Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1944 Комната была пустой, и всё было ложью. Это утверждение не выходило у Тома из головы. Оно отдавалось эхом, росло и трансформировалось с каждым повторением, пока его первоначальное значение не исчезло в его сознании, а поверхность не начала отслаиваться, открывая ему истинную форму, скрывающуюся под фасадом неприятной правды. Обвинение. Каждое утро перед уроками Том ел свой завтрак на дальнем конце стола Слизерина под знамёнами факультета, бархатные змеи в зелёном и серебряном вздымались в извилистых спиралях и шипели на другие ожившие знамёна — резвящихся львов, дремлющих барсуков и высокомерных орлов. По пути в свою спальню он проходил Вестибюль, и свет факелов мерцал по ряду песочных часов, изумруды, сгрудившиеся в нижней половине, ознаменовывали продолжавшийся прогресс Слизерина в сторону очередного Кубка школы. Вместе эти образы были невысказанным напоминанием того, что он подсмотрел в Тайной комнате. Они стали бессловесной насмешкой над тем, чего ему не хватало. Каждый вечер он садился в закреплённое за собой кресло у камина, лучшее место в Общей гостиной Слизерина, и исследовал членов своего факультета. Они и понятия не имели о существовании наследия Слизерина, Тайной комнаты, легенды среди студентов Слизерина. Для них это было не более чем традицией в канун Дня всех святых для первокурсников, идеей, дальнейшее распространение которой зависело от тех немногих, кто мечтал и верил, что она может быть реальной. В это число не входил Том Риддл, который знал, что Тайная комната была настоящей и кто видел лицо Салазара Слизерина своими собственными глазами. Руки Тома касались каменного образа основателя, распознавали отсутствие следов резца на каменных веках и складках мочек ушей, что говорило о том, что статуя была создана трансфигурацией, такой же гладкой и бесшовной, как трансфигурированные тоннели за пределами Комнаты. Такое могущество и в таком масштабе! В любой другой день Том восхитился бы этим. Он бы говорил об этом с Гермионой и вовлёк бы её в увлечённую дискуссию о том, как это было сделано тогда и возможно ли повторить это сейчас. Но сегодня, в последние несколько дней, в последнюю неделю теоретическая трансфигурация была лишь проходящей запоздалой мыслью, уступившей место насущной проблеме, занимавшей его разум, нашёптывающей ему каждый час каждого дня. От снов по пробуждении за час до завтрака, когда водянистые окна светились зелёным от восходящего солнца, до тихих часов после отбоя, когда Том смывал с себя в душе въевшуюся грязь, налипшую за день подвергания себя встрече с другими людьми, он слышал, что Комната звала его. «Комната открыта…» Она шептала ему, когда Том стоял под капающей лейкой душа, подняв одну руку, чтобы призвать своё полотенце с вешалки. Он едва ли осмеливался дышать, уши силились поймать ещё одно приглушённое слово в мареве клубящегося белого пара. «Освободившись от дремоты, пробудившись к воздуху и небу… Пробуждённый и ожидающий…» Шёпот продолжался. На уроках, по дороге на ужин, после собрания старост. Никто больше не слышал тихо произнесённых слов, уж тем более никто не понимал их смысла. Лицо Гермионы оставалось пустым и растерянным, когда он спросил, узнала ли она говорящего. «Ожидающий…» Том искал источник шёпота, не до конца позволяя себе поверить, что он происходил из глубины его собственного сознания. Он не мог представить этого. Он знал, что он не был безумен. «…И ищущий». Это не было безумием. Не могло быть. Должно было быть ещё одно объяснение: магия. Его осторожные вопросы Гермионе не произвели никакого ощутимого результата, и он не собирался спрашивать её о симптомах волшебных болезней, чтобы не пробудить в ней естественный инстинкт вмешательства. В прошлый раз, когда Том испытывал физическое недомогание, Гермиона заставила его принимать зелья и идти в кровать в установленный час каждый день, задушив его благонамеренной заботой. И Том, хоть и любил особое внимание, уделяемое ему в других случаях, не любил, когда с ним обращались как с ребёнком в таком состоянии, но тогда он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Соседи по спальне Тома тоже не заметили никаких странных звуков — не то чтобы он удосужился их тщательно расспросить. Нотт, самый наблюдательный из мальчиков Слизерина, не выглядел, будто что-то услышал, хоть Тому и было трудно отслеживать его, когда Нотт прикладывал немало усилий для стратегического избегания. Нотт обзавёлся странной привычкой покидать Общую гостиную всякий раз, когда видел Тома, пересекающего вход. По вечерам Нотт прятался за шторами своего балдахина, а не присоединялся к играм в карты с другими мальчиками или придумыванию ответов для домашней работы на день. Однако это не было слишком необычным, когда Том вспомнил, что Нотт предпочитал заниматься в библиотеке, где он мог работать в одиночку, без соседей по спальне, подглядывающих ответы через его плечо. В поисках альтернативных источников советов Том порылся в нижних слоях своего сундука, пока не нашёл разрозненные листы пергамента, скопированные из учебника целительства, который он одолжил у Розье на четвёртом курсе. Medicamenti Magica, шестой из семнадцати томов: он попросил Розье принести именно этот, потому что он был ориентирован на волшебное целительство разума. До того, как Дамблдор начал давать ему уроки окклюменции на шестом курсе, он искал информацию в более и более неизученных учебниках по магии разума. В конце концов, это было бесполезное занятие, но он узнал о различных формах магического повреждения психики — недуге, который чаще всего возникал в результате любительских Обливиэйт и варки зелий без прочтения инструкций. Просматривая заметки, он начал перечитывать свой список симптомов. Сильные колебания настроения? Не больше обычного, решил он. Это исключало возможность побочной реакции на ингредиенты зелий. Он не принимал никаких зелий, и его не пичкали ими без его ведома. Незначительные или лёгкие эмоциональные колебания, сопровождаемые слабыми мышцами и тягой на еду в определённые периоды месяца? В последний раз, когда он проверял, он не был ни женщиной, ни оборотнем. Это было бесполезно. Он перешёл сразу в конец списка. Видения, иллюзорные фигуры или голоса? Том перевернул на следующую страницу, его руки дрожали. Потеря времени в недавних воспоминаниях, неучтённые часы за последнюю неделю? Хорошая новость, обнаружил Том, что он не был жертвой одержимости через нечаянный контакт с прóклятым артефактом или злобным духом. Плохой новостью было, что Том был очень уверен в том, что его дилемма не имела отношения к рядовой болезни разума или тела и, скорее всего, его одолевал призрак. Это было… абсурдным. Он не знал, что с этим делать, но чем больше он об этом размышлял, тем больше это имело смысл. Хогвартс был одним из самых магических мест Британских островов, пропитанный тысячелетней историей. Тысячу лет студенты творили волшебство в его коридорах, десятки