Притворись моей возлюбленной

      Они сидели на уже по-своему родной кухне. Ангелина сменила платье на домашнюю одежду, бросив пропитанный неловкостью наряд красной кучей в комнате, и сидела, прислонив затылок к стене. Сил у неё хватило только на то, чтобы смыть макияж и расчесать уложенные волосы. Лина дорезала сыр, стоя у гарнитура на одной ноге, босой ступнёй другой упёршись в голень. В пузатых бокалах томился коньяк. - Ну, за успех, - улыбнулась Джебисашвили, устраивая тарелку с сыром на столе и поднимая свой бокал. - За отсутствие провала, - усмехнулась Ангелина, чокаясь с бывшей соперницей.       Коньяк прокатился по горлу терпким теплом, замедляя сорвавшиеся с цепи мысли. Изосимова наконец-то могла с удовольствием забить трубку. Лина наблюдала за её действиями с неподдельным интересом, будто Ангелина не порубленный табак из чёрного кожаного кисета доставала, а проводила ритуал. Колдовка лёгкими затяжками раскурила трубку. По кухне поплыл густой пряный дым, заволакивая женщин в странно-интимную атмосферу, отрезая их от мира клубящейся завесой. Трубка удивительно шла Изосимовой - поблёскивала ореховыми боками, гармонируя с болотными глазами, чернела мундштуком, который будто был создан для того, чтобы его зажимали полные тёмно-розовые губы. Сигареты колдовку упрощали, а трубка завершала таинственный образ ведьмы-природницы. Лине нравилось думать, что она знает, из чего состоит запах Ангелины - духи с сандалом и пряный табак. Изосимова посмотрела на Джебисашвили сквозь дым. - Тебе не дам, для непривычных табак крепкий, - наконец произнесла женщина, запивая лёгкую сладость терпкостью коньяка. - Мне и не надо, - пожала плечами Лина. - Моего эпатажа хватает только на обычные сигареты. - Ничего-то она не забывает, - цокнула Изосимова с лёгкой улыбкой. - Бережно храню все разговоры с тобой, любимая, в сердце, - усмехнулась Джебисашвили и опрокинула в себя остатки коньяка. Пила Лина быстро, не особенно стремясь смаковать вкус. Как по ней - алкоголь на то и алкоголь, чтобы чувствовать себя опьянённой, а не разбираться в ореховых нотках. Нет, не то чтобы она была согласна, например, на пакетированное вино, но предпочитала особо не мудрствовать. Чем в корне отличалась от Ангелины, потому что та долго искала именно этот коньяк в "Красном и Белом" за углом, действуя порывистой Лине на нервы. - Как и наши встречи. Значит, говоришь, я как-то потерялась на вокзале, а ты меня чуть ли не экстрасенсорным даром искала?       Ангелина повела плечами, мол, что придумалось, то придумалось. - Я легко представляю себе эту ситуацию, поэтому, вероятно, было так легко врать. - А ситуацию, где я опрокинула на себя торт, ты тоже легко представляешь? - Вполне, - кивнула Ангелина, пряча улыбку за толстым стеклом бокала.       Лина долго не думала - кинула в колдовку оливку. Плод упал на стол с мягким стуком, не долетев до цели. - Вот видишь, ты кидаешься едой, так что про аккуратность говорить не приходится, - Изосимова подобрала оливку и изящно закинула в рот. - С тобой и не такое начнёшь делать.       Коньяк медленно менял место жительства, кочуя из бутылки в бокалы. Ангелина пила почти не морщась и лимон ела также, изредка посмеиваясь над забавно перекошенным лицом Лины, когда та закидывала кислую дольку в рот. Казалось, что колдовку не может пробрать вообще ничего, но от внимательных глаз Джебисашвили не укрылось, что Изосимова чуть тяжелее опирается на стол, улыбается более расслабленно и подносит мундштук к губам чаще. Лина небрежно стряхивала пепел от сигареты в блюдце, просыпая часть на стол. Ангелина и на это перестала обращать внимание, хотя ещё недавно недовольно косилась на серые разводы. - Есть что-нибудь, чего ты боишься, а, северная колдовка? - прищурившись, спросила Лина. Вопрос возник из ниоткуда. Джебисашвили давно было интересно заглянуть за непробиваемую стену, подсмотреть, что там за образом суровой женщины, которая разводит огромные костры и ест лимон не морщась. - Глупых вопросов, - приподняв бровь, ответила Ангелина. В обычном состоянии подобный интерес заставлял тело напрячься, будто перед прыжком. Но сейчас, расслабленная коньяком и любимым табаком, женщина мысленно махнула рукой на привычные опасения. В конце концов, они с этой девонькой уже почти женаты, так что плевать. Эта мысль заставила тихо засмеяться. - Чего смеёшься? - удивлённо откликнулась Лина. - Да подумала, что мы почти женаты. Смешно. - А чего смешно сразу? Что мы, не можем быть парой? - Джебисашвили спрашивала с улыбкой, но тон был серьёзным, аккуратным. И вот это уже заставило Ангелину напрячься.       