***
Грейнджеры, убедился Том, были воплощением английского среднего класса. Их сблокированный дом был построен из кирпича, у него было два этажа с чердаком сверху и подвалом снизу. Помещения были чистыми и со свежим ремонтом, стены были окрашены в цвета яичной скорлупы и кремовый без единого комковатого слоя поверх, как видел Том в старых зданиях в центральном Лондоне — где, взяв складной нож, можно было процарапать краску до первоначального слоя на основе мышьяка, нанесённого более века назад. В этом доме не было ничего такого, и он был готов поспорить, что ни одно из окон не было заколочено, а все туалеты были в помещении и спускали воду. Они также не претендовали на то, чтобы подражать высшим классам: он не увидел ни одного предмета мебели под старину, покрытого тёмной патиной, ни одной тяжёлой хрустальной люстры, ни одной невзрачной картины маслом XIX века в золочёной раме (купленной за целое состояние на аукционе!), и, прости Господи, ни одного чучела антилопы или ковра из тигра с этими ужасными остекленевшими глазами. Вместо этого их комнаты были функциональными и современными: у миссис Грейнджер было достаточно вкуса, чтобы не считать кружевные салфетки и высушенные цветы вершиной убранства дома. Что касается преобладания линолеума на первом этаже — ну, Том мог с этим смириться. Присоединившись к семейному ужину, Том и отец Гермионы впервые разделили нечто большее, чем мимолётное приветствие. Доктор Грейнджер был худым человеком, который носил очки, когда читал, или держал их на шнурке на шее, когда нет. Его каштановые кудрявые волосы были зачёсаны сзади набок и приглажены с помощью помады, но редели сверху. Он был чисто выбрит и опрятно одет в толстый джемпер поверх галстука и выглядывающих рукавов рубашки, когда садился за стол, вместо того чтобы надеть пиджак от костюма — видимо, Грейнджеры не заботились о том, чтобы придавать ужину особую формальность. А поскольку он не произнёс ни одной молитвы перед тем, как разделать жаркое, похоже, Грейнджерам было также наплевать на Б-га. Если бы Тому всё ещё хотелось завести себе отца, он решил, что доктор Грейнджер бы неплохо справился с этой должностью. Этот мужчина не был таким бесполезным маглом, как остальные: он был образован и немного неловок, но это лишь означало, что он с лёгкостью относился к родительству, что, по мнению Тома, было очень хорошо. Том так никогда и не смог смириться с авторитарностью строгого воспитателя. Но если наличие отца привело бы к тому, что миссис Грейнджер станет его матерью… Или ещё хуже: к Гермионе Грейнджер в качестве его старшей сестры. Нет. Исключено. Он был весьма благодарен за то, что он сирота, спасибо большое. Он предпочитал быть старым добрым Томом Риддлом, если альтернативой был бы Том Грейнджер. После ужина Тому показали его комнату на втором этаже. Она была комфортной, но обезличенной: металлическая кровать в середине с латунными столбиками и ножками, кресло и рабочий стол, а в углу — обогреватель и книжный шкаф. Постельное бельё было бледного, стерильного голубого цвета, и, к его облегчению, на стенах не было ни одного вышивания в рамке с цитатами из Библии или чуши про «дом, милый дом». Его большие ожидания относительно вкуса миссис Грейнджер в декоре дома не были ошибочны. — Моя спальня дальше по коридору, — сказала Гермиона, показывая ему его комнату. Она поставила кувшин с водой и стакан на прикроватный столик. — Туалет прямо напротив. У мамы с папой ванная присоединена к их спальне, поэтому тебе надо будет его делить только со мной. Складывай грязную одежду в корзину, а в шкафчике под раковиной есть запасные мыло и зубная паста. — Полагаю, это не так плохо, — заключил Том, отщёлкивая застёжки своего сундука. — Ты живёшь в тридцати милях от центрального Лондона, поэтому мы же не сможем ходить в Косой переулок постоянно, как прошлым летом? Я мог пройти оттуда пешком из приюта, но тебе приходилось ездить на автобусе или моторе. — Я спрошу маму, если мы можем присоединиться, когда она будет ходить за продуктами, — сказала Гермиона. — Но у нас есть кое-что получше, чем бегать в Косой переулок и надеяться, что никто не заметит, что мы левитируем книжки. Мы можем практиковаться в магии в подвале! — Правда? — спросил Том, оживившись. — Ты уже пробовала? — Нет, — нос Гермионы сморщился в слабой тени хмурого взгляда. — Пока нет. Мама мне не разрешает. Она сказала, что надо сначала дождаться, пока мистер Пацек зайдёт проверить защиту, — а затем её лицо осветилось