директоров накладывали новые чары поверх старых, сотни профессоров приходили и уходили, оставляя после себя портреты, и книги, и странные учебные материалы, которые находили своё место в чуланах для мётел и пыльных классах. Не могли ли его исследования в Тайной комнате, одном из самых старых помещений внутри или под зáмком, причинить некоторый странный феномен магической пертубации? Тайная комната, своего рода артефакт основателя, должна была содержать в себе тайные и могучие свойства. Возможно, Салазар Слизерин построил механизм для передачи частички своих сил кому-то, кто был достоин продолжения его наследства — но где-то по пути инструкции были забыты или сам инструктор потерялся в лабиринте реноваций и работе палочкой. Если Гермиона и Нотт не заметили никаких голосов, то это лишь потому, что именно Том открыл Тайную комнату, произнёс пароль магическому входу, встроенному в раковины ванной, и переплетённым змеям перед самой Комнатой. Двое других внесли свой, да, незначительный, вклад, но именно Том нашёл Комнату и предоставил им доступ. Исключено, что он бы попросил совета у Дамблдора или сдался бы в больничное крыло. С такими ограничениями и пониманием, что бы это ни было — призрак, чудовище Слизерина, магический отпечаток самого человека, — он хотел увидеть это своими глазами. Поэтому он искал компанию своего собственного монстра. А как можно лучше поймать монстра, чем с монстром? Комната, которую он выделил для хранения акромантула, оставалась непотревоженной за летние каникулы. С начала учебного года он наложил оберег Гермионы, отгоняющий незваных гостей, который она довела до совершенства, чтобы держать горничных подальше от её комнаты — или, как он думал, их комнаты. Оберег был заякорен рунами (наутиз и иса, чтобы ограничить и усилить), вырезанными внутри двери возле косяка и засова, и вырезанными в обратную сторону снаружи (чтобы ухудшать и препятствовать). Руны не смогут обеспечить безопасность акромантула внутри комнаты, но они не позволят другим людям случайно войти и выпустить его наружу. Войдя в комнату и закрыв за собой дверь, Том зажёг факелы, очистил пыль, которая скопилась в углах комнаты, и пнул ногой крышку сундука. Тунк! Он услышал сухой скрежет изнутри сундука, но крышка так и не поднялась. — Ты проснулся? — спросил Том, вытаскивая свою палочку. Пальцы пробежались по линии тисовой рукоятки и бороздкам на древке, оставленным зубами собаки его отца. — Я отдыхаю, — из сундука раздались приглушённые слова, за которыми последовало несколько острых кликов. — У тебя было достаточно отдыха, — нетерпеливо сказал Том. — У меня есть задание для тебя. — Я счастлив остаться здесь. — Это исключено! Из багажника послышался шорох, а затем внезапная и многозначительная тишина. Том откинул крышку сундука под громкую тираду гневного чирикания. — Я не стану повторять, Паук, — сказал Том. — Меня одолевает то ли привидение, то ли дух. Тело акромантула было сложено возле его ног. Его большие суставчатые конечности были покрыты густыми чёрными волосами, которые стали ещё гуще за годы с тех пор, как Том вытащил его из чулана Хагрида. Одна за другой ноги вытягивались, словно лезвие карманного ножа, пока перед ним не открылись глаза акромантула, блестящие и лишённые век, жидкие чёрные, светившиеся оранжевым в колеблющемся свете факела. Его челюсти кликнули: — Вы разговариваете не с привидением. И не с духом. — Откуда ты знаешь? Волосатые конечности дрожали от волнения. Том провёл достаточно времени в сознании акромантула, чтобы усвоить некоторые простейшие признаки языка тела членистоногих. — Он перемещается под камнем, проходит сквозь него, и камень дрожит от его бдений. Вода меняет свой путь там, где он проходит, когда он поднимается снизу. Он не охотится, пока не охотится — но он ищет. И он голоден. — Ну, это было полезно, — заметил Том. — Что это? Паук поднял свои лапы, яростно дёргаясь: — Мы не говорим о нём! Мы не называем его! — Готов поспорить, ты даже не знаешь, — фыркнул Том. — Откуда тебе, в любом случае? Ты годами не был за пределами этой комнаты. — Наш вид знает, что его стоит бояться благодаря инстинкту, глупый человек, — сказал акромантул. — Вы ищете смерти, если осмелитесь посмотреть на него. — «Инстинкту»? — повторил Том. — Значит ли это, что твой вид знает о его существовании? Это какое-то магическое существо? Хищник? — Не просто существо — великий и смертельный враг! — Значит, существо, — сказал Том с облегчением, что это не было привидение. Он не был уверен, какие заклинания помогли бы против призраков. Он читал о ритуалах экзорцизма, но большинство из них изгоняли призраков из мест их смерти, вместо того чтобы изгонять их в Следующее Великое Приключение. Не было никакого способа заставить их, пока призрак сам не решит уйти навсегда. Призрак сэра Николаса, например, был казнён в Лондоне, но каким-то образом оказался в гриффиндорской башне в Шотландии. — Которое ест пауков. Это то, что он ищет? Перекус? Акромантул вздрогнул, и по его телу прошла волна, восемь крайних суставов конечностей сгибались и изгибались, за ними следовал следующий, пока они не достигли выпуклой формы грудной клетки в центре. К отвращению Тома, это было похоже на сжатие волосатого чёрного сфинктера: — Партнёра. Место гнездования. Территорию для высиживания. Последнее тепло перед наступлением темноты. — Значит, ты мне не скажешь, что это, — размышлял Том, — но при этом ты хорошо осведомлён о том, как оно охотится. Хм-м, интересно… Это змея? Акромантул испуганно зачирикал. — Это не ответ, — сказал Том. Он поднял свою палочку. — Империо. Акромантул заговорил, его голос принял любопытный пищащий оттенок, похожий на звук воздуха, выходящего из проколотой велосипедной шины: — Он величайший в своё роде. Пока он дышит и питается, он растёт. Это Тот-Кто-Проходит-В-Тишине. — Что это вообще за имя? — сказал Том. — Как он может проходить в тишине, если ты можешь почувствовать его движение? — Когда он проходит, — ответил паук, — всё замолкает. — Это загадка? — настаивал Том, увеличивая давление на разум паука. — Это то, как мы его знаем, — сказал паук, и его передние конечности разрозненно кликали о каменные плиты. — Несущий Тишину. Том взмахнул палочкой, и проклятие остановилось. Не было смысла продолжать. Паук знал что-то о таинственной природе существа, но не мог назвать его в терминах человеческой иерархии. Это было одним из недостатков проклятия Империус — его использование по сбору информации было ограничено интеллектом и образованием цели. И, несмотря на то, что акромантул обладал некоторой формой примитивной биологической памяти, весь его жизненный опыт вращался вокруг сна в коробке и кормления объедками со стола. — Однажды ты попросил увидеть небо, — сказал Том. — Тогда я отказал тебе, но, возможно, я передумал. — Я не могу покинуть эту комнату! — Ты пойдёшь, если я скажу тебе идти, — сказал Том холодным голосом. — Куда и когда я скажу тебе. Челюсти паука сомкнулись, кончики