Колдовка сделала глубокую затяжку, с трудом справившись с почти физически ощущаемым дымом. Лина напротив затянулась тоже. Выдохнули они одновременно. Ангелина - свой плотный, синеватый, таинственно-пряный дым, Лина - свой простой, сизый, честно-горький. - А то тебе так хочется быть со мной в отношениях, - хмыкнула Изосимова. - Да в целом боже упаси, конечно, - пожала плечами Лина. - Но если пофантазировать... То почему бы и нет. - Я боюсь спонтанности. И одиночества, - тихо проговорила Ангелина. Её голос опустился до низкого шёпота, похожего на шорох капель по листьям. Лина напрягла слух и даже забыла о сигарете, которую подносила ко рту. - А ты спонтанно оставишь меня в одиночестве.       Ангелина улыбнулась слишком легко для такого неожиданного откровения. Губы снова сомкнулись на мундштуке, чтобы заняться чем-то ещё, кроме выбалтывания правды. - А ты сожжёшь мою свободу в своём костре, - выдохнула Лина, чувствуя отчего-то странную мягкую грусть, окатившую волной размеренно бьющееся сердце. - Вот видишь, миленькая, как всё неудачно складывается. Хорошо, что мы всего лишь играем. - Хорошо, бабонька, хорошо, - улыбнулась Лина. Улыбка вышла смазанной и короткой. Но Джебисашвили анализировать это не стала - запила прохладную грусть горячим коньяком.       Ангелина выпила тоже. Странный разговор и крепкий табак усилили опьянение - голова стала пустой, но при этом тяжёлой, взгляд скользил по кухне медленно, бесцельно рассматривая скраденные сизостью дыма предметы. С мелкой моторикой дела уже тоже шли неважно, поэтому Изосимова нечётко поднесла бокал к губам, пролив часть алкоголя. Коньяк тоненькой янтарной струйкой побежал по подбородку. - Что ж такое последнее время, совсем руками разучилась пользоваться, - проворчала Ангелина, ища глазами салфетки.       Лина вскочила, чуть пошатнувшись, и полезла в шкафчик. Салфетки она покупала исправно, но почему-то никогда не выставляла их на стол. Лина вытащила несколько штук и протянула колдовке. Ангелина вытерла коньяк с подбородка и с удивлением уставилась на женщину, которая от неё так и не отошла. Серые глаза, казалось, просто следили за её действиями, но Изосимова кожей ощущала странное напряжение. Лина склонила голову вбок, и Ангелина заметила слегка пугающее осеннее небо во взгляде. - Ты чего? - Ты не всё вытерла, - голос Лины звучал хрипло и задумчиво. - Да? Где? - Сейчас, вот...       Ангелина не поняла, как это произошло. Как и почему. Но в следующую секунду она ощутила тепло чужого языка на своей ключице. Лина провела им коротко, едва касаясь кожи, слизывая капли коньяка с горьковатой из-за духов шеи. - Лина... - выдохнула колдовка, теряясь в ощущениях и желаниях. По-хорошему бы оттолкнуть наглую девчонку, бросить испепеляющий взгляд, встать и уйти в комнату, чтобы там уткнуться в подушку и уснуть, списав всё на игры воображения. Но истома навалилась неожиданно, выпрыгнула из-за угла на мягких рысьих лапах, и шевельнуться казалось почти невозможным. - Прости, я просто... - скулы Джебисашвили покрылись лёгким румянцем. Взгляд испуганно заметался по лицу колдовки, худое тело напряглось почти до звона. Но отстраняться совсем Лина не спешила. Изосимова чувствовала пахнущее коньяком дыхание рядом с щекой. - Я, знаешь, единственное, чего боюсь в жизни - не попробовать всё, что могу. - И что ты хочешь попробовать, неугомонная? - Ангелина хотела бы острить, хотела бы, чтобы голос звучал резко. Но получился только тёмный, обволакивающий шёпот. - Тебя, колдовка.       