Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1944 Если и была какая-то выгода от Тайной комнаты, то в том, что перспектива стать старостой школы в этом году стала гораздо менее пугающей. Прибыв на вокзал Кингс-Кросс за пять часов до отбытия, у Гермионы было достаточно времени, чтобы отрепетировать свою вступительную речь — традиция, которая помогала старостам школы ввести в непривычные обязанности старост пятого года и одновременно напомнить старостам шестого года всё, что они забыли за лето. Задача облегчилась тем, что Том сидел рядом с ней, положив подбородок ей на плечо, читая её карточки с речью и поднимая брови всякий раз, когда он разбирал особенно сложное предложение. — Ты слишком авторитарна здесь, — сказал Том, показывая на строку на кусочке бумаги. И здесь. Здесь тоже. Ты говоришь «вы обязаны делать то» или «студентам стоит делать это», в то время как люди более склонны к сотрудничеству, если ты дашь почувствовать им себя частью коллектива. «Мы должны» в этом случае сработает лучше или «мы хотим». Да, ты назначаешь им работу, и у них нет возможности отказаться, но суть речи такого рода в сохранении иллюзии солидарности. Ты хочешь побудить их, представить им идею членства в элитной группе — не испугать их годовым списком заданий и рабской работой. — Как новые старосты будут знать, что делать, если мы не скажем им? — спросила Гермиона, делая заметки с обратной стороны карточек. В большинстве случаев Гермиона не решалась следовать советам Тома. Однако касаемо риторики было бы небрежно с её стороны забыть, что Том по ремеслу был журналистом. То, что однажды было его работой на лето, теперь превратилось в официальную профессию, признанную не только издателями, которые покупали его статьи по странице, но и десятками преданных читателей, которые считали его куратором уточнённого образа жизни волшебников. Во время каникул Гермиона своими глазами видела объём почты, который Тому переводят из его абонентского ящика в Лондоне, включая письмо-другое от мадам Леоноры Гардинер, секретарши из атриума Министерства. В этой переписке Гермиона была поражена, увидев, что существуют люди, которые не могут сформировать собственное мнение без одобрения и руководства другого. И Том, столь же мудрый, сколь и великодушный, с радостью предложил свои услуги, диктуя им жизненные решения. Гермиона бы не позволила Тому диктовать её жизнь, но на этой площадке его опыт следовало принять во внимание. — Старосты седьмого года покажут им, — заверил её Том. — Они будут расстроены, что им не досталось значков старост школы, но если мы передадим им некоторые полномочия, это залечит их раны. — Могу я тогда увидеть твою речь? — сказала Гермиона, зачёркивая строку, которую Том счёл излишней. — Я не записал её, — сказал Том. — Мне не нужны карточки с подсказками. — Как ты тогда собираешься выступать? — О, я справлюсь, — Том постучал себе по виску. — Моя речь здесь. И действительно, когда «Хогвартс-экспресс» начал свой путь в Шотландию, его отсутствие заметок никак не помешало Тому в речи старосты школы. Том подождал, пока Гермиона закончит отрепетированную речь, прежде чем подняться со своего места и начать свою, выбрав совершенно другой подход. Он обошёлся без формальности и обратился к каждому из старост как к личностям. Он разбрасывался частичками похвалы направо и налево, поздравляя шестикурсников с их С.О.В., слизеринцев с выигрышем Кубка школы в прошлом году и гриффиндорцев с их отличными — пусть и бесполезными — усилиями на поле для квиддича. Ничего из того, что он сказал, не было неправдой («хорошо справились» с экзаменом могло значить множество вещей), но то, как он пристально смотрел людям в глаза, быстро кивал головой или слегка похлопывал по плечу в зависимости от того, кем они были или какие достижения заработали в прошлом году, казалось Гермионе несколько просчитанным, а то и вовсе неискренним. Она не думала, что Тома заботили люди, чьи имена и достижения никогда не озвучивались им, когда он больше не был в их присутствии. Но она думала, что Тома заботило построение отношений, которые могут однажды стать важными. Даже если он видел ценность Гермионы помимо её полезности или практичности, их одноклассники не заслужили достаточно его уважения, чтобы рекомендовать их для чего-либо, кроме корыстного интереса. За последние несколько часов каждый раз, когда Том покидал купе, его останавливали, чтобы поздравить с его новым значком. Он был подвергнут тяжёлым испытаниям, когда пытался покинуть туалеты, тележку со сладостями или купе, занятое семикурсниками-слизеринцами, но Том, похоже, не возражал против неудобств. По правде, он сиял от восхищения других людей, ликовал от их зависти и упивался их желчью. Последнее было самой редкой реакцией, которую Гермиона видела среди их однокурсников, но она была очевидной среди более амбициозных старост Слизерина седьмого курса, которые считали, что они лучше подходят для старост школы, чем Том Риддл и Гермиона Грейнджер. Но решение Тома помогло успокоить их гордость, несмотря на сомнения Гермионы об