блестели от яда. Его голова опустилась между передними лапами, а остальные волосатые ноги оборонительно обвились вокруг тела: — Вы делаете гибельный выбор, пытаясь найти его. Лучше подождать, пока он насытится и вернётся в спячку. — Я не боюсь его, — сказал Том, и это был конец спора. Он захлопнул крышку сундука и покинул комнату, размышляя, как наилучшим образом использовать способности акромантула. Его способность почувствовать вибрацию — это могло быть полезно для отслеживания прохода «Несущего Тишину» по замку. Но это будет полезно лишь для того, чтобы проследовать за ним. Он хотел увидеть его своими собственными глазами, а не просто почувствовать его движение, одалживая чувства и способности кого-то ещё. Он хотел… поймать это. Это. Существо такой силы, что остальные дрожали от ужаса даже от упоминании его имени. Что могло бы быть более подходящим наследию Салазара Слизерина, чем «Несущий Тишину»? (Том лично считал, что это было несуразное имя — слишком длинное, слишком туманное, — но если оно приносило страх низшим существам, его эффективность была неоспорима.) Какого дьявола это вообще было возможно? …Дьявола. «Вода меняет свой путь там, где он проходит». Том вспомнил путешествие вниз, вниз, вниз в тоннели под замком. Часы продираний через холодный осадок и осколки костей и быструю остановку, где Нотт пнул пол ногой в ботинке. Кости русалки, сломанные на части — загнутый набор рёбер, похожих на человеческие, подвздошные кости, похожие на рыбий хвост, и высушенные плавники, тонкие, как опахала выщипанных перьев. «Никто не охотится на тигров, тыча им в пасть», — вспомнил Том. У него же есть проводник? Теперь осталось только найти наживку.

***

В последний ясный день октября студенты Хогвартса en masse торопились в Хогсмид, опустошая магазины сливочного пива, сладостей и петард для празднования Хэллоуина в Общих гостиных после официального школьного ужина. Зачарованные кареты гремели всё утро, вывозя студентов из замка к главным воротам, а всполохи красного и синего света вспыхивали из окон. Том, проверив обе стороны коридора, перенёс по воздуху сундук акромантула из его комнаты, наложив Дезиллюминационное заклинание и на него, и на себя. Портреты, закоренелые любители подслушать в лучшие дни, ничего не заметили, когда он прошёл мимо. Несколько оторвавшихся от группы болтались в Вестибюле, но Том прошмыгнул между ними, и они остались не в курсе событий. Как он и рассчитывал, виадук был пустынен, и он не встретил ни одного из студентов, спускающихся по каменистым ступеням, вырезанным с другой стороны основания зáмка. Сарай для лодок располагался у подножия отвесного откоса, приземистый длинный дом с крышей из деревянной черепицы, серой и обветренной от времени. Внутри пахло разными водными вещами, водорослями и рыбой, и чем-то неприятно солёным, что Том посчитал странным, потому что озеро Хогвартса было пресноводным. Но, опять же, в озере Хогвартса жил гигантский кальмар, и Том читал, что головоногие — кальмары и осьминоги — были организмами, живущими в солёной воде. Внутри лодочного сарая на деревянных стеллажах были сложены десятки лодок по пять в ряд, килями направленными к крыше. Внимательно осматривая их, Том заметил, что и на стойках, и на днище лодок были вырезаны руны, потёртые, но всё ещё читаемые: выносливость, сохранение, движение, направление. Руна для «направления», райдо, оказалась достаточно удобной, лишь простой удар палочкой по её образу привёл к тому, что лодка выскользнула со стойки на рельсы, спускающиеся к кромке воды. Том поставил сундук в лодку, прежде чем сесть в него сам, приподняв края своей мантии, чтобы она не уходила в воду. Когда он ступил в лодку, она покачнулась на воде от дополнительного веса, но, к его облегчению, вода не залилась внутрь. Она была тесной внутри, меньше, чем он запомнил в первый год. Десять футов в длину, в неё могло с лёгкостью поместиться три-четыре одиннадцатилетних, но двум взрослым было бы трудно удержать свои колени от касания друг о друга. Передняя часть сужалась до заострённой вершины, а задняя часть была плоской, с деревянной ручкой, которая поворачивалась из стороны в сторону, когда он указывал на неё, а когда Том присмотрелся, увидел, что она была высечена рунами, обозначающими движение и направление. Руль. Он не помнил этого с первого года, но, опять же, он вспомнил мистера Огга, лесничего, который стучал по корме лодки после того, как убедился, что дети вошли в неё и ничего не свешивается с бортов. Том тогда был слишком зачарован видом, чтобы обращать внимание на что-либо другое, ведь какой это был вид! Высокие башенки и башни с зубчатыми бойницами, вырастающие из скалистого подножия утёса, колеблющееся созвездие отражённых огней, покачивающихся по тёмной поверхности озера, окна Большого зала, сияющие гостеприимством и теплом, а каждый дюйм камня был пропитан силой, и величием, и магией. В дневном свете замок был не менее потрясающим, но диковинка и красота первого впечатления Тома померкли за годы. Какая-то его часть всегда будет с нежностью относиться к Хогвартсу, месту, где он выучил, что именно значит быть волшебником. Но всё больше и больше в эти дни он с нетерпением ждал начала жизни за пределами этих каменных стен, без дополнительного неудобства от учителей, расписаний и несносных детей. И подумать только, что когда-то он боялся покинуть Хогвартс, боялся вновь войти в магловский мир после последнего года обучения и вернуться в Лондон, не имея ничего, кроме своего ума, горстки старых учебников в потрёпанном сундуке и одежды на своём горбу. Теперь в его потрёпанном сундуке содержался живой акромантул, очень недовольный тем, что его сначала шатали по коридорам, а теперь бросили в лодку. И несчастье, естественно, усугублялось тем фактом, что пауки плохо себя чувствовали в воде, поскольку у них не было возможности задерживать дыхание. — Если ты что-то попробуешь, — сказал Том, открывая сундук, — я столкну тебя с борта. — Что Вы делаете? — спросил акромантул, вовсе не торопясь покинуть тару. — Рыбачу. Том потянулся в карман и достал упаковку шоколадных лягушек, обмененную у четверокурсника на перенесение наказания. (Профессор Меррифот была строгим надзирателем, который требовал физического труда от студентов-правонарушителей, но профессор Биннс позволял студентам делать, что они хотят, если они не будут шуметь). Десять лягушек, каждая коробка была свежей и запечатанной — он проверил, и мальчик, который дал ему набор, предположил, что это нужно для того, чтобы убедиться, что карточки, самая ценная часть каждой упаковки лягушек, не были украдены. Карточки не имели значения. Чары движения лягушки, массового производства, но всё ещё устойчивые и хорошо сделанные, были причиной его интереса. Конечно, он мог трансфигурировать и зачаровать собственных лягушек, но зачем напрягаться, если кто-то сделал работу за него? Гермиона бы упомянула что-то под названием «нравственные устои», но нравственные устои