предвкушением. — Он придёт завтра. Я не могу дождаться нашей встречи, у меня так много вопросов! Я никогда раньше не встречалась с иностранными волшебниками, мне всегда было интересно, как управляются Министерства других стран. В смысле, какие права у них на магический транспорт? И они не следуют современной политике, поэтому, как думаешь, как Министерства на Континенте решают, где их географические границы? Волшебная Британия всё ещё включает в себя Ирландию, а Священная Римская империя ещё существовала, когда был принят Статут… Она продолжала болтать, пока Том участливо кивал, раскладывая свою одежду и книги. Гермиону, хотя он и не знал о масштабах её карьерных устремлений, он не мог представить в роли прожжённого политика, настоящего государя политического ландшафта, как его описывал Макиавелли. Нет, не политик — она была прирождённым бюрократом. Она заглатывала книги и вдыхала правила: она читала запутанные юридические кодексы для развлечения. Том открывал их только, чтобы просмотреть нужные секции — его собственные приоритеты были направлены на то, чтобы выяснить, что ему может сойти с рук в соответствии с буквой закона. У них были общие взгляды на волшебную юриспруденцию (Как много волшебников знало, что запрещено привораживать коз в дом? Почему и как этот закон вообще был принят?), но, в конечном итоге, именно Гермиона восхищалась институтом закона. Его идеалом, если вообще не реальностью. Том положил свою волшебную палочку на тумбочку возле стакана с водой, прежде чем забраться в кровать. Он скучал по спальне Слизерина, и было трудно поверить, что он спал в обычной кровати — он считал ту кровать своей «обычной» — только этим утром. Было странно, что ночью его кровать не закрывали бархатные шторы с тёмно-зелёным пологом, отсекая тихие разговоры соседей, и не было видно Нотта по соседству, подрезающего ногти перочинным ножом. Он одёрнул свои руки, тянущиеся к несуществующей шторе, как будто по мышечной памяти. На утро Том был удивлён дополнительно накрытым местом за обеденным столом. Это были не тарелка и стул, оставленные для него напротив Гермионы. Это было пятое место. Он не мог точно определить социальное происхождение миссис Грейнджер, но он был уверен в её знании этикета о приёме гостей. Она знала, как считать места, так что же это такое? Тайна была раскрыта с появлением гостя на завтраке: мастера оберегов. Мистер Сигизмунд Пацек был молодым человеком возрастом между двадцатью и тридцатью годами, который, казалось, старается выглядеть старше и серьёзнее, чем он есть. Его усы были подстрижены в аккуратные усики и козлиную бородку, а его ботинки, купленные по каталогу, светились тем идеальным блеском, который часто можно увидеть у молодых клерков фирмы, пытающихся подражать старшим партнёрам. Крой его пальто был длиннее, чем было в моде, а края воротника были закруглёнными вместо накрахмаленных острых уголков. Он был бы непримечателен на улицах Лондона тридцать лет назад, но в это время он выглядел явно не к месту. Вышитые ярким узором из красных цветов и пересекающихся геометрических фигур лацканы его жилетки не помогали производимому впечатлению. — Доброе утро, доктор! Доброе утро, мадам! — сказал он, вешая пальто в вестибюле. — Вы не представляете, как сложно вкусно поесть в Лондоне. Рестораны хотят обслуживать только давних покровителей, или они не собираются принимать иностранцев, и единственное место, где я могу обменяться приятным разговором со своими волшебными друзьями-экспатриантами, — это какой-то злачный кабак, где подают только кровь! Я никогда больше не стану заказывать их егершницель с коричневым соусом, это уж точно. Он сел за стол Грейнджеров и заправил салфетку в воротник, бормоча про себя: — Мне совсем не понравился Лютный переулок. Атмосфера там преужасная. — Мистер Пацек? — сказала Гермиона. — Я Гермиона Грейнджер. Как Вы поживаете? — Хорошо, спасибо. Вы не могли бы передать бекон? — ответил мистер Пацек, опорожняя подставку для тостов в свою тарелку. Он поднял взгляд, только в этот момент заметив, что за столом были и другие люди помимо доктора и миссис Грейнджер. — А, малыши вернулись из школы? — Да, в Хогвартсе начались летние каникулы, — сказала Гермиона, которую, видимо, не волновало, что мужчина едва ли её старше назвал её маленькой. — Каникулы сильно отличаются в Дурмстранге? — Летние, я полагаю, на несколько недель короче, а зимние каникулы длиннее, чем заведено в Британии, — мистер Пацек щипцами положил бекон на свою