этом. Разве передача своих обязанностей другим не удешевляла их должность? — Нонсенс, — говорил Том, обсуждая её сомнения. — Это называется «делегирование», и все великие лидеры делают это, если не хотят тратить каждый час каждого дня, пересчитывая полупенсы и фартинги. У нас, лидеров, есть более важные вещи, чем занять наше время. — «Наше» время, — сказала Гермиона, чей голос поднялся в недоумении. — Ты используешь свою ораторскую технику на мне? Том с нежностью улыбнулся ей: — Это то, что делают лидеры. И это то, что возвышает тебя, Гермиона, до лидерства. Ты узнаёшь это, когда это используется: обычные люди — нет. По правде, они довольно туповаты, но это лишь позволяет с меньшими усилиями склонить их в нужную сторону, — он засмеялся и добавил. — Вообще, они думают, что они удостоены большой чести делать за меня мою работу. — Но это честь, — парировала Гермиона. Она показала на значок, прикреплённый к её мантии. — И традиция Хогвартса! — Полагаю, я поторопился, — сказал Том, покачивая головой. — Но не волнуйся — нам предстоит поработать с тобой над этим, тебе и мне. Когда поезд подъехал к станции Хогсмида, ей с Томом дали задание собрать студентов и проводить их к каретам. Затем, когда они добрались до Хогвартса, пришло время распределения, пира и объявлений директора Диппета после ужина. Они включали в себя обновлённый список запретных тем для шуток и конфискацию на месте приспособлений для списывания, даты для отбора в команды по квиддичу и изменения в профессорском составе. И, к удивлению Гермионы, введение в новые правила техники безопасности: авроры будут сопровождать их во время поездок в Хогсмид, и студенты обязаны следовать всем их инструкциям, как от любого профессора или старосты. За столом Слизерина, в дальнем конце Большого зала, она увидела тихий и пылкий разговор Тома с Трэверсом. Трэверс наклонился что-то прошептать Тому на ухо, затем Том взглянул вверх на преподавательсткий стол, потом помахал Ориону Блэку, чтобы тот подошёл с места, где сидел с шестикурсниками. За столом Рейвенкло никому, казалось, не было ни до чего дела, кроме спецификаций разрешённых перьев: самопишущие и самозаправляющиеся перья, оказывается, были ещё разрешены, но копировальные перья запретили, и никакие перья или чернила с магическими свойствами не допускались к официальным экзаменам. (Кто-то постарался написать на руках исчезающими чернилами шпаргалки к прошлогодним С.О.В., и в этом году инспекторы Управления магических экзаменов будут проверять у всех руки). Оставшаяся часть вечера была обычной. Гермиона распределила рейвенкловцев на группы по годам, отправив старост пятого курса отвести первокурсников наверх, потому что если весь факультет пойдёт в Общую гостиную одновременно, неминуемо образуется длинная очередь людей в ожидании своей загадки для входа. За другими столами старосты Гриффиндора и Слизерина передали пароли для этой недели, а хаффлпаффцы распределились по группам наставничества, на одного старшеклассника приходилось три первокурсника. Том, сидя во главе своего стола с остальными семикурсниками-слизеринцами, выглядел так, будто уже устал от своих обязанностей: он вяло ковырял тарелку мармелада из айвы на крекерах. По другую сторону от него Гермиона заметила, как два его соседа по спальне наполняли свои кубки тыквенного сока чем-то из своих серебряных фляг, пряча их из зоны видимости учителей. Когда их глаза встретились, Том приподнял бровь и махнул головой в сторону дверей. Гермиона покачала головой, отодвинула рукав мантии и постучала по запястью. Она не думала, что волшебники поймут, что это значит, потому что большинство — те, кто уже отметил свои семнадцатые дни рождения — носили карманные часы вместо того, чтобы прикреплять циферблаты к своим запястьям. Во время каникул Том носил свои наручные часы, которые ему подарила миссис Риддл, из удобства и чтобы убедиться, что Нотт удалялся с их территории ровно в семь вечера. Чуть дольше, и Нотт бы заработал приглашение на ужин в полвосьмого, чего Том изо всех сил старался избегать. Том не носил свои часы в Хогвартсе, но он понял её знак, потому что он нагнул голову вперёд и постучал пальцами по столу. «Раз, два, три, четыре, — считала Гермиона. — Всего двенадцать ударов». Нотт, сидевший напротив Тома, повернул свою голову назад, чтобы посмотреть на реакцию Гермионы. Должно быть, Том отругал его за это, потому что он слишком быстро повернулся обратно, ссутулив плечи. Таким образом прошёл вечер в секретных сообщениях, переданных через переполненные комнаты, в осторожных взглядах, перемещающихся между дверью и преподавательским столом, пока не наступило время разойтись всем факультетам Хогварста. Когда Гермиона наконец дошла до своей спальни, было около десяти, и она была благодарна увидеть, что её сундук принесли с поезда и положили возле её кровати. Трясущимися руками она покопалась в содержимом и нашла свой набор зелий, подготовленных для экспедиции. Стеклянные бутылочки были целы, проложенные несколькими связками чистых бинтов, завёрнутых в бумагу. В без пятнадцати