Яд

Дни безумно летели, и эйфория первых недель в столице рассеялась на фоне государственных дел. Если раньше Ибрагиму хотелось спрятаться от глаз жителей этого огромного дворца, теперь он уверенно ходил по нему, наслаждаясь заинтересованными взглядами. "Было бы всем возможно так быстро стать хранителем покоев из простого, неверного раба", - твердили слухи, которые через многочисленных слуг дошли и до Ибрагима. Грек каждую критику или сплетню воспринимал как зависть к своему высокому положению, так что такие слухи его только радовали. Но ему всё-таки пришлось спрятать свою гордыню подальше и, как твердил здравый смысл, оповестить султана о каждом слове, сказанном в его адрес. -Пока тебя защищаю я, никто тебя не тронет,- отвечал султан на волнения Ибрагима. Слова Султана ещё больше уверяли Ибрагима в том, что он ещё долго будет занимать такое высокое положение, ведь его с султаном, в отличии от остальных пашей, связывали узы дружбы. Вот и сегодня Ибрагим ходил докладывать самые важные новости гарема Сулейману. Ничего особенного, кроме некоторых недоплаченных долгов, в докладах не было. И может отсутствие новостей было даже к лучшему. Грек шёл медленно в свои покои, слушая как его ботинки стучали о мраморный пол, и как стук пробегался по пустому коридору. Вдруг, к звуку его обуви прибавился звук чих то туфель. Он точно был уверен, что это не были мужские ботинки или сапоги. Стук ритмично продолжался и начал гармонично сливаться со звуком его шагов. Вслушиваясь в это мелодию, Ибрагим не заметил, как перед ним появилась девушка, чьи шаги он долго слушал. Девушка, глаза которой он бы узнал даже ночью, ведь они блестели, как звёзды. Говорили эти две звезды больше, чем казалось. Они мелькали туда сюда ища за что зацепиться и кого утешить своим светом. Ибрагим попал под их взор как рыба в рыболовные сети и даже не пытался выпутываться. —Вам послание от Хатидже султан,—сухо промолвила служанка, возвращая его на землю. Её сухие слова будто совершенно не отражали мысли и не утешали, как глубокий взгляд. Она отдала ему записку почти с отвращением и холодно удалилась не обарачиваясь, не обращая внимания на много несказанных слов между ней и Ибрагимом. День после этой встречи шёл длиннее обычного. Грек завидовал тому, что незнакомка знала его имя как и все остальные слуги а он - нет. Он даже немного разозлился, вспоминая о том, как не смог сказать не одного слова перед служанкой. Её взгяд смог унизить даже хранителя покоев. Он не смог больше хранить мысли в голове и они вырвались из него в форме звонкого удара по столу, что разлил ёмкость с чернилами. Чёрная жидкость уничтожила важные бумаги, и Ибрагим окончательно вышел из себя. Его не свела с ума работа, как он хотел думать, а простая, или не совсем, встреча со служанкой. Он решил не откладывать чтение записки от Хатидже на потом и открыл её, даже если примерно представлял, что там может быть написано. "Два года я не засыпаю не подумав о звуке вашей скрипки. Меня заворожила эта магия от которой я не могу освободиться. Если хотите помочь мне заснуть спокойно спустя много бессонных ночей, выходите завтра на балкон. Знаю, ту ночь не забыли и вы. Если я ошибаюсь— просто не отвечайте. И смерть души от вашей руки, что играет на столь прекрасном инструменте, приятна". На секунду греку даже стало жалко османскую принцессу, проживающую в месте, к которому она душой не принадлежала, сама этого не зная. От письма пахло юношеской невинностью и даже каким-то намёком на желанную свободу, которую она, скорее всего, всю жизнь, не замечая этого, искала за стенами дворца. Но ему уже скоро стало противно от этого высокомерия и, как ему показалось, глупого каприза. Ведь она не понимала, что у него не было выбора служить или нет ей. Почти сразу он понял в какой безвыходной ситуации находился. Пойти на свидание— пойти против порядков дворца и этим огорчить султана, не пойти— стать неприятным Хатидже. Решение принять за несколько мгновений было трудно, поэтому он решил пойти проветриться. Перед этим он, конечно же, попросил у султана разрешения и в первый раз обманул его. — Повелитель, с вашего приезда в столицу прошло не мало ночей. Вы ещё не ходили на рынок переодетым послушать, что говорят люди?