самой Гермионы означали то, что она перебьёт профессора, который упомянет какую-то незначительную деталь, опровергнутую тремя другими авторами по этой теме. Поскольку её совесть не позволила бы ошибке остаться неисправленной, даже в ущерб другим ученикам в классе или плану урока учителя. Тома, с другой стороны, не тяготило такое мучительное понятие, как «совесть». Он раскрыл коробочку с шоколадной лягушкой, и появилась лягушка, выпрыгнув на свободу. Том не попытался поймать её. Следя глазами за её траекторией, Том поднял свою палочку и выстрелил в неё заклинанием уменьшения веса ровно когда она коснулась поверхности воды, растянув конечности. Плоп! Шоколадная лягушка разбила поверхность крошечным всплеском, и такая же крошечная волна ударилась о борт деревянной лодки. Чарам движения оставалось несколько минут до окончания, но до этого времени лягушка плескалась на воде, и её шоколадная кожа сияла. — Великий не питается такими предметами волшебного искусства, — сказал акромантул, выглядывая из-за своего сундука. — Я не пытаюсь накормить «Великого», — сказал Том. — Следи за другой стороной и скажи мне, если увидишь что-то под лодкой. Когда движение остановилось, Том оставил размокшую шоколадную лягушку тонуть в воде, а потом открыл новую коробочку и повторил технику. Полезность этих необычных сладостей заключалась в том, что их движения были смоделированы по образцу настоящих лягушек и на расстоянии выглядели вполне реалистично. Чары движения, вызванные обычным любителем, зачастую оставались жёсткими и отрывистыми. Те, кто не был знаком с формой и структурой тела животного, не могли и надеяться воспроизвести его поведение с какой-либо реальной точностью. (Том за годы наблюдений заметил, что большинство волшебников использовали простейшие чары движения. Картинки двигались коротким повторяющимся циклом, совок делал единственное сметающее движение, половник помешивал котёл только в одном направлении. Что-либо более сложное требовало приложенной мысли, и по этой причине волшебники покупали свои бытовые зелья в местной аптеке и посещали бакалейщика, чтобы купить хлеб насущный. Но Том, не колеблясь, пояснил, что сам он посещал бакалейщика не потому, что был неспособен к приличным заклинаниям, но потому, что у него были более важные дела, чтобы занимать его время. Это был исключительно вопрос времени, а не возможностей!) Шестая лягушка исчезла в чёрных глубинах озера, когда акромантул, который опустил передние лапы в воду, начал беспокоиться. — Что-то приближается, — сказал он, отпрянув в центр лодки. — Насколько большое? — Длиннее Вас. Седьмая лягушка сделала один решительный прыжок, пытаясь освободиться, прежде чем её внезапно поймали. Из воды высунулась серокожая рука с длинными пальцами и когтями, раздавив лягушку своей хваткой. На руке были перепончатые мембраны между каждым пальцем и противостоящим большим пальцем, и сжатая в них лягушка один раз дёрнулась с надеждой, прежде чем чары окончательно остановились. Под поверхностью воды что-то бледное и серебристое крутилось взад-вперёд, извилистое, как угорь, с интеллигентным угрожающим видом, которым не обладал ни один знакомый ему вид рыб. Акромантул вздрогнул и выпустил один пронзительный свистящий звук. Том открыл восьмую шоколадную лягушку, сдирая картонную крышку левой рукой. Правой он схватил палочку, поднял её с колен и вверх к борту лодки, стараясь не делать резких движений. В этот раз, когда лягушка выпрыгнула с лодки, и серебряная вспышка поспешила встретить её на поверхности воды, Том был готов. — Остолбеней! Том просунул палочку в рукав и протолкнулся мимо акромантула, схватив руль и подтолкнув лодку на несколько ярдов влево — он почти услышал голос Гермионы, напоминавшей ему в её очаровательно-педантичной манере, что это правильно называть левый борт, бакборт, противосолонь или каким-то другим морским термином, который ему был безразличен, — и дерево скрипело под ним, раскачиваясь, когда нос поворачивался против нарастающего ветра. Подол его мантии развевался по ветру, как парус, и на мгновение Том был ослеплён, когда галстук хлопнул его по лицу. Но вскоре он подвёл лодку к отрезку сверкающего серебра, покачивающемуся на поверхности воды, и, когда перевернул её, схватив за ближайшую конечность, он впервые увидел русалку вблизи. Она ничуть не была похожа на русалку на витраже, величавшую ванную старост, которая выглядела более подходящей для бань султана в «Le Jardin Parfumé», чем купального помещения студентов. Та русалка была девой с глазами с поволокой и гривой рыже-золотистых волос, которые она расчёсывала обломком ракушки. Когда она не укладывала свои волосы, она разваливалась на своём камне и наблюдала за проходящими купальщиками с невинным выражением любопытства. Эта русалка, которую Том тащил за волосы на другую сторону лодки, выглядела как половина рыбы. Её волосы были зелёными и сбитыми в колтуны, её кожа была гладкой и склизкой на ощупь, покрытая слоем вязкой, как у слизняка, прозрачной слизи. Её рот был шире человеческого, надрез от щеки до щеки, и внутри её рта было несколько рядов зубов, как в челюстях акулы. Чем больше Том смотрел, тем больше различий он видел между ней и им: жабры на её сером горле, распахивающиеся и трепетавшие, когда он вытащил существо из воды; покрытый серебряными чешуйками хвост, украшенный рядом острых шипов, продолжавших линию позвоночника; холодную безволосую кожу, испещрённую отметинами на спине и плечах, напоминавшими плоть трупа после того, как кровь застоялась и осела… «Министерство называет этих существ зверьми, — подумал Том. — Ну, теперь я думаю, я могу понять их рассуждение». — Скажи мне, если почувствуешь других, — сказал Том акромантулу, который забился в свою часть лодки, наблюдая за тем, как Том тащит верхнюю часть русалки в сторону. В глубине тоннелей под школой Нотт упомянул, что русалки сбиваются в группы, чтобы загнать и нейтрализовать смертельную угрозу. Придя к этому плану, Том признал, что не может просто убить русалку, даже если это будет самый простой поступок — и самый прибыльный. Поэтому он подстраивался. Из-под деревянной доски сидения Том вытащил маленький мешочек, содержащий предметы первой необходимости, которые Гермиона собрала для их путешествия в Тайную комнату. Пузырьки зелий, бинты, ножницы и бутылка коричневого стекла, содержащая раствор йода, чья этикетка говорила о том, что Гермиона стащила её из клиники родителей. Том дополнил мешочек своим собственным запасом зелий и пустыми флаконами, которые он использовал для сбора яда акромантула, чтобы продать их в таверне в Хогсмиде. Он принялся за свой «сбор урожая» с методичной эффективностью, начав с подстригания ногтей, а затем зелёных волос, выжимая воду из мотков в кулаке, прежде чем запихнуть их в пузырёк. Он взял образцы чешуи, позвонков, а когда закончил, достал серебряный клинок для зельеварения и, поворачивая перепончатую руку туда-сюда, некоторое время размышлял, где лучше всего