полночь Гермиона наложила на себя Дезиллюминационное заклинание, затем выскользнула из кровати, полностью одетая в магловское пальто, которое она носила этим утром, и пару зимних ботинок. Нотт выдвинул теорию, что Комната находится под озером, поэтому там на дне должно быть холодно. Это было гораздо более разумным выбором, чем форменные туфли на мягкой подошве, сделанные из лакированной кожи с открытым верхом и ремешком над сводом. Её соседки по спальне зашторили свои балдахины, и, подождав у двери секунд двадцать, она не увидела никакой ряби на занавесках и не услышала никаких скрипов пружин матраса. Общая гостиная Рейвенкло была такой же тихой. На одном из ближайших к камину кресел свернулась клубочком кошка, на читальном столике стояло несколько пустых бутылок сливочного пива и всюду валялось несколько мятых газетных страниц, испещрённых игрой в крестики-нолики, но все студенты поднялись в свои комнаты. (Это было несколько необычно для Рейвенкло: Гермиона вспоминала, что в мае и июне прошлого года студенты использовали Общую гостиную, чтобы учиться во все часы вечера и раннего утра. Но сегодняшняя тройная комбинация позднего ужина, тяжёлой еды и слишком раннего времени для паники перед экзаменами, должно быть, представила неопровержимый аргумент в пользу важности полноценного отдыха). Без групп студентов, мантий и галстуков, летающих повсюду, торопящихся дойти до урока без потери очков или наказания, коридоры казались зловеще тихими. Факелы в бра потускнели вместо своего обычного весёлого жёлтого пламени, портреты дремали в рамах, временами бормоча пару слов во сне. Гермиона задержала дыхание, проходя мимо нескольких доспехов, перебегая от тени до тени между мерцающих кругов света факелов. Вниз на лестничный пролёт, пауза на площадке в ожидании соединения двух лестниц, приводящих её от входа в башню Рейвенкло вниз на несколько этажей к крылу библиотеки. Она открыла дверь в туалет для девочек и увидела тёмную комнату с отблеском серебряного лунного света, падающего на плитку, разбитого на ромбы свинцовой оконной рамой. Перед окном стояли силуэты Тома и Нотта, которые, должно быть, прибыли до неё. Они стояли перед раковинами, яростно перешёптываясь. — Я рулевой, поэтому я должен заведовать ковром, — сказал Том, потягиваясь к чему-то в руках Нотта. — А у тебя уже и так заняты руки. Нотт отстранился, прошипев: — Это принадлежит моей семье. Исключено, что я отдам его! — Я верну его, верь мне, — сказал Том. — Не в этом ли дело? — фыркнул Нотт. — Я тебе не верю. — Ты разве не доверяешь, что я позабочусь о нём? — спросил Том. — Это ценный магический артефакт, конечно, я сохраню его в хорошем состоянии. Ты видел мою зачарованную коробку для еды — она была у меня со второго курса и всё ещё работает как новенькая. — Ты заботишься только о вещах, принадлежащих тебе, — сказал Нотт. — Не представляю, что ты потратишь и одного бронзового кната на новый «Чистомёт» Лестрейнджа, неважно, насколько он первоклассный. — Это нечестное су… — остановился Том и поднял взгляд на дверь. — Гермиона? Это ты? Дезиллюминационное заклинание сошло с тела Гермионы взмахом её палочки. Она пересекла ванную, осторожно подбирая свой путь в темноте, не рискуя зажечь свою палочку на случай, если её видно из коридора снаружи. За годы проживания в Хогвартсе она знала, что общие пространства замка, которым не хватало ковров и каминов жилых помещений, всегда продувались сквозняком. Двери каждого класса были огромными потёртыми конструкциями, скреплёнными тяжёлыми железными решётками, древнее дерево с годами сморщилось в их рамах, а не прилегало вплотную к стене. (На зельеварении они с Томом научились избегать ближайшей к двери рабочей станции. Постоянные сквозняки из коридора мешали котлу равномерно нагреваться, что означало, что им надо было отклоняться от инструкций учебника для компенсации, требуя больше помешиваний или лишнюю минуту кипячения. Она ненавидела это так же, как это веселило Тома, считавшего инструкции учебника «опциональными»). — Вы рано, — заметила Гермиона. — У вас были проблемы с соседями по спальне? — Я сказал им, что ухожу. Они не спросили, почему, — ответил Том. Он посмотрел на раковины. — Готова? — Нет, — сказала Гермиона. — Но сегодня пятница, и у нас нет уроков до понедельника, поэтому не будет лучшей возможности, чем сегодня, увидеть, что там внизу, — перед тем как продолжить, она заколебалась на мгновение. — И уже пора бы тебе отменить присягу. Это коллективный труд, и мне не нравится идея, что кто-то здесь находится под принуждением, не когда мы можем рисковать своими жизнями. — Если всё пройдёт хорошо, я откажусь от присяги, — с неохотой сказал Том. — Полагаю, ты права, Гермиона. Если ты возле меня, то ты выбрала это. А если нет… — он встретился взглядом с Ноттом, — …то так тому и быть. Но я не потерплю малодушия. И тем более не вознагражу его. — Как будто у настоящего труса хватило бы наглости признать это, — пробормотал Нотт. — Ну, тогда давай, Риддл. Мы все умираем от предвкушения. Когда колокола на часовой башне начали отбивать