— —Не понимаю, что ты вдруг разволновался,— со спокойной улыбкой сказал султан. В его выражениях лица он часто находил ту же самую юношевскую невинность что и в Хатидже. Несмотря на то что, наверное, волноваться было и вправду не о чем, Ибрагим не понимал, как правитель может так умиротворённо сидеть на троне, который не так много времени назад его до смерти пугал. Всё-таки было в Сулеймане неизведанное, что султан не раскрыл бы даже матери. Эта беззаботная улыбка правителя даже немного бесила Ибрагима. —Видите ли, каждый раз когда правитель сменяется в любой стране света случаются беспорядки—, объяснял это грек султану как малому ребёнку —Маленькие или большие, но случаются. Я волнуюсь за вас. После смерти вашего отца мы не можем никому доверять, и даже словечко, сказанное на рынке, сможет помочь нам предусмотреть беспорядки. С блестящими глазами как у мальчишки, которому доверили секрет, Сулейман взял Ибрагима за плечи и покачал головой в знак согласия и произнёс неожиданные для хранителя покоев слова: —Ступай, друг мой. Тебе я доверяю больше чем себе.— Вот так он одним выстрелом попал в две мечети. Смог ложным волнением за великую династию османов убедить султана отпустить его в город и укрепил его с ним связь. Оказавшись в городе, он впервые задумался о том, как звук и запах моря в Стамбуле отличался от тех, что в Парге. Здесь в османской столице даже чайки кричали по другому. Ветер бил в лицо в тот хмурый день. Зимние тучи покрывали блёклое солнце. И вокруг, несмотря на тысячу голосов на рынке, царило спокойствие. Стены дворца больше не душили его, и чужая безответная любовь не мучала его. Даже образ черноволосой служанки, что уже превратился в наваждение для грека, мутнел на фоне ярких тканей из самых разных городов мира. Вспомнив, что ему всё равно надо будет попытаться раздобыть какую-либо информацию, полезную для султана, Ибрагим насторожился и начал вслушиваться в голоса торговцев и покупателей. Он попытался отделять разговоры на итальнском, греческом и турецком от незнакомых ему языков и его уши чётко смогли уловить очень интересную речь, наверное, венецианца. —Не стоит забывать, что Стамбул находится в Европе. Если новый султан, которому многие европейцы доверяют, не понизит эти ужасные цены на осмаскую ткань, всю Европу ему точно не покорить,—,сказал с издёвкой он, вызвав за своими словами смех своих сопровождающих. Его речь, несмотря на то, что шла против султана, лилась по ушам Ибрагима как ручей, ведь ему так не хватало правдивых высказыванией. Венецианец будто говорил все погребённые далеко мысли Ибрагима и напоминал ему, что он не принадлежит этому месту. Ноги сами повели к лавке, где венецианец рассматривал ткань. Он долго крутил разные лоскуты в руках и переминал складки шёлка. Был одет он по последней венецианской моде, не исключая некоторые турецкие элементы и украшения из своего образа. Когда тот заговорил с продавцом на идеальном турецком всё стало в незнакомце ещё загадочней. Говорил он с местным торговцем не с высокомерием, а даже смеялся с ним, будто знал его много лет. Ибрагим ловко пробился через толпу и осторожно приблизился к лавке, у которой стоял венецианец, надеясь услышать чего то большего от него, чтобы доложить султану. Получилось у него услышать только что-то очень неприятное в свой адрес на итальянском, так как венецианец думал, что Ибрагим простой турок:—А ведь вот решение вопроса насчёт тканей. Одевайтесь, друзья, как этот молодой человек. Такой материал в любой лавке найдешь за половину цены того, что мы покупаем,— и тут Ибрагиму задели то, что не надо было задевать: достоинство и честь. Хотелось доказать то, что одет он так только для образа простого покупателя и что во дворце у него были наряды сравнимые с теми, что были на венецианцах. —И всё же, я всё не могу понять вас, синьор.