тарелку. — А в столовой подавали копчёный бекон с соленьями и сырым луком, поэтому учеников обучали заклинанию для освежения дыхания в первый же день. Том решил, что настала его очередь допрашивать мужчину. Гермиона не могла забрать всё его внимание: — Это правда, что в Дурмстранге учат Тёмным искусствам? Мистер Пацек остановился посреди жевания с вилкой, застывшей на полпути ко рту. Он несколько секунд изучал Тома, его взгляд стал пронизывающим, а глаза сузились: — Теорию преподают в качестве факультатива в старших классах тем, кто соответствует необходимым академическим требованиям. И это не та тема, которую легкомысленно обсуждают за столом, молодой мистер Грейнджер. Я думал, Ваша прекрасная мать научит Вас хорошим манерам. — Я не… — зашипел Том. — Он не… — одновременно заговорила Гермиона. — Мистер Пацек, — спокойно сказала миссис Грейнджер, пока доктор Грейнджер наблюдал за разговором с недоуменной отрешённостью, — этот молодой человек — Том Риддл, он школьный друг Гермионы. Он останется у нас на лето. — Вы приютили ребёнка? Мадам, Вы столь же прекрасны, сколь и щедры. Доктор, Вы поистине благословенны, — мистер Пацек кивнул отцу Гермионы, а затем повернулся к Тому. — Мистер Риддл, значит, если Вы предпочитаете это имя: то, что британцы называют Тёмными искусствами, меньше ассоциируется с тьмой и злом, а больше — с традициями в учебном заведении Дурмстранга. Для старшекурсников преподаётся предмет традиционных прорицаний, на котором можно предсказать будущее, бросив гаруспик. Будущее можно прочесть таким образом, древнеримским способом, по внутренностям помазанных овец и жертвенных быков. Этого больше не преподают нигде, кроме нескольких школ, потому что в настоящее время многие перешли на хрустальные шары и колоды карт. Старинный способ признан грязным и варварским в сравнении, ведь считается, что наилучшие предсказания будут от волшебника, который держал нож, — мистер Пацек сделал глоток чая и торжественно продолжил. — Но есть ещё более старинный способ, который требует нож волшебника и плоть человека, — и вот это действительно варварство, и это то, что даже мы, иностранцы, поедающие лук, называем Тёмными искусствами. — Сэр, — робко сказала Гермиона, — уверена, они не преподают это в Дурмстранге? — Только общую теорию, — заверил её мистер Пацек. — Но этого достаточно, чтобы у школы была особенная репутация. — А это работает? — спросил Том, у которого не вызывало отвращения обсуждение человеческих жертвоприношений за столом. Под «плотью человека», подытожил он, мистер Пацек имел в виду магла и избегал использования этого слова за столом, чтобы не оскорбить чувств хозяев. — Если сейчас люди используют хрустальные шары, это должно подразумевать, что они лучше работают. Как выбирать двигатель вместо лошади — мотор обладает двадцатью пятью лошадиными силами, тогда как лошадь, ну, всего лишь одной. Менее эффективный метод быстро устаревает. — В теории человеческая плоть не будет работать лучше или хуже, чем хороший бык, — сказал мистер Пацек. — Но, по моему мнению, она хуже. Телец всю жизнь растёт под присмотром волшебного егеря, помазанный маслами и выкормленный свежими магическими травами в определённое время года, усиливающими его волшебные свойства. Когда предсказание окончено, его подают на ужин ученикам. Вы правы, мистер Риддл, в том, что между одним и другим действительно есть разница в эффективности. — Как насчёт тельца и хрустального шара? Как они сравниваются? — Том знал, что нельзя подходить к волшебству слишком научно, потому что магия была скорее искусством, но за спрос не судят. — Это, — сказал мистер Пацек, выглядевший несколько измученным при виде остывающего бекона и нетронутых тостов, — скорее зависит от мастерства провидца. Истинный провидец может предсказать будущее по свету звёзд, по падению пшеницы вслед за косой или перелёту гусей осенью. Инструменты нужны только любителям. Но я полагаю, что из всех инструментов кристаллы самые дешевые. — А Вы провидец, сэр? — Том! — зашипела Гермиона, пнув Тома ногой под столом. — Дай ему поесть! — Нет, я нет, — твёрдо сказал мистер Пацек. — Если бы я им был, мне бы не дали покинуть страну. Это остановило все разговоры на следующие пять минут. После завтрака Том впервые увидел подвал Грейнджеров. Крепкие деревянные ступеньки вели в подвал, чьё убранство полностью отражало вид остального дома. Он был чистым, с гипсовым потолком и стенами из глиняного кирпича со свежими белыми стыками без признаков