полночь, Том наклонился к сломанному крану и произнёс пароль. Тихий скрежет камня, движущегося по камню, затих с последним раскатом, а затем, как и в то утро в конце июня, перед ними открылась дыра в середине дренажных решёток. В темноте это была чёрная пустота посреди пола, бездонный колодец, в который можно было упасть и продолжать бесконечно падать. Гермиона сглотнула, крепче сжав пальцами палочку. Она не думала, что она могла выглядеть хуже, чем это было днём, покрытая по бокам слизью толстых зелёных нитей водорослей. Они подняли ввысь ковёр, в последнюю минуту поправив свои вещи — Гермиона убедилась, что её зелья не подвинутся в сумке, а Нотт наложил Амортизирующие чары на банку, в которой находилась его Рука славы. Прижавшись друг к другу как можно плотнее, они всё равно еле-еле протиснулись в вертикальный тоннель. Гермиона, зажёгши свет на своей палочке и подняв её над собой, увидела, что его диаметр был едва ли шире краёв ковра, и Том взял на себя труд управления так, чтобы кисточки не тёрлись о влажные зелёные стены. «Не больше четырёх с половиной футов в ширину», — прикинула она. Если монстр был драконом или Цербером, и если Салазар Слизерин рассчитывал, что он сможет выйти из Комнаты, то он должен быть очень маленьким. Ковёр плыл вниз, вниз, вниз во мрак. Чем дальше они опускались, тем ниже казалась температура, пока они не начали видеть облака пара вокруг своих ртов и носов. Воздух становился влажным и обретал странный глиняный запах, аромат чего-то органического и разлагающегося, и под ним был слабый запах чего-то ещё, кислый и жгучий, напоминая Гермионе банку глаз угрей, которая испортилась из-за какого-то беспечного студента, который использовал её и поставил обратно в шкаф с ингредиентами, не закрыв должным образом крышку. Гнилая рыба, разлагающаяся в испорченном бульоне, вот какой это был запах, и Гермиона гадала, стоит ли вызвать заклинание пузыря головного пузыря. Ей всё ещё нужна была её палочка для света или самозащиты… Без предупреждения дно ковра шлёпнулось о твёрдую поверхность, и Гермиона почувствовала, а не услышала «хрусть» под своими согнутыми ногами. Держась лишь одной рукой за ковёр — второй она держала свою палочку поднятой, — она потеряла равновесие, выпав вперёд. Пара рук сжалась вокруг неё сзади, и твёрдое тепло груди Тома прижалось к её спине. — Кажется, мы достигли дна, — выдохнул Том, доставая свою палочку и оттолкнувшись, чтобы встать. Он пробормотал Люмос, и кончик его палочки засиял ярким белым, сначала ослепив их, затем дав Гермионе мельком увидеть чёрную шахту, поднимающуюся вверх, вверх, вверх над их головами, и ещё один чёрный тоннель перед ними, конца которому не было видно. Том приглушил свою палочку от белого до дьявольского красного, прежде чем остановиться на цвете где-то посередине, тускло-розовом, который излучал освещение, но всё же позволял им видеть в темноте. Нотт взобрался на свои ноги, согнав Гермиону с ковра, затем отряхнул его, свернул в рулон и засунул в свою наплечную сумку: — Там что-то на полу… Он нагнулся, поправив угол своей Руки славы. — Что это? — спросила Гермиона, которая ничего не видела. Рука только давала свет своему владельцу, что делало её полезным инструментом для преступников, но неудобным для всех остальных. — Кости, — объявил Нотт, пиная что-то в их сторону носком ботинка. Оно загремело в темноте. — Грызун. Крыса или полёвка, — наступил момент тишины, снова пинок, сухой грохот предметов, соскальзывающих друг по другу на чумазом полу, затем Нотт продолжил. — Выдра, судя по зубам. И… Хах, интересно. О-о-очень интересно. — Мы здесь не для того, чтобы играть в игры, — рявкнул Том, опуская свою палочку, чтобы подсветить пол. Нотт был прав: он был замусорен костями и заодно другими неузнаваемыми обломками, но в глазах Гермионы они выглядели как осколки разбитой фарфоровой посуды, и не было ничего, что она могла бы назвать частями человеческого скелета. — Что это такое? — Сначала я подумал, что это рыба. Форма позвоночного столба и уплощённых рёберных выступов узнаваемы безошибочно. Но нет ни одной рыбы с таким строением таза, — Нотт замолчал, оставив их в напряжении. — Ну? — подтолкнула Гермиона. — Что бы это ни было здесь внизу, — сказал Нотт, — оно убило русалку. Тишину оттеняло медленное и размеренное «кап, кап, кап» воды, падающей вдалеке. Том прочистил горло и сказал: — Гриндилоу мог убить русалку. — По воле случая, но не намеренно, — сказал Нотт. — И любой гриндилоу, которому бы это удалось, был бы незамедлительно затравлен остальной деревней русалок, как в любой деревне волшебников бы расправились с волком, укусившим ребёнка. — Если мы и можем что-то подтвердить из этого, — сказала Гермиона, — то это твоё предположение о том, что комната находится под озером. Мы нашли русалку здесь, значит, возможно, есть и второй вход, который соединён с озером. Она должна быть очень хитро построена, ведь мы примерно в полумиле под землёй, и тут нет ни одного признака протечки или затопления. — Она указала на одну из стен, что закруглялась над её головой высокой