— выпалил Ибрагим на одном дыхании. —Гадости вы на итальянском говорите, а красивые слова торговцам по-турецки. Наоборот у вас, разве, не получается? Воина словами началась. Кто больнее уколет и быстрее найдёт слабую точку- побеждает. Венецианец, судя по всему, принял вызов, увидев в Ибрагиме достойного соперника, несмотря на то, что тот был моложе его на где-то пару лет. Ухмылка синьора разожгла огонь, который было уже сложно остановить. Как же Ибрагиму не хватало ссор! Даже внутренний голос уже не пытался предержать это непонятное желание. —А турецкие наряды тебе идут. Носишь одежду тех, кто накормил тебя? Небось ты ещё у султана во дворце пыль под его ногами вытираешь,— спокойным голосом продолжил ссору венецианец. Игра превращалась в дуэль, огонёк— в костёр. Синьор ведь сказал правду. Как он смог его так бесчуственно раскусить? И всё же описание ситуации, в которой Ибрагим невольно находился, было слишком точным. Неужели венецианец тоже важный слуга султана? А может, и под его защитой? Здравый смысл на коленях просил грека не расскрывать свою настоящую позицию. "Всего лишь игра," повторял он про себя. Всего лишь игра Кулак Ибрагима ныл от желания врезать синьору по лицу со всей силы, но этот план пришлось на время отложить. —Ты уже все описанные тобой дела на своей шкуре испытал, раз с таким пылом их описываешь? Ненавистный тебе султан, небось, тебя приютил и, как по твоим нарядам видно, ещё и золотом одарил, ведь сам бы ты таких высот бы ни за что не достиг,— произнёс свои мысли вслух Ибрагим, сразу увидев как перед ним начинается самый настоящий пожар. На вид непробиваемый венецианец был неожиданно побит и ранен. Его друзья придерживали его, чтобы словестная перепалка не превратилась в драку. Ибрагим с наглостью в последний раз взглянул на поражённого и отправился дальше с греющим его удовлетворением. Дело шло к вечеру, а просторный город не отпускал Ибрагима из объятий. Каждая улочка вела к другой ещё более интересной и новой для грека. Так он бы и бродил целую вечность, но его остановил голод. Как раз когда он стоял и размышлял над тем, где поесть, он почувствовал как его кто-то тянет к себе в трактир, почти силой. Мужчина, что завёл его в заведение, был дружелюбен и вызывал доверие, так что молодой хранитель покоев не сопротивлялся. Зайдя и увидя приглушённый свет, он начал надеяться, что не попал а бордель, что могло бы положить конец его репутации. Но как его бы узнали, если жители города даже никогда не видели, как выглядит султан? Ибрагим оказался прав насчёт места, в котором оказался. Многие тацовщицы вышли завораживать мужчин, что сидели за низкими столиками. Музыка полностью затмила сознание и кубки вина, что подносили ему по бесконечному кругу, только больше опьянили его. Спустя час, проведённый в этом грешном раю, грек не был в состоянии даже двигаться самостоятельно. Две танцовщицы, которым он долго отказывал танцевать, силой взяли его подмышки, нежно встормошили потные волосы и потащили силой за собой. У одной кудрявые светлые волосы падали ему на лицо, пока она целовала его в щёки, в глаза, в лоб. Другая же, не показывая своего лица за красным платком, даже в пьяном бреду до боли кого-то напоминала ему. Глаза её были одновременно уверенны и испуганны. Эта танцовщица не разу не дотронулась губами до лица Ибрагима, не одарила его даже добрым словом. В голове всё гудело, но вдруг грек заметил, как кудрявая девушка ушла, и он и девушка с закрытым лицом уже стояли в какой-то комнате. Своими изящными пальцами девушка зажгла лампу в углу спальни и уже несколько мгновений спустя повалила Ибрагима на мягкую кровать, на которой ему хотелось просто заснуть. Но танцовщица быстро привела его в чувства. Она силой схватила его за подбородок и ему даже показалось, что девушка злобно ухмыляется через красный, как кровь, платок. —Не люблю томить,— сказала она, освободив хватку и властно начала обхватывать его шею и прикусывать её. Тут ситуация приняла совершенно новый оборот. Ибрагим, опьянённый ласками незнакомки и алкоголем, почти не заметил, как блестящий, отражающий свет лампы кинжал чуть не воткнулся в его спину. Хранитель покоев был настолько запутан и обессилен, что даже не разозлился, а просто оттолкнул её и окаменел. Танцовщица шустро убежала, и, прежде чем Ибрагим понял, что его пытались убить, прошло несколько минут. Тело слабо поддавалось ему и он еле смог поднять кисть руки с постели. На бархатном ковре лежала серёжка, наверное, потерянная девушкой, и кинжал, что напоминали ему о сасой бурной ночи в его жизни. Только после кубка свежей воды, что был как оазиз в бесконечной пустыне, он всё вспомнил и не мог не подозревать в покушении высокомерного венецианца, враждебное лицо которого он не переставал видеть даже сквозь пелену, что окутывала его мысли.