взять кровь. Акромантул подошёл, щёлкая когтями по дереву: — Пульс горячее всего в суставе. — В локте? — спросил Том. — Верхнем суставе, — сказал акромантул, проводя передним когтем по плечу русалки до подмышки. — Вот тут. Тепло. Вы не чувствуете его? — Нет, — сказал Том, переворачивая обмякшее тело, чтобы изучить место, на которое показал акромантул. — Покажи мне. Быстрый удар когтём, и кровь начала вяло течь из разреза. Густая кровь, темнее человеческой, оттенка красного, который был не совсем фиолетовым, но его нельзя было описать ни одним из терминов — алым, малиновым или пунцовым, — которые люди часто использовали для обозначения свежей человеческой крови. Том решил назвать его тёмно-винным цветом и задался вопросом, какими волшебными свойствами он обладает. У акромантулов была голубая кровь, полезная при тестировании зелий — цвет крови менялся в зависимости от зелья, с которым она была смешана, и это стало способом оценить силу коммерческих партий зелий. Сначала один пузырёк, запечатанный и убранный в сторону, затем второй, потом третий. Том собирал кровь с помощью палочки, пока акромантул смотрел на него восемью немигающими глазами. — Вы сохраните его? — спросил акромантул. — Нет, — ответил Том. — Я выброшу её, когда закончу. — Какое расточительство, — сказал он. — Оно такое свежее… — Если ты хочешь рыбы, я добуду тебе рыбы, — сказал Том, слишком занятый сбором, чтобы спорить. — Но я голоден, — заныл акромантул. — И я могу почувствовать, какое оно нежное и тёплое. Такое тёплое, я чувствую, что теку. Оно двигается так, как ничто, что я пробовал раньше. Оно двигается, ах, оно двигается… И пока он говорил, Том почувствовал под своей рукой малейшее подёргивание мышц на плече русалки — и тогда глаза русалки открылись, янтарная склера с плоским овальным зрачком, и она уставилась на Тома, на его руки, полные хрустальных флаконов, заполненных кровью. В следующую секунду лодка сильно качнулась, и хрустальные пузырьки вылетели из рук Тома и с грохотом упали на дно лодки. Самого Тома отбросило в сторону, его голова ударилась о край. В голове у него звенело. Во рту был привкус соли и железа. Когда он оттолкнулся, чтобы сесть, лодка всё ещё раскачивалась, акромантул пронзительно кричал с оглушительным визгом, а русалка боролась на скамейке, жабры хлопали, открываясь и закрываясь, открываясь и закрываясь, как ставни в шторм, свободно раздуваемые завывающим ветром. Её хвост хлоп-хлоп-хлопал, стуча по внешней стороне лодки. В пропитанном кровью хаосе — ведь внутренности лодки были забрызганы винно-красной кровью — стук был единственной степенной вещью, за которую Том мог уцепиться в своём дезориентированном состоянии, пока кровь, его собственная малиново-красная человеческая кровь, стекала из разбитой губы по его подбородку и воротнику. — Нет, — выл акромантул, суетясь вокруг своего сундука, который Том оставил открытым на дне лодки, но он захлопнулся, когда русалка очнулась и постаралась сбежать. — Нет, нет, нет! «Заткнись, — подумал Том. — Я не могу думать в этом чёртовом шуме». — А-акцио, — пробормотал он покрытыми корками губами. Том покашлял, прочистил горло и выплюнул полный рот кровавой мокроты в воду. — Акцио, палочка. Палочка прилетела в его руку: — Остолбеней. Стук прекратился. Том упал на колени, открыв одной рукой веки русалки, а второй прислоняя палочку к её виску. Сад ветвей водорослей струился в невидимых течениях Великого озера. Холодная вода, хрустящая, свежая, талая вода, принесённая с далёкой снеговой линии, смешанная с тёплой водой, яркой на солнце и белой пеной на поющем ветру, несущей торфяной привкус отходов сухопутных жителей. Но — здесь, сейчас, высоко сверху, — у поверхности началась необъяснимая дрожь, бормочущий голос диссонанса в знакомой гармонии, почти узнаваемой, но что-то в этом казалось… чуждым. Беспокойство пришло в виде маленькой коричневой лягушки, и его было легко подавить. Но был еще один источник дисгармонии: посудина на воде, и что-то внутри неё — что-то тёмное и враждебное — зашевелилось. Было ли это существо ответственно за смену течений помимо обычных вала и волн, которые следовали за восходящей луной и падающими звёздами? За прошлый цикл прилива поток воды изменился, и она приобрела странный солоноватый привкус костяной золы и едкой трясины. Вскоре после этого исчезли клещевидные крабы и гарцующие ракушки, населявшие дно озера… Том вырвал своё сознание из разума русалки, чувствуя тупую пульсацию приближающейся головной боли. В ушах у него стоял отдалённый звон от удара головой о борт лодки, и писк акромантула, снующего с одного борта лодки на другой, не помогал. — Обливиэйт, — пробормотал он, стирая кровь, всё ещё сочащуюся из его разбитой губы. Он повернулся к дрожащему акромантулу. — Может, ты прекратишь? — Мы должны уходить, — сказал он. — Пока нет, — сказал Том. Он жестом показал на русалку, её верхняя часть безвольно свисала со скамейки. — Мне нужно выбросить это обратно. — Поторопитесь, — тревожно поторапливал акромантул. — Вода меняется. С помощью заклинания-другого Том поднял русалку и выбросил её за борт. Она медленно тонула в синих глубинах, за ней тянулась ленточка крови, окрашивающая воду в глубокий фиолетовый оттенок. Том опустил руку в воду, смывая тёмную кровь со своей кожи и из-под ногтей. Он зачерпнул ещё одну горсть воды и смыл засыхающую корку крови с подбородка. Он не мог удержаться, чтобы не размышлять, какая особенность биологии позволяла русалке знать, когда меняется течение. Если их вид был комбинацией получеловека и рыбы, мог ли настоящий человек установить их способность в своё тело с чёткой последовательностью внутренних трансфигураций? Что именно было источником их способности? Была ли это анатомия — или магия? Грамотный волшебник мог трансфигурировать себя в любое животное, если он мог его достаточно хорошо визуализировать. Если бы у него было детальное знание внутреннего устройства русалки, не должно ли это быть возможным, в теории, воссоздать их врождённые способности? Из брошюр Гриндевальда написанных десятилетиями назад, Том прочитал утверждение этого человека о том, что волшебники по своей природе столь же волшебны, как и любое волшебное существо, с даром, который течёт в их крови и даёт им более долгую жизнь, чем любому обычному маглу. Но Том полагал, если волшебник устал от трансфигураций и хотел вернуться в свою обычную форму — ведь форма волшебника имела природное превосходство, — то он обязан быть достаточно уверен в структуре своей собственной анатомии. Что-то дрогнуло далеко-далеко под поверхностью озера. На первый взгляд это выглядело не больше чем отблеском солнечного света в нахлёстывающих волнах. Когда солнце скрылось за стеной клубящихся облаков, появились признаки лёгкого движения: была странность в текстуре и перемене света, будто чёрное одеяло развернули в тёмной комнате. Чувства Тома, пусть и в узости человеческих возможностей, к его досаде, могли лишь различить движение, но