аркой, создавая тоннель идеальных цилиндрических пропорций. — Если бы вода проходила здесь на постоянной основе, на стенах были бы отметки прилива и отлива. Линии осадка или запёкшейся грязи, потому что очевидно, что это место никогда не чистилось. Но их нет. — Это хорошие новости, — заметил Нотт. — Из всех способов умереть здесь, утопление не один из них. — Только некомпетентный волшебник позволит себе утонуть, — презрительно сказал Том. — А слишком самоуверенный волшебник только подвергает себя разочарованию, — парировал Нотт. — Если здесь внезапно начнётся наводнение, и ты уронишь палочку, у тебя будет столько же шансов выжить, как и у магла. — Даже если ты удержишь палочку, тебе всё равно придётся накладывать заклинания невербально, знаешь ли, — добавила Гермиона. — Не так-то просто визуализировать назначение, когда над твоей головой вода. Это при условии, что антиаппарационный барьер Хогвартса не простирается так глубоко. — Уровень сложности никогда раньше меня не останавливал, — упрямо сказал Том. — Так же, как и здравый смысл, понятно, — фыркнул Нотт. — Давайте продолжим путь — этот тоннель должен куда-то вести. — Да было бы тебе известно, я очень здравомыслящий, Нотт, — сказал Том. — Настолько, что ты будешь идти впереди. С несколькими тычками палочкой Тома Нотта убедили вести дорогу вдоль отдающего эхом тоннеля, он ругался и что-то бормотал под нос каждый раз, когда спотыкался о шаткую насыпь костей или склизкий кусок водорослей. Со стороны Тома это не было милосердным поступком — выбирать идущего первым вместо того, чтобы позволить кому-то добровольно вызваться, но Гермионе пришлось признать, хотя и очень неохотно, что ей нравилось идти сзади. Вместо того чтобы явно нетерпеливый Том Риддл подталкивал её и гнал вперёд, она могла с расстановкой изучать архитектуру тоннеля. Он был построен из гладкого вырезанного камня без стыков, это отличалось, но было не менее эффективно, чем обычная оцинкованная труба, кирпичи и цементный раствор современных магловских канализационных систем. И всё это было построено столетия назад! Нотт спотыкался по нисходящему тоннелю, тропа извивалась и изгибалась. Время от времени им приходилось пересекать провалы в полу, в которых собралась заиленная лужа. Том наложил на одну Инсендио, но это заполнило тоннель вонючим туманом, который преградил видимость и слух, поэтому с тех пор Гермиона вызывала Гласиус. Это не особенно помогало с устойчивостью, но, по крайней мере, они могли скользить поверх замёрзшей грязи, а не утопать в ней по щиколотку. Ещё через несколько минут ходьбы тоннель начал выравниваться, и пол становился суше и более замусоренным. Где раньше под их ногами были слои липкой грязи и известковый осадок, теперь там были куски костей, разнокалиберная галька и бледные хлопья чего-то, напоминавшего асбест. Нотт, прижавший свою Руку славы согнутой рукой, наклонился, чтобы изучить хлопья. Он поднял одну штучку и провёл по ней большим пальцем, переворачивая снова и снова в своих пальцах. Затем он положил её в карман брюк и выпрямился. — Мы почти на месте, — сказал Нотт. — Я чувствую это. И за следующим поворотом их ждал большой приз: зеленоватая куча чего-то, напоминающего развёрнутый рулон ткани или ковёр, бесформенный и измятый, как волшебная палатка в подвале её родителей, до того, как мистер Пацек помог им её установить. Её поверхность была испещрена повторяющимся узором наслоенных овалов, более гладких и плоских, чем угловатые ромбовидные гребни драконьей чешуи. Нотт подобрался к ней, сгрёб рукой огромный ком и прокричал: — Я говорил вам, что это змея! Посмотрите на это! Её длина должна быть не менее двадцати — нет, более тридцати футов! Зверь такого размера — ты знаешь, насколько это большая редкость? Том был менее воодушевлён, он взял пригоршню сброшенной змеиной кожи и всмотрелся в неё, поднимая её вес: — Возможно, кто-то захочет это купить… — Я бы купил! — сказал Нотт. Он прокашлялся и продолжил. — Ах, за достойную цену, разумеется. Просто из любопытства, так сказать. У этой кожи нет никаких качеств, которые нельзя было бы воспроизвести с помощью драконьей шкуры. — Хм-м, — ответил Том, отбрасывая часть кожи. Он постучал палочкой по своему бедру. — Если кожа здесь, тогда где чудовище? Мы должны продолжать путь: тоннель двигается дальше. — Н-но, — заикался Нотт, — что насчёт кожи? Мы не можем просто её здесь оставить! — Никуда она не денется. — Да, но можно, я возьму немного с собой? — Мы вернёмся этой дорогой. — Крошечный кусочек — просто чтобы не вернуться с пустыми руками! — Не сейчас, — рявкнул Том. Он повернулся к Гермионе. — Пошли. Нотт может остаться здесь, если хочет, но мы пойдём посмотрим, что там ещё. Он прошёл вперёд с сияющим кончиком палочки, и Гермиона поспешила за ним, из-за плеча взглянув на Нотта. — Если это существо магического происхождения, как дракон, то Диффиндо не поможет, — сказала она. — Устойчивость к заклинаниям. Тебе нужен подходящий нож или гоблинское серебро, если ты хочешь чёткий образец, не испортив всё остальное. — Да, спасибо, профессор