Ожидаемое и оттого пугающее признание толкнулось в грудь сгустком жара, опалив главные артерии, заставляя их враз разогнать кровь. Сделать что-либо, равно как и подумать, Ангелина не успела. Её губ коснулись чужие, горькие из-за табака, сухие от волнения и нежные по своей сути. Ангелина старалась зацепиться за летящую под откос реальность - схватилась за край стола ослабевшими пальцами, вдохнула неожиданно пахнущий грозой воздух. Лина прижималась к её губам, закрыв глаза, будто боясь, что если посмотрит на Изосимову, то мгновенно рухнет на пол, погребённая под смятением и слетевшим с рельсов поездом мыслей. Колдовка уже была почти готова отпрянуть назад, но тут кончик языка Джебисашвили прошёлся по её нижней губе, пробуя, знакомя рецепторы с новым вкусом - крепкая сладость, коньячная терпкость, смущённая растерянность. И Ангелина, не выдержав, отпустила стол, перестав хвататься за реальность и позволяя мягкой настойчивости Лины уничтожить здравый смысл, а затем переместила руку на тело Джебисашвили, одним прикосновением согревая напряжённую талию. Желание ответить на поцелуй кололо губы маленькими иголками, и колдовка разомкнула зубы, впуская чужой аккуратный язык.       Они целовались долго, тягуче, окутываемые дымом тлеющей трубки и смятённым ночным воздухом. Лина отстранилась первая, посмотрела куда-то мимо Изосимовой, не в силах справиться с ощущением, будто в одиночку выпила весь коньяк. Ангелине было жарко, как в летнюю ночь у костра, и окунаться в прорубь взаимной неловкости она была не готова. Но Джебисашвили ей и не позволила - кое-как сосредоточив взгляд, она взяла Ангелину за руку и молча подняла со стула, затем уводя в темноту комнаты.       Разобранная кровать встретила два сплетённых тела слегка отрезвляющей прохладой. Лина заправлять постель не любила, в отличие от аккуратной Изосимовой, чей диван был собран и накрыт покрывалом. И сейчас нелюбовь Джебисашвили к порядку была кстати. Прохлада простыней со своей задачей прогонять наваждение справилась плохо - женщины лишь ненадолго оторвались друг от друга, робко заглядывая в глаза, а затем одновременно зажмурились вновь, погружаясь в единый вязкий сироп желания. Одежда на их телах будто истлела, во всяком случае только так можно было объяснить её неожиданное исчезновение и усилившийся жар, несмотря на наготу.       Ангелина пахла травами, горящей древесиной, летней ночью. Её кожа ощущалась на языке горьковатой сладостью, и Лина думала, что создала бы такую настойку, которую пила бы вместо воды. Джебисашвили пахла морем, весенней капелью, разогретым на солнце песком. И Ангелина думала, что отныне жажду можно утолить только прикоснувшись к хрупким ключицам. Поэтому она с упоением проводила языком по мягкой коже, переходя на шею и обводя татуировку. Лина под ней едва слышно выдыхала, запрокидывая голову назад. Опираться на повреждённую руку было больно, но Изосимова терпела, пальцами второй руки аккуратно исследуя подтянутое тело, слегка царапая ногтями выпирающие рёбра и подрагивающий живот.       Джебисашвили перевернула их неожиданно. Ангелина успела только коротко изумлённо выдохнуть, тут же теряясь под лаской уверенных губ. Лина целовала везде, хаотично разбрасывая обжигающие прикосновения по покатым плечам, крепким ключицам и мягкой, трепещущей от вдохов груди. Первый низкий стон колдовки миновал слух. Лина различила его кожей, подхватила губами, проглотив вместе со слюной. Джебисашвили провела ладонями по бокам Ангелины, оглаживая мягкую женственность, и спустилась поцелуями на живот. Изосимова выгибалась навстречу, запустив руку во вьющиеся тёмные волосы. Лина целовала уже округлые бёдра, пальцами невесомо пробегаясь по ногам, которые колдовка скрестила в лодыжках. - Ты ведьмовски красива, - прошептала Лина, прикусывая кожу на тазовой косточке. - Позволь мне...       Ангелина закусила губу, цепляясь за короткую боль, чтобы хоть немного вынырнуть из душного жара, прояснить тяжёлую голову. Скулы покрылись стыдливым румянцем. Изосимова никак не могла ухватиться хотя бы за одну мысль - они проворными змеями расползались в стороны, утекали из-под пальцев. Как же так вышло, что она, взрослая колдовка, сейчас плавится под тонкими пальцами недавней соперницы, взбалмошной грузинки, шепчущей такие неправильные, но такие будоражащие слова. И ей бы ещё чуть-чуть подумать, ещё немного охолонуть, но нетерпеливая Джебисашвили уже мягко разводила её ноги в стороны, а Изосимова не могла сопротивляться. И рвущемуся наружу громкому стону, когда Лина гладит горячую влажность, тоже сопротивляться не получилось.       