не форму. — Вода меняется, — выдохнул он. — Значит, пора отбывать, — поторопил его акромантул. — Он приближается! — Что? — спросил Том резким голосом. «Кровь моей крови», — услышал он тихое и отдалённое бормотание, которое можно было спутать с дуновением ветра или скрипом потрёпанного погодой дерева лодки. — Великий! — Хорошо, — сказал Том. — Мы не можем уйти, пока я не увижу его. Совокупность всех его злоключений — лодки, лягушек, русалки — служила одной цели: это были средства, чтобы принудить чудовище Слизерина показать себя ему. После начального разочарования с Тайной комнатой Том планировал вернуться в другой день самому. Если он не смог найти легендарного монстра в Комнате, тогда он решил, что выманит его в открытое пространство. Согласно его внеклассному чтению — и он был приятно удивлён выбором в библиотеке своего дедушки, — поимка крупной дичи сводилась к следованию правильной процедуре. Кабанов надо было окружать гончими, медведей следовало завлекать на наживку и ловить скрытыми силками, крокодилов требовалось протыкать копьём с палубы лодки с выносными опорами, а тигров заманивать живыми козами, привязанными к столбу. Том считал себя экспертом во множестве предметов, но ни в одном он не был настолько опытным, как в уходе и содержании животных. Он знал животных. Он провёл годы жизни с ними, в дрессировке их. Он провёл бесчестные часы в проецировании собственного сознания в их разумы, пока не оставалось линии разграничения между природными инстинктами и магическим принуждением. Он выучил, что животное, дикий зверь, было движимо самыми низменными побуждениями — черта, которая делала их хуже волшебников и делала слабых волшебников меньшими по сравнению с выдающимися личностями, такими как Том Риддл. Каким бы великим и ужасным зверь Слизерина ни считался, в конце концов, это был всего лишь зверь, что сделало Тома уверенным в его способности обуздать его. (Этот медленный переход от желания увидеть зверя к желанию подчинить его остался незамеченным). «Кровь моей крови…» Том посмотрел через плечо на акромантула: — Ты слышал это? «Я чую Вас… Я чувствую Вас…» — Он поднимается! Мы должны убраться сейчас же! — Ты слышишь меня? — прошипел Том, наклоняясь сбоку лодки. «Я слышу Вас, — говорил голос, слабый и поверхностный голос, который звучал так, будто обращался к Тому со дна колодца. — Я слышу Вас, говорящий моей речью». — Что, — сказал Том, — ты? Наступила долгая пауза, будто существо размышляло, какой дать Тому ответ: «Я был голоден. Теперь я сыт». — Могу я… — спросил Том. — Могу я посмотреть на тебя? «Это Ваша воля?» — Да! — сказал Том. «Раз это Ваша воля, то и полу́чите». Том был застигнут врасплох. Чудовище слушало его, оно послушалось его. Он подчинил его? Это было так легко? Он начал пересматривать эту мысль после прохождения очень напряженной минуты. Секунды, отмеченные тикающей стрелкой его наручных часов, сделали один полный круг, затем начали другой, не проявляя при этом ничего необычного. Но затем он услышал тихий грохот — он также почувствовал его, как он почувствовал грохот шлифовального камня, когда двери перед Тайной комнатой открылись для него, — и лодка начала дрожать, зачарованные деревянные доски скрипели друг о друга, в то время как Акромантул нырнул под сиденье, опустив передние лапы на глаза и бессвязно визжа. Тёмная фигура поднялась из воды, вода стекала волнами с его чешуйчатых боков. Длинная колонна толщиной со ствол дерева, заканчивающаяся огромной треугольной головой, украшенная рядом костяных рогов у основания, чьё расположение напоминало пики короны. Голова распахнулась, чтобы показать полный рот опасных острых зубов, пожелтевшие шипы, испачканные густой красной пастой, которая стекала по боковой части челюсти… Тому понадобилось мгновение, чтобы узнать, что это был цвет крови русалки. — Не смотрите на него! — пронзительно закричал акромантул за ним. — Почему нет? — спросил Том. — Его глаза! Том изучил существо, пока оно сворачивалось кольцами и плыло вальяжными кругами, а рябь воды за ним заставляла лодку раскачиваться вперёд и назад. Под прямыми солнечными лучами шкура змеи была покрыта тёмно-зелёными чешуйками и более светлыми вокруг брюха. Похоже, оно имело естественную тягу к воде, и действительно, форма и положение его ноздрей были похожи на ноздри крокодила, расположенные на конце морды, — Том легко мог представить, как он часами выслеживает добычу невидимым, спрятав бóльшую часть своего тела под водой, готовый нанести смертельный удар… Глаза существа, располагавшиеся в обрамлённых гребнями глазницах по обе стороны его морды, были закрыты. — Они закрыты, — сказал Том. «Почему они закрыты? — подумал он. — Оно слепое? Паук бы не боялся его, если бы оно было слепым и бесполезным. Нет, должно быть что-то ещё, глаза, они...» И прямо там осознание поразило Тома. Монстром Салазара Слизерина из легенды был василиск. Он провёл лето, читая учебник по уходу за магическими существами от корки до корки, и вывел несколько теорий, кого Салазар Слизерин мог бы выбрать для охраны своей Тайной комнаты. Гидра, рунеспур, возможно, представители змеиных из восточных морей, которых волшебники Востока считали приносящими удачу и сезонные дожди. Василиск был далеко в конце списка возможных вариантов. Его имя происходило от «басилевса», что по-гречески значит «император», и Том считал, что этот вид был слишком приспособлен для тёплого климата, чтобы процветать в вечном мраке северной Шотландии. Но глядя на василиска, действительно глядя, он начал осознавать размер его недостатков. По всему его телу были разбросаны бледные пятна, пузырящиеся участки, похожие на взорвавшиеся мозоли, где отдельные чешуйки были близки к тому, чтобы отвалиться. Узор, поднимающийся со спины на брюхо, был неоднородным, чешуйки были уплощены и неправильной формы, будто они были сдавлены вместе или расплющены. Том рискнул предположить, что это произошло из-за гигантского размера василиска и недостатка физической активности — он, должно быть, спал многие годы в закрытом пространстве, его тяжёлые кольца лежали друг на друге и оказывали сильное давление на нижние части его тела. — Ты будешь держать глаза закрытыми? — спросил Том. «Буду», — прошипел василиск, и в такой близи его звуки были совсем непохожи ни на маленьких змеек, которых он видел в витринах магазина домашних питомцев в Косом переулке, ни на обычную травяную гадюку, которая была брошена в купе поезда перед рождественскими каникулами в прошлом году. Их голоса были слабыми и мягкими, и шепчущими, и способность Тома понимать их происходила не только от того, что он слышал их слова, но и наблюдал за поднятием и движением их голов, скручиванием их тел и высовыванием их языков. Василиск, когда шипел, звучал как сухой шорох песчаной дюны, разрушающейся после дикого шторма. В его голосе звучал низкий, пульсирующий резонанс, который Том ощущал в такой же мере своими ушами, как и сквозь всё его тело. «Я могу попробовать