Грейнджер, — проворчал Нотт, откладывая кожу после последнего несчастного взгляда на неё. Том уже был на приличном расстоянии, его свет подёргивался в метрах впереди. Когда они догнали его, он стоял перед стеной — нет, дверью — с вырезанными змеями, переплетёнными друг с другом. Двустворчатая дверь, две секции разъезжались перед их глазами. Просвет посередине становился шире и шире, пока не осталось ни стены, ни двери, только вход в длинную комнату из серого камня, густо покрытого лишайником. Два длинных канала обрамляли каждую сторону — Гермиона увидела, что это были пруды стоячей воды, чёрной, мутной и мрачной, и она щекотала нос ароматом гниющих водорослей. Из воды рос ряд каменных колонн, которые обвивали змеи, чьи изумрудные глаза и отполированные клыки мерцали в свете их палочек. Но их внимание привлекла центральная часть зала. Мужчина в дальнем конце, с внушительным ростом в сорок футов, чья поза и осанка напоминали бога-покровителя в его храме поклонения. Салазар Слизерин. Или его изображение, по крайней мере. Статуя выглядела как картинка, которую Нотт показал им летом: суровый, бородатый волшебник с устрашающим выражением лица и в изысканных одеждах, но даже без чар движения картинки потемневшее от мха каменное лицо всё равно невероятно нервировало. «Почти всё такого размера нервировало бы», — подумала она. — Она пустая, — сказал Том, уставившись с открытым ртом, его голос повышался в растущем недоверии. — Здесь ничего нет! — Тут Салазар Слизерин, вон там, — сказал Нотт. — Значит, насчёт присяги… — Нет! — закричал Том, и его голос глухо разнёсся по всей длине пустой комнаты. — Мы не могли проделать весь этот путь зря! — Кожа, — сказала Гермиона, делая шаг вперёд и осторожно положив руку на плечо Тома. — У нас ещё есть та… — Чудовище Слизерина, — закричал Том, не обращая на неё внимания, — покажи себя! Ничего не произошло. Нотт почесал нос, неловко переминаясь. Он изучил свои манжеты и отряхнул несколько крошек засохшей грязи: — Риддл, если ты не возражаешь… — Поиграй музыку, — приказал Том. — Мы не попробовали всё. Ты принёс свою арфу, я видел, как ты клал её в сумку перед тем, как мы покинули спальню. Нотт нахмурился: — А что это даст? — Если есть зверь, — сказал Том, — то должен быть способ разбудить его. — Да, но почему мы хотим его разбудить? — с опаской ввернула Гермиона. — Так он не принесёт нам никакой пользы, — сказал Том. — И мы не можем просто оставить его в спячке навсегда. — Не можем? — спросил Нотт. — Я точно бы не возражал, он был в ней уже тысячу лет. — Не можем, — твёрдо сказал Том. — Ты будешь делать, что я скажу, Нотт, или присяга останется как есть. Мы пришли сюда для Тайной комнаты. В Тайной комнате содержится легендарный зверь. Я не признáю, что она настоящая, пока не увижу признак существования зверя. — Кожа… — Просто совпадение, — сказал Том. — Всё, что угодно, могло заползти из озера за последнее тысячелетие. Мне нужно неопровержимое доказательство. И по настоянию Тома к растущему списку унижений Нотта была добавлена ещё одна запись. Нотт, тихо ворча под нос и бросая многозначительные взгляды на Гермиону каждый раз, когда Том поворачивался спиной, поставил свою Руку славы на пол комнаты и порылся в своей сумке в поисках арфы в футляре из полированной кожи с тиснением кельтского узла. Она не была высокой арфой концертного размера, которую Гермиона видела в оркестрах лондонских театров, но размером, который можно было удержать в руке, и, если музыканту захочется, её можно было держать и носить вокруг одновременно — однако это было бы очень неловко, если только у него не было бы хорошего равновесия. Гермиона лишь слышала от Тома, что Нотт умеет играть на музыкальном инструменте, и никогда не слышала, чтобы Нотт это сам подтвердил, потому что они с Ноттом всегда сохраняли практичные отношения и ни один из них не обсуждал темы, не связанные с достижением их целей. Было странно и довольно неожиданно увидеть, как это подтвердилось сейчас, в Тайной комнате, — как бы горячо этого ни отрицал Том, Гермиона верила, что это была именно она, — и ещё более неожиданно видеть, что Нотт был в этом хорош. Она не была экспертом в искусстве (уроки музыки в начальной школе всё ещё оставались болезненным воспоминанием для её стандартов перфекционизма), но Гермиона была экспертом в учёбе и тренировках, и она могла сказать, что мастерство Нотта было результатом времени и усилий. Всё ещё ворча о Томе, Нотт перебирал струны, слушая, как звучит одна нота, потом другая, затягивая рычаг, время от времени наклоняя голову и закрывая глаза. Том ждал, нетерпеливо постукивая ногами или расхаживая кругами, пока Нотт вытащил из футляра для арфы небольшой свисток, чтобы проверить ноты. — Как долго это займёт? — спросил Том. — Нельзя торопить искусство, — ответил Нотт. — И акустика в этом месте отвратительная. Потолок слишком высокий, и вода даёт отражение… Когда он наконец начал играть, Том остановился и посмотрел на статую Слизерина, сузив глаза. — Сонорус, — призвал он, и музыка удвоила, а затем утроила громкость. Гермиона стояла