаза и берёт пластиковый стул, ставит с другой стороны кровати.       — Это тебе, придурок. Для Микки я взял салат.       Йен смотрит на него.       — Салат?       Карл пожимает плечами.       — Ну. Я не совсем дебил, знаешь.       Йен улыбается:       — Я знаю… Это просто… ну, понимаешь.       Он не продолжает, позволяя образу того, как Микки, и так уже не в лучшем настроении, будет материться, когда увидит салат, повиснуть в воздухе.       — Ничего, съест, — говорит Карл с удивительной уверенностью. — Или я пересмотрю его доступ к Нинтендо.       — Так это ты притащил?       — Он тут с ума сходит, надо было что-то придумать.       Йену так сильно хочется обнять брата, что он чуть не спрыгивает с кресла, но всё-таки сдерживается. Зато улыбается во все тридцать два.       — Спасибо.       Карл кивает, не отводя взгляда от Микки.       — Может, разбудить? Пусть поест.       — Нет, — мгновенно отвечает Йен, в ужасе от мысли, что придётся вырвать Микки из целительных объятий Морфея. — Пусть отдыхает. Он себя не очень чувствует.       Он смотрит, как Карл изучает Микки, его нездоровый румянец, капельки пота на коже, тёмные круги под глазами. Взгляд брата перебегает на Йена, вопросительный и встревоженный.       — Что это было? Он был в порядке вчера.       Йен вздыхает и сползает по спинке стула, запускает руку в волосы — нервным движением, которое выдаёт уровень его напряжения.       — Иногда случается после приступов. Реакция на стресс… ну, или он слишком перенапрягся.       Доктор Мэллори сказал ему, что Микки совершает «прогулки по больнице», чтобы восстанавливать силы, и что ему уже лучше. Йен почти уверен, что прогулки вовсе не такие безобидные, как думает добрый доктор, и делает ментальную пометку вставить мужу немного ума, когда они вернутся домой.       — Но с ним же всё будет нормально, да?       Он смотрит на Карла и видит страх на его лице, который тот и не пытается скрывать. Улыбается успокаивающе.       — Да, всё будет в порядке. Доктора сказали, что мы можем его забрать, когда температура пройдёт.       Карл выдыхает с видимым облегчением.       — Хорошо тогда, открывай уже, — он кивает на пакет. — Давай поедим.       Желудок Йена сжимается при мысли о еде.       — Я не голоден, ты поешь.       — Боже, ну ты-то куда, — бормочет Карл. — Тебе нужно поесть, чтобы принять таблетки.       Бля. Точно. Таблетки. Йен почти забыл, слишком занятый осмыслением взрыва, который выдал Микки. Он достаёт еду, передаёт Карлу сендвич с курицей и беконом и оставляет второй с копчёной курицей себе. Потом видит в пакете коробку с чизкейком Орео и смотрит на Карла с вопросом. Тот пожимает плечами.       — Твой муж в восторге от этого говна, — говорит он с набитым ртом. Йен улыбается в ответ и отставляет пакет с десертом и салатом в сторону. Они едят в тишине, пока Карл не заговаривает, глядя на него так пристально и серьёзно, что это даже на него не похоже.       — Что за хуйня тут вообще произошла?       — Ничего, — отвечает Йен слишком быстро и кладёт в рот ломтик картошки.       — Пиздишь, — Карл делает глоток лимонада. — Я же знаю, что это твой любимый сендвич. Что-то точно случилось, если ты чуть от него не отказался.       Йен подумывает о том, чтобы снова сказать, что ничего произошло, или сказать Карлу, что он не хочет об этом говорить, но что-то во взгляде брата заставляет его просто сказать правду. К тому же Йен понимает, что если он будет что-то ещё скрывать, он просто взорвётся.       — Микки думает, что он спровоцировал мою биполярку.       Карл застывает, не донеся до рта кусок яблочного пирога с корицей.       — Что?       Йен очень медленно вдыхает. Выдыхает.       — Он думает, что стресс из-за того, что я никому не мог сказать о его болезни, когда мы были мелкими, был достаточно сильным, чтобы болезнь дебютировала.       Карл смотрит на него.       — Звучит, как какая-то хуета, — неуверенно произносит он.       — Конечно, это полная хуета, — мгновенно огрызается Йен. — Я ему сказал, что это не так работает.       — И он поверил?       Йен задумывается.       — Не знаю, — признаёт он. — Похоже, что да, но… Не знаю. Думаю, об этом ещё придётся поговорить, когда ему станет лучше.       Повисшая тишина какая-то неспокойная, тяжёлая. Йен видит, что Карл отчаянно пытается найти нужные слова. Но он совсем не ожидает того, что Карл говорит дальше.       — Ёбаный Лип, — тихо произносит он, комкая в руках упаковку от сендвича.       — Какое Лип имеет к этому отношение?       — Лип думает, что Микки не должен был просить тебя скрывать его состояние, — отвечает Карл. — Он считает, что он тебя поставил в сложное положение.       Сердце Йена бьётся слишком быстро.       — И он сказал об этом Микки?       Он уже знает ответ. «Я даже не понимал, в какое ужасное положение я тебя поставил». Слова отдаются эхом в голове, гулким, как от выстрелов.       — Наверное, — отвечает Карл. — Не знаю, что именно, но что-то такое он точно сказал. Я говорил Микки его не слушать, но… — Карл морщится. — Похоже, не сработало.       — Блядь, — Йен поднимается на ноги так быстро, что слегка кружится голова, и он едва останавливает себя, чтобы не пнуть стул. Он так зол. — Блядь.       Он делает по палате несколько кругов, чувствуя, что брат следит за ним глазами. Останавливается. Делает глубокий вдох. Нихуя не помогает, конечно.       — Ты знаешь, где Лип?       Карл хмурится.       — Наверное, в гараже.       Йен коротко кивает.       — Приглядишь за Микки?       Карл выглядит растерянным, но всё же кивает недовольно:       — Конечно.       — Я скоро вернусь.       Йен разворачивается и вылетает из комнаты, сердце колотится о рёбра с безумной яростью. На полпути к двери его догоняет оклик Карла:       — Не убивай его! У него ребёнок!       Йен, правда, не может сейчас ничего обещать.