Толчки небыстрые и аккуратные, как будто во взрывной Джебисашвили ненадолго выключили огненный темперамент, оставив безудержную нежность к стонущей и кусающей губы колдовке. Лина поцеловала её грудь, мазнула по губам, стремясь успокоить зудящую от немилосердного обращения плоть. И продолжила входить, пьянея от ощущения тепла на пальцах, от понимания, какой податливой может быть суровая ведьма. И вскоре Ангелина не выдержала - лёд на её внутреннем озере пошёл глубокими трещинами, вздыбился, вода нагрелась до состояния парного молока и вышла из берегов. Изосимова вскрикнула и вжалась в кровать, не замечая, как впивается ногтями в спину Джебисашвили. Лина слегка зашипела от боли и упала рядом с колдовкой. Дыхание падало в тишину комнаты тяжёлыми каплями, пока женщины приходили в себя.       Лина лениво поцеловала плечо Изосимовой, перекинув тонкую руку через её талию. Ангелина молчала, уставившись в клубящуюся под потолком темноту. - Ты жива? - пробормотала Джебисашвили, щекоча кожу предплечья лёгкими поглаживаниями. - Я... - Ангелина не нашла, что ответить. Она определённо жива, жизнь бьётся в ней неровной пульсацией, прокатываясь по всему телу. Но что ей с этим делать колдовка не понимала. Пальцы будто магнитом тянулись к телу Джебисашвили, но Изосимова из последних сил их удерживала. Она не может прикоснуться к Лине, не может очертить резковатый овал лица, не может повести пальцы к небольшой груди. Потому что надо прекращать этот иммерсивный спектакль. Потому что она банально не знает, что делать с чёртовым манящим женским телом. Ангелина не может прикоснуться к Лине, но эта невозможность осталась на уровне сознания, тогда как древнее, живущее желаниями уже давно управляло её руками. И Изосимова не помнила, как перевернулась на бок, а затем царапнула ключицу Лины, спустилась на грудь и сжала в ладони упругую плоть, слыша довольный выдох. Вместе с Ангелиной тело Джебисашвили ласкал тот самый юный воришка-ветер, пылко налетающий из открытого настежь балкона. И горячие прикосновения колдовки остужали его прохладные пальцы, отчего сознание плыло совсем.       Положение у Ангелины патовое - одна рука нерабочая, а на второй привычные пантеровские когти. И ровно до этого момента Изосимова обожала свои длинные острые ногти, выкрашенные в глухой чёрный. А сейчас они добавляют смятения, мешают наслаждаться желанием Лины. И колдовка неожиданно для себя плюёт на всё - на вбитые в голову стереотипы о сексе, на смущение, которое непременно сожрёт её в другой раз, на удивлённое "боже" со стороны Джебисашвили. Ангелина спустилась поцелуями по телу Лины, ощущая на губах соль, рождённую тесным жарким соприкосновением тел, и остановилась на лобке, раздумывая лишь пару секунд, прежде чем ощутить до этого неизведанный вкус.       Лина простонала громко и хрипло. Она не знала, от чего ей больше снесло крышу - от действий колдовки или от понимания, что, чёрт возьми, это действительно происходит наяву. Движения языка неумелые, рваные, но Джебисашвили было наплевать - она двигала бёдрами навстречу, закусывала костяшки пальцев и лохматила чёрные волосы Ангелины, которые щекотными волнами падали на её ноги. А Изосимова ко всему подходила основательно и со всей отдачей, поэтому беспрестанно обжигала дыханием и жалила языком до тех пор, пока женщина под ней не сорвалась на сиплый крик. Бёдра Джебисашвили сжались вокруг головы Ангелины, прищемляя разметавшиеся волосы. Изосимова выждала несколько мгновений и осторожно освободилась из захвата, из последних сил отползая к стене и прижимаясь к спасительной прохладе. Опьянение до сих пор не прошло, яростное смущение наполнило тело. Ангелина уже начала судорожно заковываться в привычный лёд, только бы не думать о том, что делала несколько минут назад, только бы не чувствовать талую воду, заполнившую тело по самое горло. Но планы снова разрушила Джебисашвили. - Прекрати сливаться со стеной. В угрызениях совести закопаешься завтра или когда тебе будет удобно. А сейчас давай спать.       И Лина просто протянула ей подрагивающую руку, нетерпеливо дёргая пальцами. Сил у Изосимовой нет совсем. Она справедливо полагала, что хуже уже не будет, поэтому без изящества свалилась рядом. Ангелина не любила спать с кем-то, не любила укрываться одним одеялом, не любила засыпать, не приняв душ и не почистив зубы. Но сейчас нет желания даже встать, чтобы выпить ледяной воды, которая хоть немного уймёт пожар, горящий во всём теле. И окончательно предавшая все свои принципы колдовка устроилась удобнее рядом с уютно сопящей Линой, накинула на них пододеяльник и закрыла глаза.