влаги или мха, выложенными около десяти лет назад. Через каждые несколько ярдов располагались опорные столбы, по потолку тянулись трубы и три пустых патрона, куда можно было вкрутить лампочки. И там был один очевидный признак магии: площадь подвала в квадратных футах была по крайней мере в два раза больше, чем дома над ним. Он отражал звук, как пол фабрики, из которой убрали все машины, а потолок простирался в двадцати футах над его головой. Если бы Том не знал, он бы решил, что подвал заходит на соседскую территорию. Но поскольку он знал, он тихо восхищался силой заклинания Незримого расширения. Незаконного, если на то пошло. Знание о том, что это запрещено, делало демонстрацию магии ещё более впечатляющей, а навыки мистера Пацека как волшебника — раз уж его познания в Тёмных искусствах не оправдали ожиданий — заслуживали уважения. — Поскольку вы будете использовать это место в качестве бомбоубежища, оно должно быть соответствующе обставлено, — сказал мистер Пацек, доставая свою волшебную палочку и делая ею взмах. Из её кончика выплыли огоньки к стеклянным керосиновым лампам, висевшим на крюках у стен. Он взмахнул палочкой в одну сторону, и из угла комнаты откинулась складная ширма. За ней стояла латунная кровать, идентичная той, что была в комнате Тома, но с постельным бельём нежно-розового и фиолетового цветов. Мистер Пацек продублировал каркас кровати и матрас, установив вторую кровать рядом с другой, и принялся за одеяла и подушки. — Вы хотите те же цвета, юный мистер Риддл? — спросил он, глядя из-за его плеча. — Вы можете сделать их зелёными? — спросил Том. Один взмах палочки мистера Пацека, и его покрывало стало пастельным мятно-зелёным. — Таким? — Может, потемнее? — Не хотели бы Вы попробовать самостоятельно, юный сэр? — спросил мистер Пацек, вставая с кровати. «Коловария», кажется, — уже прошло много времени с тех пор, как мне нужны были слова для такого простого заклинания. — А как насчёт Министерства? — заметил Том. — Они не узнают, что я творю волшебство несовершеннолетним? Мистер Пацек подмигнул и постучал палочкой себе по носу: — Я сам установил обереги: эта комната обладает полным набором защитных средств, скрывающих вид, звуки и следы магии. Дополнительно тут установлена почтовая защита, чтобы перенаправлять всех этих докучливых сов от властей, и немного магии посложнее с наслоенной вариацией термоборической опоры Хендерсона, потому что мадам Грейнджер так отчаянно переживает об опасностях магловской артиллерии. Вы можете тут разводить драконов, и соседи никогда об этом не узнают, но я бы не рекомендовал открывать дверь, стоит сиру, кхм, учуять запах самки. Гермиона обещала, что они смогут практиковаться в магии в течение лета. Это был её дом, поэтому, если какие совы и прилетят из Министерства, они все будут на её имя. Гермиона была единственной волшебницей, зарегистрированной в этом районе. Согласно официальным записям, Том всё ещё жил в приюте в тридцати милях оттуда. — Коловария! — вызвал заклинание Том, и половина мятно-зелёного превратилась в глубокий изумрудный цвет покрывал спальни Слизерина. — Надо представлять не конечный результат, но сам процесс превращения. Думайте, как зелёный затемняет тот цвет, который Вы хотите. Подумайте о тенях закатного солнца или о нежных весенних почках, раскрывающих своё летнее великолепие, — подсказал мистер Пацек, поднимая руки и растопыривая пальцы, как лепестки цветов. Эти простейшие трансфигурации полностью состоят из принятия изменений и переходов и обуздания этой силы. Если Вы хотите попрактиковаться побольше, Вы можете попробовать другие методы. Индийские пейсли и мавританский зулляйдж всегда доставляли мне столько хлопот, когда я был ненамного старше вас. Помню, — с тоской сказал он, — что края теряли чёткость уже на третий день, а к концу недели совсем выцветали. Том нахмурился и попытался снова. Покрывало потемнело, но это был не тот богатый оттенок, который он действительно хотел: — Сэр, если Вы мастер оберегов, то почему Вы тратите время на… украшение интерьера? Я предполагал, что установление оберегов приносит больше прибыли. Мистер Пацек принялся за дублирование прикроватных тумбочек и превращение лишних в столы и стулья: — Это долгая история, — сказал он, удлиняя ножки стула и расширяя спинку с россыпью вырезанных тюльпанов. — Моя семья выпустила множество мастеров оберегов, которые строили стены волшебных гетто и старых городов на юге от Одры, — он уточнил, добавив, — что-то вроде