перед Ноттом и могла почувствовать ощутимую рябь, когда звук проходил через её тело. Слушая, как он играет и играет очень хорошо, Гермиона стала размышлять, почему Нотт никогда не проявлял интереса во вступлении в музыкальный клуб Хогвартса. В Хогвартсе было немного внеклассных занятий для студентов, и из них плюй-камни, квиддич, волшебные шахматы, музыка и дуэли не представляли для неё личной привлекательности, но Гермиона признавала, что это был способ завести друзей для тех, кто хотел, и выучить что-то, чему не учили на уроках. Нотт мог не жаждать дружбы со «шпаной», но по крайней мере он мог бы найти место, где сможет продемонстрировать свои способности. (Гермиона, естественно, не одобряла это во имя хорошего вкуса, но было гораздо менее стыдно хвастаться заработанными навыками, чем хвастаться унаследованными качествами). Когда Нотт закончил играть, Том повернулся к статуе Слизерина с потемневшими от предвкушения глазами. — Это сработало? — спросил Нотт. — Ш-ш-ш! Минуту или две Том стоял, внимательно прислушиваясь, прикрыв глаза. Почему именно, Гермиона не знала: она слышала только равномерный «плинк» воды, падающей на камень, шарканье ног Нотта по грязному полу, шелест мантии и вздох собственного дыхания. — Вы слышали это? — внезапно спросил Том, неотрывно глядя на лицо статуи. — Что? — спросила Гермиона. — Я подумал, я слышал, как что-то двигается… — Ты будешь тут стоять и слушать? Или мы можем просто пойти обратно? — предложил Нотт, засовывая руку в сумку и доставая свои карманные часы. Он нажал на кнопку сбоку, и крышка откинулась. — Уже четвёртый час утра. Гермиона не обратила на него внимания: — Что ты имеешь в виду, «что-то двигается»? Статуя подвинулась? — Ты хочешь сказать мне, что статуи не могут двигаться? — сказал Том. — Я знаю, что я слышал! — Я не собиралась говорить, что это невозможно, — сказала Гермиона. — Я знаю, что магия может заставлять предметы двигаться, и есть чары движения, которые наложили основатели, сохранившиеся до сегодняшнего дня — крылатые кабаны на парадных воротах, например. Но эта статуя не двигалась — мы бы заметили это! — Но я что-то слышал, — упрямо сказал Том. Следующие двадцать минут Гермиона и Нотт наблюдали, как Том подступается к статуе, несколько раз пройдясь перед ней, затем начав перебирать мысленный каталог проявляющих заклинаний. Они простирались от простейших заклинаний из руководства старост для обнаружения записок, переданных по рукам под партами на уроках, до заклинаний, которые отменяли свойства заранее смешанных невидимых чернил, до более сложных заклинаний, о которых Гермиона только читала в книгах, используемых чародеями, чтобы наносить марку на свои товары без порчи покрытия драгоценных ювелирных изделий или инкрустации изящных шкафов и шкатулок. Эти знаки были скрыты во время повседневного использования, но их можно было проверить в целях аутентификации и аккредитации. Через некоторое время Нотт залез в свою сумку и достал жестяную чашку и маленький мешочек. Из мешочка он взял щепотку какой-то коричневой пудры, бросив её в чашку. Затем он поднял свою палочку и навёл на край. — Агуаменти, — сказал Нотт, зевнув. — Как много времени, ты думаешь, он потратит, Грейнджер? — Какого чёрта ты… Ты завариваешь чай? — Я знал, что будет небольшая вероятность, что я застряну под землёй с Риддлом, поэтому я не хотел рисковать, делая это на пустой желудок, — ответил Нотт, покручивая палочкой над чашкой и вызывая заклинание для подогрева воды. — Ты не взяла какой-нибудь еды с собой? Я рассчитывал, что ты подготовишься получше. — Принесла! — сказала Гермиона. Она вытащила свёрток вощёной бумаги из кармана своего магловского пальто. Имбирные печенья миссис Уиллроу из собранного с собой ланча, который миссис Риддл передала им для поездки на поезде этим утром. Или, точнее, прошлым утром. — Ох, хорошо, — сказал Нотт, вырывая свёрток из её рук и развернув его. — Они сделаны с патокой? Мне больше всего нравятся такие — даёт им хорошую текстуру. Твёрдые, но не слишком крошащиеся. Том делал всё возможное летом, чтобы обеспечить извлечение Нотта из дома до ужина, но несколько раз миссис Риддл с успехом собирала их на послеполуденный чай. По какой-то фантастической причине Нотт находил удовольствие в приглашениях миссис Риддл, даже если и высказывал больше нежности и тепла еде, а не людям, присоединявшимся к столу. Но, опять же, не сказать, что он когда-либо выражал нежность и тепло к кому бы то ни было. В итоге Гермиона не была уверена, как это расценивать. Она знала, что люди вроде Нотта думали, что маглы, даже образованные и воспитанные, были природными диковинками в той же манере, как британские исследователи, которые встречали представителей племени пигмеев в диких широтах Гвинеи или Малайи. Поэтому она следила за ним с намерением поправить манеры Нотта, если он оступится перед Риддлами, но, к её удивлению, он этого не делал. Гермиона поймала его за тем, что он задавал провокационные вопросы миссис Риддл о её семье, об обстоятельствах переезда Тома (он что-то не так запомнил, или