Яд

Ибрагим стал путешественником по воле судьбы. Ветер нёс его в неивестные края, которые маленький Тео не смог бы представить, несмотря на своё широкое воображение. Иногда, вспоминая о том, как его силой оторвали от семьи, он пытался утешить себя тем, что судьба дарит такую возможность только избранным. Когда он жил в Парге, ему довелось побывать только в Венеции. Детскими глазами он запоминал каждый узор на дворцах, мимо которых они проходили с отцом. Манолису не нравилось его любопытство, ведь он приехал в этот роскошный город не чтобы смотреть по сторонам, а чтобы продавать товар. Отцу приходилось оттягивать сына с места, как упертого осла. По приезде домой мальчишка боялся забыть о том, что видел в первой долгой поездке в своей жизни и долго рисовал на пляже открытое море, что виднелось из тесной каюты, изящно одетых дам, ходящих по городу, церкви, площади и дворцы, облитые золотом. На закате Теодор бежал домой под звук колоколов местной церквушки, зовущих на вечернюю молитву. Рыбак Манолис, забрав с собой сети, не мог не улыбаться, глядя на уже размытые морем рисунки сына. Через год Теодор уже не был далеко и телом и мыслями от этих тёплых воспоминаний, что будто принадлежали другой жизни, непохожей на рабство в Османской империи. Судьба будто насмехалась над ним: "Хотел приключений? Мы преподносим их тебе в подарок". Попав на рынок рабов, он в первый раз захотел вернуться в Паргу. Самым страшным сном у молодого грека были не чудовища, а о объятья матери, из которых не хотелось выпутываться и, следовательно, просыпаться. После того, как его обратили силой в незнакомую ему религию, его купила женщина. Богатая женщина спасла его и научила его всему, чему могла, и наняла ему учителей, потому что увидела в нём умного мальчишку. Книги, что он читал в этом поместье, давали иллюзию радости - они просветляли его мысли и давали мысленно устремляться из поместья в самые далёкие края. Его любимым произведением была копия перевода Одиссеи. Дорогая книга, общитая золотом, содержала в себе путешествия Одиссея - самого хитрого и мудрого греческого царя, который остроумным обманом стёр с земли вражеский город Трою. За двадцать лет путешествий Одиссей преодолел много штормов и потерял многих товарищей, но всё равно смог вернуться домой к жене и сыну. Именно эта книга дала греку понять то, что без потерь невозможно достигнуть цели, которая у юноши была: сделать всё возможное, чтобы не жить в рабстве. Понадеявшись на ветер, Ибрагим стал его наездником и скоро уже стоял в Манисе и играл на скрипке самому наследнику османского престола и его семье. Играл он, как всегда, думая о маме, что первая познакомила его с этим магическим инструментом. Когда он закончил, он увидел на себе глаза тех, кто пытался сочувствовать его горю, которое явно чувствовалось в каждой ноте мелодии, но не мог понять как, не зная утрат и разлук. Только Валиде султан не выражала никаких чувств и по-царски смотрела свысока на грека, будто давая понять, что это мгновение - единственное в жизни, что он проведёт с царской семьёй. У Сулеймана, с которым он только познакомился, было легко прочесть на лице восхищение и некую гордость за то, что у него в провинции живут такие таланты. Хатидже, младшая дочь султана Селима, будто искала спасения в этом чувстве свободы, что вырывалось из Ибрагима и слегка улыбалась. Сестра Хатидже Шах пыталась скрыть свою любовь к такому утончённому искуству как музыка, но глаза её всё равно заинтересованно блестели. Среди всех этих взглядов отличался только один, который было сложнее всех прочитать. Он принадлежал молодой служанке с выразительными карими глазами. Она будто всё знала и понимала даже без слов, но в то же время просила рассказать больше. По спине юноши пробежала необъяснимая дрожь. В один момент ему даже показалось, что он был с ней знаком, возможно, даже в прошлой жизни. Это нефальшивое взаимопонимание со стороны девушки дало понять Ибрагиму, что она, наверное, тоже когда-то была свободной, в общем-то, как и почти все рабы Империи. Этих мгновений хватило Ибрагиму, чтобы найти в себе силу стоять с теми, кто оторвал его от семьи. На вид бездушный взгляд черноволосой служанки мог быть прочитан только Ибрагимом, только он мог найти в нём утешение. Теперь уже Маниса кажется далёким туманным воспоминанием. Ибрагим стоит на мраморном балконе в дорогом обшитом кафтане, который будто душил его настоящую личность, а не покорную и местами наивную, что он использовал каждый раз когда встречал члена династии. Только с Сулейманом он мог поговорить по душам, но рассказать всю правду о своих чувствах было бы тоже самое, что идти на смерть. Иногда, смотря в радостные глаза молодого султана, у которого, кроме грека, не было друзей, Ибрагиму становилось грустно. Кто знает, может быть в параллельной вселенной, где Сулейман не султан а простой сын рыбака как Ибрагим, они бы смогли подружиться по-настоящему. Ибрагим достал скрипку и начал чувственно играть. Только скрипка знает и помнит все его бессонные ночи и его боль. Только при помощи скрипки Ибрагим мог разговаривать на языке души, который, кроме него, никто не смог бы понять. Переводить эмоции в музыку было, наверное, самым любимым занятием молодого хранителя покоев. Осенний вечерний ветер слегка моросил даже в обычно тёплом Стамбуле и окутывал холодом мраморный балкон покоев. Звёзды смотрели на землю, смотря, как всё меняется на ней каждую секунду. Блёклый свет луны ловко проскальзывал сквозь туман и добегал до самых тёмных улочек города. Воздух нёс с собой что-то новое и неизвестное, и Ибрагим, опираясь на свой опыт, мог это точно сказать. Взяв в руки смычок, хранителю покоев было уже не важно то, что он мог кого-то разбудить. Руки музыканта творили волшебство. Тёмное небо становилось светлым и луна добровольно отдавала своё место солнцу. Погрузившись в игру на инструменте, Ибрагим не заметил, как на балкон ниже вышла Хатидже султан. Он сразу узнал её восхищённый взгляд, что стал намного сильнее, чем тот, что он видел в Манисе несколько лет назад. Она будто пыталась попросить спасти из того дворца-тюрьмы, не зная, что находится за его приделами. Взгляд Ибрагима быстро переместился на до смерти знакомое лицо, принадлежащее черноволосой женщине. У грека будто начался жар. Он узнал служанку из Манисы не по длинным кудрям, спадающим на плечи, и не по форме носа или губ, а по глазам. Глаза, что смогли разгадать твои самые большие тайны, было сложно забыть.