Косого переулка или Хогсмида, я полагаю. Эти места открыты только для тех, в ком течёт кровь волшебников, но я не помню, чтобы британцы использовали слово «гетто». Но, — продолжал он, опустившись на стул и расправляя подол пальто, — при нынешней ситуации в Европе нельзя рассчитывать на работу, где в наши дни считается неприемлемым желание волшебника скрыть свою магию от маглов. Поэтому я приехал в Британию, где обнаружил, что большинство семей не нуждаются в мощных защитных щитах, но многие хотят обновить парадные салоны или защитить свои шкафы от докси. — Кажется, Вам не очень-то импонирует Гриндевальд, сэр, — сказал Том как можно невиннее. У него уже были некоторые представления о привязанностях Пацека. Этому человеку не доставляло неудобств сидеть за столом магловской семьи, есть магловскую еду. После общения с учениками вне Слизерина он знал, что многие волшебные семьи его однокурсников, хотя они и относили себя к людям либеральных наклонностей, лишь изредка осмеливались оказаться в магловском мире, а уж тем более поужинать или пообщаться с настоящими магловскими людьми. (В глазах Тома было очень мало тех, кто считался настоящими людьми, так что их мнение на этот счёт было вполне обоснованным.) Эти волшебники могли отправиться на осмотр достопримечательностей или погулять возле витрин, расположенных в районе Чаринг-Кросс, где располагался «Дырявый котёл», но они не могли разобраться, что к чему, в шиллингах и пенсах, разменянных с галлеонов гоблинами Гринготтса. Если их не обманывали в магловских магазинах, то только благодаря честности торговцев. — Меня не интересует политика, — сказал мистер Пацек, стряхивая несуществующую пыль с отглаженных брюк. Я был рождён в Богемском королевстве и выбрал жить жизнью Богемии. Этот Лорд Гриндевальд, — он с насмешкой фыркнул, — не разделяет идею laissez-faire, как я. Если бы всё было по-моему, я бы зачаровывал витражи в соборах Старого города Праги. Если всё будет по его, я буду устанавливать защитные заклинания на двери и окна его magnum opus, его «Нурменгарда». Я никогда не встречал его лично, — продолжал мистер Пацек, покручивая палочку одной рукой, как будто в нервном тике, — но я читал его работы о «свободе для волшебного народа». Я не уверен, что он понимает значение слова «свобода». — Я и сам никогда не читал его работ, — сказал Том, сев на зелёное покрывало своей кровати, дотрагиваясь до мягкой ткани и идеально отстроченных стежков, которые когда-то вышли из индустриальной швейной машинки, но теперь были воспроизведены магией. — Я лишь слышал о его политике из третьих источников — и не самых надёжных, — но я считаю, что его идея «свободы» это не столько «свобода для», сколько «свобода от». Свобода от преследования, от жизни под прикрытием и от использования такого огромного количества нашего времени и ресурсов на защиту нас и нашего общества. В Министерстве магии работают десятки волшебников и волшебниц для избавления от последствий несчастных случаев и изменения памяти, когда те же самые люди могли бы изобретать новые зелья, писать новые книги или даже, например, зачаровывать витражи соборов. Но общество решило, что им важнее применять больше заклятий забвения к свидетелям, чтобы сохранить магическую тайну. — У Вас очень светлый ум, мистер Риддл, — заметил мистер Пацек. — Я слышал, что юный герр Гриндевальд говорил с таким же огнём, когда ему было шестнадцать. Если Вы решите присоединиться к его крестовому походу, когда подрастёте, надеюсь, Ваш светлый ум сослужит Вам хорошую службу, когда придёт время объяснить Вашей маленькой мисс Грейнджер, почему все дети, подобные ей, должны быть воспитаны как приёмные во имя высшего блага Гриндевальда. — Что Вы имеете в виду, сэр? — сказал Том. — Приёмные? — Волшебники, рождённые маглами, — мистер Пацек поднял брови, и его серые глаза загорелись от света дюжины ламп. Он прямо встретился со взглядом Тома, и, в отличие от многих, кто пытался посмотреть на него свысока, мистер Пацек не отвёл его. Он не подавал никаких молчаливых, интуитивных признаков признания власти Тома, как другие, кто уступал его высшему месту в неофициальной иерархии, опустив голову или ссутулив плечи. Том был слегка ошарашен: он так привык иметь дело с бесконечными стаями скворцов, что было удивительно встретить кого-то, кто не был скворцом, хотя он и не демонстрировал свои когти. — Вы же не считаете, — сказал мистер Пацек, — что в великом видении Гриндевальда будущие волшебники могут быть отданы