Вас», — сказал он. Он опустил голову, и тень упала на лодку, поверх фигуры Тома, сидящей в ней. Том осмотрелся: акромантул забился под сиденье, чирикая самому себе, будучи бесполезным для всех присутствующих. Он посмотрел наверх, ещё наверх, на василиска, который приближался всё ближе и ближе к нему. Запрокинув голову назад, Том мог увидеть жемчужные, красноватые крапинки его последней трапезы, приставшие к его челюсти. Он увидел внутренности его ноздрей, ямы, утопленные в передней части его морды, мокрые от воды озера и сверкающие на солнце. Вода капала с его боков. Том мог с лёгкостью представить его вырезанную фигуру на носу флагманского корабля адмирала, и на мгновение он поразмыслил, как он вообще мог подумать, что Салазар Слизерин мог когда-либо выбрать дракона, существо огня вместо… Раздвоенный язык высунулся из пасти василиска, и, до того как Том успел поднять палочку, чтобы защитить себя, его кончик прошёлся по его подбородку и челюсти. Это было похоже на то, как будто его хлестнули по лицу прутиком дикой ядовитой тентакулы. — Что ты делаешь! — яростно сказал Том, хлопая рукой по челюсти. — Ты—ты облизал моё лицо! «Ваша кровь, — громыхал василиск. — Я ждал её так долго». — Тебе понравился вкус? — спросил Том. Он не знал, хорошо это было или плохо, но он мог бы это использовать. — Значит, ты будешь делать, что я прикажу? «Каков Ваш приказ?» — Ты предстанешь предо мной, если я призову тебя? «Если Вы пожелаете этого». — Хорошо, — сказал Том. — Тогда уходи, пока я не позову тебя. Прячься, не издавай звуков, ничего больше не ешь — я найду для тебя что-нибудь ещё — и… Василиск терпеливо ждал, его язык время от времени высовывался, чтобы попробовать воздух и бок лодки, испачканный кровью русалки. — …И могу ли я взять немного твоего яда? Том был доволен, что Василиск даже не оспорил его приказ. Он наклонился ниже над бортом лодки — достаточно близко, чтобы рискнуть её опрокинуть, — и открыл свой рот, его дыхание было горячим и гнилостным, с отвратительным нашатырным ароматом ведра требухи торговца рыбой. Внутри его рот был розовым и мясистым, выложенный парой выступающих клыков на верхней челюсти и рядом зубов поменьше, направленных внутрь, на нижней. Чтобы доить яд, потребовалось невероятное сочетание смелости и настойчивости: Том держал пару хрустальных пузырьков для зелий под кончиками клыков василиска, напряжённый и готовый к быстрому выдёргиванию на случай, если он попытается закрыть пасть, пока его руки всё ещё были в пределах досягаемости его зубов. Мышцы розового мясистого рта Василиска пульсировали, и наружу брызнула струя флуоресцентного зелёного яда. Единственная непокорная капля зашипела на месте, куда она упала на лодку. Изучая личную коллекцию учебников профессора Слагхорна, Том узнал о самых редких и наиболее ценных ингредиентах для зелий. Кровь русалки и яд акромантула были и редкими, и трудными в добыче, но для них существовали лицензированные поставщики и небольшой чёрный рынок, работавший в тени Лютного переулка и туалета на открытом воздухе за сараем для коз Старины Аба. Туда же относились плоть человека и единорога, ни одна из которых не была редкой в сыром виде, но их было невозможно найти превращёнными в пригодные для использования ингредиенты. (Многие зажиточные волшебные семьи, у которых были рощи волшебного леса в их поместьях, выставляли соль-лизунец для единорогов таким же образом, как магловские джентри держали пруды с лебедями, — они считались верхом изящного садового украшения). Редкость человеческой плоти и мяса единорогов объяснялась не чем иным, как простым моральным порицанием, потому что некоторые невнятные предрассудки, равные бабьим сказкам, окружали процесс их добычи. Проклятие, оспа на доме, изгнание из Рая волшебников, что-то в этом духе. Том не был уверен в точных деталях, когда просматривал по диагонали рукописные страницы зловещих предостережений на последних страницах книг по зельеварению Слагхорна, чтобы добраться до самого интересного. Части книги, которая перечисляла самые редчайшие ингредиенты из всех. Слёзы феникса и яд василиска. Слёзы феникса продавались по капле, и их собирали у диких фениксов, которые проливали слёзы, если волшебник читал для них проникновенную поэму или берущую за душу песню. Если эти существа и не были разумными, то бесконечно сентиментальными. Они чувствовали намерение от сердца и поощряли тех, чьи творческие начинания были реализованы искренне. (Том считал, что это глупо и ниже достоинства настоящего волшебника — потакать прихотям простого животного. Кто-нибудь когда-нибудь делал реверанс корове перед тем, как выпить молока, или благодарил дерево за то, что оно вырастило яблоко? Никогда). Яд василиска, согласно книге, не продавался ни на одном рынке Британских островов. Уже много веков не было отчётов об обнаружении британского василиска и никаких подтверждённых случаев наблюдения. Бестиарии классифицировали василисков как убийц волшебников, их было невозможно приручить и опасно подходить к ним — в той же классификации были и акромантулы, но к нему прилагался длинный список дополнительных предостережений, которого больше не было ни у одного другого существа из книги. Их разведение было единогласно запрещено магическими правительствами Европы ещё до принятия Статута, а те немногие образцы яда, которые были допущены в страну после щедрых выплат налогов Министерству, были импортированы из Азии. Только подумать, Том Риддл теперь пришёл во владение такой редкости. После того как василиск был отправлен восвояси и его изогнутое тело опускалось в чёрные воды озера, Том сел обратно в лодку. Ему было неприятно осознать, что после внезапного ослабления напряжения его рука дрожала, когда он возвращал палочку в карман мантии. — Теперь ты можешь выйти, — сказал он, пнув по лавке. — Он ушёл… Василиск. — он смаковал слово. Василиск. Ему нравился звук его имени. Это было лишь естественным: ему всегда нравились титулы басилевса, императора и принцепса. Акромантул выполз: — Вы говорили с ним. Вы умеете разговаривать с ним. — Я сказал ему, что делать, — сказал Том. — И он послушал. Ты обязан взять с него пример. — Вы тоже будете кормить меня плотью? — Свежее мясо — это привилегия, которую надо заработать, — сказал Том. Он указал на сундук. — Ты можешь начать её зарабатывать, залезая туда. Он запер акромантула в его комнате и вернулся в жилые покои Слизерина, засунув руки в карманы, чтобы удержать флаконы от перезвона. Флаконы были сделаны из высококачественного хрусталя, и он убедился, что пробки надёжно закрыты, но ему не нравилась идея, что яд василиска может расплескаться в его кармане. Ему также не нравилась идея носить флакон в руке. Он сомневался, что кто-то сможет определить его происхождение за несколько секунд, которые требовались, чтобы пройти мимо кого-то, но было лишь несколько зелий, которые приобретали такой яркий, отвратительный цвет — а те, что приобретали, были известны своей смертоносностью. И он бы не смог это объяснить специальным заданием старосты школы. Общая гостиная была занята студентами первого и второго курсов, слишком юными, чтобы посещать Хогсмид, которые играли в шашки или списывали друг у друга домашнюю работу. Когда он прошёл, они слезли с кресла у камина — его кресла, — но он не выразил никакого неодобрения, проходя напрямую в спальню мальчиков седьмого курса. Спальня была пустой, но комнату убрали и застелили постели, пока он отсутствовал, пижамы, которые соседи по спальне Тома разбросали по своим кроватям, были выстираны и сложены в изножье каждой кровати. Там же была и пижама Тома, сложенная так, что вышитые инициалы на нагрудном кармане смотрели вверх. Работа его бабушки — она как будто боялась, что, пока Том в школе, он забудет, что он часть семьи, и поэтому её долг был ему об этом напомнить. Вышивка совпадала с инициалами, выгравированными на его школьном сундуке — ещё одном баловстве миссис Риддл. Том откинул крышку и залез на самое дно, где хранил свою шкатулку для зелий. В ней, расставленная сияющими рядами, была его коллекция зелий. Яд акромантула, маркированный датой сбора, более ранние образцы были слишком жидкими и водянистыми, чтобы получить за них хорошую цену на рынке. Напиток живой смерти, который он давал акромантулу, когда наступали каникулы, и Том не мог приносить ему еду и испарять его испражнения. Несколько экспериментальных отваров его морочащей закваски. Он заработал Слизерину Кубок по квиддичу на четвёртом курсе с ней, и, хотя он был взрослым, который мог вызвать заклинание Конфундус, когда ему вздумается, он был не готов расстаться с чем-то, что сработало так хорошо и давало ему так много хороших воспоминаний. (Он ни в коем случае не забыл миссис Коул из приюта). Том поставил закупоренную кровь русалки в одну из пустых ячеек в углу, перекладывая более старые флаконы, чтобы освободить место. Именно в этот момент он наткнулся на свёрток пергамента, на который не смотрел уже много месяцев, с начала летних каникул. «Документ № DI-682. Лица, представляющие оперативный интерес». Там были имена, которые он отметил после разговора с мистером Пацеком в доме Грейнджеров в июне. Бюрманн, Эглитис, Гердт, Грозбецки… Имена тех, кто симпатизировал склонностям Геллерта Гриндевальда. Перечитывая список, Том вспомнил о мечте, которую взращивал со второго курса, о том толстом золотом медальоне, прикреплённом к шёлковой ленте, высшей чести Волшебной Британии. «Насколько просто, ты считаешь, получить Орден Мерлина в мирное время?» Сейчас не было мирного времени, но Том не знал, как долго это может продлиться. Из допроса Трэверса он знал, что Министерство и Совет попечителей поместили авроров в Хогсмид для защиты студентов. Был связной авроров, которого директор Диппет несколько раз приглашал на трапезу за преподавательский стол. Наблюдая за столом, Том заметил отважные усилия аврора, направленные на то, чтобы поймать внимание Дамблдора, и их страстные дебаты, включавшие множество тычков пальцами, поглаживаний по бороде и выработку стратегии на скатерти с солонками и кубками. Том отложил свиток обратно в шкатулку для зелий, раскладывая флаконы с ядом василиска в оставшиеся ячейки, и как раз в это время со скрипом распахнулась дверь в спальню. — Что это за запах? — раздался голос Нотта с порога. — Кто здесь? Том встал, пряча свой последний флакон яда в рукав и подальше с глаз: — Что ты здесь делаешь? Я думал, ты проведёшь день в деревне. — Остальные хотели попробовать виски из драконьей крови, — нахмурился Нотт. — Мне никогда оно не нравилось — у меня от него несварение. Что ты здесь делаешь, Риддл? Почему ты пахнешь как… это рыба? — Неважно, — быстро сказал Том. — Я плохо припоминаю, или в «Пророке» говорилось, что ты получил «превосходно» по С.О.В. с девяносто шестью процентами по нумерологии? — Девяносто шесть, поднятые до девяносто девяти с дополнительными вопросами повышенной сложности, — ответил Нотт. — Если тебе нужна помощь с домашней работой, почему тебе не попросить Грейнджер? Она не стесняется всем сообщать, что получила полную отметку. — Мне не нужна помощь с домашней работой, — холодно сказал Том. — У меня есть дела поважнее, требующие внимания. — Дела вроде… — Нотт взглянул через плечо и закрыл и запер дверь. — Вроде Комнаты, ты имеешь в виду? Том равнодушно махнул рукой: — Более важные, чем Комната. — Что! — ахнул Нотт. — Но мы потратили — я потратил — целый год на её поиски. И мы нашли её! Что может быть важнее неё? — Может, будущее Волшебной Британии? — сказал Том. Нотт не выглядел впечатлённым: — Значит, ты собираешься принять предложение Слагги и вступить в ряды авроров. — И подписаться на то, чтобы потратить годы за партой, запоминая правила из книги? — фыркнул Том. — Мне не нужно говорить тебе, что моё будущее имеет приоритет над всем остальным. — Нет, не нужно, — согласился Нотт. — Значит. Тебе нужна моя помощь в проекте вне учебной программы без Грейнджер. Ни Грейнджер, ни авроров. Не думаю, что я ошибусь, если предположу, что схема, которую ты придумал, или очень опасная, или очень рискованная, или очень глупая. — Она очень стóящая, — сказал Том. — Да что ты? — ответил Нотт. — Ты меня не убедил. — У меня есть план, — сказал Том. Флакон яда василиска выпал из его рукава, и, быстро приняв решение, он бросил его Нотту. — Лови. — Чт..? — взвизгнул Нотт, когда стеклянная бутылочка трёх дюймов длиной и не шире человеческого большого пальца пролетела по воздуху. Нотт поймал её кончиками пальцев — бесстыдное замешательство, недостойное самого зелёного ловца резерва. — Что это, Риддл? В какие игры ты играешь? Том наблюдал за ним, и на его лице растягивалась сухая улыбка: — Как ты думаешь, что это? — Что ты опять натворил? — спросил Нотт, глубоко вздыхая. Он провёл флакон между пальцев, перевернул его вверх ногами, покрутил, чтобы изучить вязкость, ясность и оттенок содержащейся в нём жидкости. — Это… Нет, не может быть… — он посмотрел на Тома, сузив глаза. — Невозможно втюхать это без того, чтобы Отдел регулирования магических популяций не поставил тебя на первое место в своём списке. — Я не собираюсь продавать его, — сказал Том. — Я собираюсь это использовать. — «Это», — задумчиво сказал Нотт, — под твоим контролем? — Безусловно. — Раз ты добился этого… — Нотт постучал по флакону, — …и остался жив, то, полагаю, мне придётся поверить тебе. — Нет никаких сомнений в словах честного человека, — дружелюбно сказал Том. — А теперь, если ты меня извинишь, я собираюсь помыться. — Подожди, Риддл, — сказал Нотт, держа флакон. — Ты не хочешь забрать свой… ах, «сок из петрушки»? — Я говорил, что ты не пожалеешь о нашем соглашении, — ответил Том. — Оставь себе. Там, откуда я его взял, есть ещё. Том поднял свою пижаму и прошёл в ванную спальни, закрыв дверь. Когда он повернул кран душа и позволил тёплой воде смыть улики дневного труда, он услышал тихий, шипящий голос, поднимающийся из сточной решётки под ногами. «Кровь моей крови…»