в руки рабов и животных? Разум Тома бешено рыскал в поисках ответа, который бы не скомпрометировал его. Мистер Пацек был близок к Грейнджерам, достаточно близок, чтобы его пригласили разделить с ними трапезу. Гермиона уважала его, и было нетрудно увидеть, почему: у неё была привычка так делать, когда она встречала взрослых, показывающих себя начитанными и интеллектуально одарёнными. Такие люди были редкими относительно общей популяции волшебников, и в то же время их было слишком много для спокойствия Тома. Он считал, что для Гермионы было удивительно недостойным лебезить перед ними в восхищении. Они были гораздо старше — конечно, они прочитали больше книг, чем она. Да, это было редким явлением, учитывая ненасытный аппетит Гермионы к книгам, но это всё равно не повод для такого отношения. Рыжий цвет волос был самым редким из встречающихся в природе, но никто не видел, чтобы Том Риддл поклонялся Альбусу Дамблдору. Том рассудил, что люди также относятся к Рождеству, хотя лично ему нет никакого дела до «праздничного настроения». — Я бы не сказал, что наличие магии — единственный решающий фактор ценности человека, — сказал Том, стараясь звучать дипломатично. — Но если уж мы должны бросаться определениями «вышестоящий» и «нижестоящий», и если должно существовать определение превосходства, базовое требование, прежде чем человеку будет позволено участвовать в магическом обществе, то это должна быть магическая кровь, а не магия. В первый год в Хогвартсе Тому рассказали, что магия передаётся по наследству, и из этого он сделал вывод, что они с Гермионой должны были получить своё волшебство откуда-то ещё. Он обнаружил, что ему было легко принять это — идею, что родители Гермионы происходили из класса, отличного от отбросов южного Лондона, вроде забытых в приюте Вула детей и их бесполезных прародителей. С точки зрения социальных классов это действительно так, несмотря на все идеалистические эгалитарные взгляды Грейнджеров и их открытое отрицание. Если бы между одной группой и другой существовало врождённое, физическое различие… Тогда презрение Тома к нижестоящим было бы полностью оправдано, не так ли? Он читал о случае «Тифозной Мэри» — женщины, у которой было заболевание, которое она могла передавать другим, но сама она не проявляла его симптомов. Почему магия не могла работать так же? У него не было никаких доказательств, чтобы опровергнуть эту теорию, но в то же время он сомневался, что было проделано достаточно работы в отрасли магической наследственности. Он просмотрел библиотеку в поисках информации о своём таланте и не нашёл ничего, что стоило бы его времени. Конечно, было интересно узнать, что волшебники могут производить магическое потомство от человекообразных, таких как гоблины и вейлы, но это же было не очень полезно? (Какая-то его часть мечтала, чтобы он этого не знал, потому что он больше никогда не мог читать о кентаврах без мысли о том, откуда они произошли.) — В Британии, — он заговорил уверенным голосом, — контроль над национальной валютой передан гоблинам по договору, поэтому было бы лишено смысла ограничивать ценность только волшебниками и ведьмами, нарекая остальных чудовищами и рабами. Разве что, если волшебникам хочется полностью осознать значение того, что маглы прозвали «Великой депрессией». К тому же я бы ни за что не стал сражаться за дело Гриндевальда, — продолжал Том с полной убеждённостью. Он бы ни за что не сражался, не с риском для своей жизни, ради какого-либо дела, кроме его собственного. — Его платформа — «будущее волшебного рода». Что-то вроде «будущее волшебства» вызвало бы гораздо меньше разногласий и оттолкнуло бы меньше потенциальных последователей. И тут мистер Пацек сделал неожиданное. Он рассмеялся: — Господь милостивый, мальчик! Вы же не собираетесь стать политиком через несколько лет? — А Вы бы поддержали меня, если бы собирался? — спросил Том. — Через десять или двадцать лет? — сказал мистер Пацек. — Я бы не пошёл против Вас. Не думаю, что я смог бы, даже если бы попытался. Том был очень рад это услышать. Наконец-то волшебник понял своё место. — Зачем ждать двадцать лет? — сказал Том. — Почему не сейчас? Уверен, что Вы собираетесь вскоре вернуться домой, а не через десятилетия? Мистер Пацек потряс головой, издавая тихий смешок: — Вы ещё и наполовину не закончили своё образование. Хоть Вы и мечтаете о политике, но пока Вы школьник, а не политик. — Не всем необходимо школьное образование для великих свершений, — заспорил Том, думая о разговорах шёпотом, которые раздавались в спальне Слизерина, где Нотт рассказал им, что ему известно об изгнании Тёмного Лорда, и все они высказали свои предположения о том, что именно он должен был сделать, чтобы заслужить приказ об отчислении. — Некоторые люди — исключение из правил. Они исключительны… — …Вы считаете себя исключительным, молодой человек? — Я знаю, что я исключителен, — сказал Том, и его глаза заблестели, озарив его жаждущее лицо. — Я могу это доказать. Спустя мгновение Гермиона спустилась по лестнице с большим бесформенным мешком, волочащимся за ней. — Смотрите, что у меня есть! — прокричала она. — Это ведь не тело? — сказал Том с бесстрастным лицом. — Это волшебная палатка! — ответила она, бросив мешок в его сторону. Том несколько секунд утопал в ткани, пока не раздался громкий «ВУШ!», и она сама не разгладилась — стены поднялись над его головой, укрепляясь в жёсткие линии, и расширялись, пока он не обнаружил себя сидящим на полу небольшой комнаты, устланной ковром, без мебели и довольно простой на вид. Сбоку открылся проход, впустивший Гермиону и мистера Пацека. — Мама с папой купили волшебную палатку для подвала, — восторженно сказала Гермиона, бегая по комнате и откидывая разные части стен, которые оказались дверьми. — Чтобы обереги работали, нам нужно будет отключать электричество и водопровод. Если нам придётся проводить здесь продолжительное время, нам понадобится ванная, — папа говорит, что он не может сосчитать, сколько раз люди испражнялись на себя во время воздушной тревоги в бомбоубежищах. Там даже есть волшебная цистерна с проточной водой на кухне. Я уже говорила, что там есть кухня? — Интересно, — сказал Том ровным голосом. — Ты знаешь, что это значит? — Что? — Твой подвал официально стал лучшим местом, чем твой собственный дом, — сказал Том, поднимаясь на ноги и обходя помещение палатки. Он ткнул в стену пальцем, и она прогнулась и смялась, но быстро вернулась в первозданное состояние. — У меня уже здесь есть кровать. Каковы шансы уговорить твоих родителей разрешить мне переехать сюда до конца лета? — А как же солнечный свет и свежий воздух? — спросила Гермиона, в задумчивости кусая губу. Том мог видеть, что она пытается подобрать хороший аргумент в свою защиту. — Здесь только лампы для света. Они, может, и волшебные, но это не тоже самое, что выходить на улицу. — Я живу в подземелье десять месяцев в году, меня это ни сколько не волнует, — сказал Том. Мистер Пацек прочистил горло: — Я могу предложить решение: окно, которое повторит вид из окна Вашей спальни. Оно будет похоже на те, что находятся в императорских дворцах Вены, созданных для одной из старых эрцгерцогинь, когда она захотела иметь вид на сады перед своим летним домиком в Больцано. Это не настоящее окно, которое открывается и закрывается, а лишь красивая движущаяся картинка. Но оно дарит естественный солнечный свет. — А Вы можете сделать больше одного? — жадно сказала Гермиона. — Это трудно? Расстояние между окнами влияет на стабильность заклинаний? Том вздохнул. Это надолго.***
«Сносное» было подходящим словом, чтобы описать лето Тома. Во все прошлые лета ему удавалось днями напролёт не говорить ни о чём, кроме элементарных любезностей. У него была своя комната в приюте Вула, свой угловой столик в столовой, и ему не нужно было ходить в школу во время каникул, поэтому общение с другими детьми было возможным, но не обязательным. Они с другими сиротами пришли к молчаливому соглашению много лет назад, что если они не будут его беспокоить, то он не будет вынужден возвращать им должок сполна. Но этим летом у Тома не было другого выбора, кроме как прилагать усилия для поддержания отношений с другими людьми: ему надо было думать о том, что сказать, помимо погоды и войны, — двух темах в последнее время, которые стали центральной частью любой обыденной светской беседы. Это было терпимо, потому что в этот раз у Тома была магия. Он расценивал это испытанием на прочность — пережить образ жизни среднего класса из пригорода и остаться невредимым. Если Гермиона могла делать это в течение десяти лет, то он мог вынести в течение десяти недель. Некоторые вещи были бóльшим испытанием, чем другие. Такими вещами были приёмы пищи. Том предпочитал проводить как можно больше времени в подвале, читая и отрабатывая заклинания из учебников третьего года. Но еда, к его огромному раздражению, была неизбежна, поэтому три раза в день ему приходилось тащиться наверх, сидеть за столом и отрывать свои мысли от магических тем, чтобы поддерживать разговор. За столом часто обсуждались новости из радиоэфира. Нехватка продуктов, обязательная служба, эвакуации, налёты Люфтваффе на Шотландию и Уэльс. Это были магловские новости, которые ещё в прошлом году Том счёл неподходящими для его собственных интересов, но теперь они были ему неприятно знакомы. Жизнь была гораздо проще в Хогвартсе, где слизеринцы знали, что ему ни в коей мере не интересен квиддич, а, будучи лучшим на своём курсе, ему не нужно было обмениваться ни с кем конспектами. Поскольку они были в школе, считалось уместным приходить за стол с книгой. Многие из его сокурсников приносили свои домашние работы на завтрак, спеша закончить последние несколько дюймов своих эссе за минуты до срока. В Хогвартсе он знал, что был другим. Он разделял еду, спальню, гостиную, семь школьных предметов с учениками своего факультета, но держал некоторую дистанцию, вежливое, но отрешённое поведение. Он был отзывчивым и сочувствующим, но не особенно дружелюбным. Никто не называл его по имени. Никто не трогал его или его вещи без разрешения. По правде говоря, это считалось элементарной вежливостью для большинства слизеринцев, воспитанных в традиционных, консервативных семьях, где нормы поведения в обществе не менялись с начала девятнадцатого века. Он бы ничуть не удивился, если бы узнал, что мать Эдмонда Лестрейнджа обращалась к его отцу «мистер Лестрейндж» вместо его настоящего имени. В доме Грейнджеров его отличия — и его самовнушённая дистанция — были проигнорированы во имя гостеприимства. Доктор и миссис Грейнджер хотели, чтобы он почувствовал радушный приём в их доме, в их семье, и это было одним из самых обескураживающих опытов в жизни Тома. Это было не похоже на первое посещение оперы, когда он сразу устроился там, будто он там был своим, не чувствуя никакой неловкости от того, что к нему с почтением относятся взрослые в два или три раза старше его, которые берут его пальто, наливают ему напитки и называют его «сэр». Это было противоположным. Грейнджерам было неловко делать вид, что он был частью их семьи: они явно осознавали, насколько неуместным был новый член их «семьи». Том изучал их лица, когда они улыбались и передавали ему мармелад по утрам, высматривая отблески напряжённости в их глазах и морщинках вокруг рта, которые бы явили ему неискренность их дружелюбных приветствий. Однажды он поймает их, когда они оступятся: он докажет им, что их идеи об альтруизме были ничем иным, кроме лжи, которую они рассказывали себе, чтобы чувствовать себя лучшими людьми. А до тех пор он принимал их гостеприимство. Не было причин, почему ему бы не стоило брать лучшее из сложившейся ситуации. В настоящее время у него не было большого выбора, чтобы воротить нос от перспективы постели и трёхразового питания. Ему помогало, что мистер Пацек присоединялся к ним за ужином по выходным. Он был взрослым, и его считали интеллектуально равным себе доктор и миссис Грейнджер, признавая, что он был профессионалом своего дела — но тем не менее чужаком в их семье. Он родился и вырос среди волшебников, и его изумляли электрические приборы вроде телефона, дверного звонка и тостера мистера Грейнджера, отчего он обзавёлся привычкой замерять время его работы своими карманными часами. Он выключался ровно за девяносто секунд, каждый раз приводя мужчину в громкий восторг. Он также был европейцем, что означало, что новости британского фронта по радио не трогали его. Это было естественным, что мистер Пацек не обратил внимания на новость о немцах, сбросивших бомбу на Лондон за неделю до начала учебного года. Она приземлилась в районе центрального Лондона, лишь в трёх милях от сиротского приюта Вула. Том тоже не обратил внимания, сидя в гостиной Грейнджеров с раскрытой на коленях книгой, но он почувствовал вес пристального взгляда миссис Грейнджер. Она была первой в семье, кто посчитал в уме расстояние. Несколько минут никто не произносил ни слова, пока диктор беспроводной связи призывал всех жителей Большого Лондона отправиться в ближайший пункт временного убежища. Доктор Грейнджер встал и выключил радиоприёмник. — Не удалиться ли нам в подвал? — сказал мистер Грейнджер, складывая газету. — Я так рада, что мы успели всё подготовить вовремя, — миссис Грейнджер пробормотала мужу, поднимая свою корзинку с шитьём и следуя за ним к двери в подвал. До конца вечера Том ни разу не пожаловался на Грейнджеров, даже в своих личных размышлениях.