Том из Лондона, а не Йоркшира?) и загадке происхождения Тома. Ни она, ни Том, ни миссис Риддл не собирались вдаваться в эту тему разговора, к большому разочарованию Нотта. И каким бы разочаровывающим ни был послеобеденный чай с миссис Риддл летом, этот очень ранний утренний чай должен был быть таким же не оправдывающим ожиданий. Нотт предвкушал открытие магических артефактов в Тайной комнате, а всё, что они пока нашли, — длинный рулон грязной змеиной кожи. Ценный для нужного покупателя, но чем было больше денег для того, у кого уже и так множество? Это была огромная разница с тем, что он надеялся найти: давно забытые знания с дней основателей, могущественные заклинания, утраченные на поколения, или древние секреты о скрытых механизмах зáмка. Хрум. Нотт разломил печенье пополам. Теперь, вытянув руку, он предложил ей кусочек: — Ты о чём-то думаешь, Грейнджер. Что это? Гермиона взяла печенье: — Какая наглость предложить мне печенье, которое изначально было моим! Почему ты вообще его тогда забрал? — Потому что сахар вредный, — сказал Нотт между укусами своей половины печенья. — Отец говорит, что сахар положен только детям и инвалидам, и если Риддл получит, что хочет… — Он кивнул в сторону статуи Слизерина, на которую Том попытался залезть, держа палочку в зубах. — Что ж, я думаю, что мы должны ценить время, которое у нас есть, в качестве людей, которые могут есть и наслаждаться твёрдой пищей, а не питаться зельями. Гермиона сдвинула брови и заговорила приглушённым голосом: — Том может говорить со змеями. Если Комната открылась для него, не означает ли, что он теперь хозяин монстра Слизерина? — Кто знает, какие управляющие чары Слизерин оставил на нём, — сказал Нотт, пожав плечами. — И сохранились ли они до нашего времени. Если Риддл, несмотря на все препоны, найдёт монстра, мы не можем исключить шанса, что он послушается его, а не съест его на месте. Но мы с тобой не змееусты, и единственное, что удерживает нас от того, чтобы нас съели заживо… это он. — Уверена, что он не даст нам быть съеденными… — сказала Гермиона. — Если ему придётся выбирать между самим собой и нами, кого, ты думаешь, он выберет? — спросил Нотт. — Ему не придётся никого выбирать. Мы удостоверимся, что он никогда не окажется в позиции, где такое решение было бы необходимым, — решила она. — Риддл знает, как много ты вмешиваешься в его жизнь? — Я не понимаю, как это связано! — Потому что он, похоже, так же полон решимости вмешаться в твою, — заметил Нотт. — Я не могу не предсказать вам обоим целую жизнь взаимной невыносимости, основываясь на его, скажем так, «чрезмерной фамильярности». Разве ты не поняла, что Риддл хочет тебя? — Я прекрасно осведомлена о том, чего он хочет, спасибо, — резко ответила Гермиона. — Или что он говорит, он хочет. Уверяю тебя, здесь не о чем спекулировать. Да, это правда, мы заключили личное соглашение в некотором роде, но оно и близко не такое захватывающее — или серьёзное, — как ты думаешь. — Значит, ты не станешь принимать его предложение? — сказал Нотт, внимательно изучая чайные листья, плавающие в чашке, и определённо не пытаясь показаться слишком заинтересованным в её ответе. — А есть причина, почему я должна? — Ты вряд ли сможешь найти партию лучше, если хочешь знать моё мнение, — сказал Нотт. — Хорошо, что тебя никто не спрашивал! — весьма оскорблённо сказала Гермиона. — Но ведь это правда? — продолжал Нотт будничным голосом. — Он хочет, даже стремится взять тебя, несмотря на твоё отсутствие имени или имущества. И если ты жаждешь будущего респектабельной работающей ведьмы, то ничто так не визжит о респектабельности, как иметь респектабельного мужа. — Он метнул взгляд туда, где Том взбирался по каменной бороде Салазара Слизерина. — Даже если он не найдёт ничего ценного, эта Комната всё ещё делает его наследником Слизерина. Гермиона фыркнула от возмущения: — Мне не удаётся представить, почему муж делает ведьму более или менее подходящей для позиции на рабочем месте. Это кажется нечестным — разве кто-то спрашивает волшебников, женаты ли они, когда они подаются на работу? — Для любой позиции, где обязательны уравновешенность и надёжность, да, конечно. Законный исполнитель волшебных завещаний и свидетельств. Или целитель, который предоставляет советы об, ах, создании семьи. В зависимости от того, куда они подаются, на ком они женаты, может быть так же важно, как и вообще женаты ли они, — сказал Нотт. — Достойное понимание ответственности — признак достойного волшебника, Грейнджер. Оно включает в себя честность и честь человека, а также его обязанность увековечить своё наследие. Если ты не можешь судить о честности человека по тому, что он пишет и отправляет в бланке, то ты можешь судить о нём по состоянию его дома и насколько хорошо он содержит свою семью. Слушая, что говорит Нотт, Гермиона не могла сдержаться и не сморщить нос, и не гадать, насколько сильно Нотт действительно в это верил. Он признался, что его не очень волнует перспектива иметь жену и будущих детей, и то, что он только что высказал, звучало как явное противоречие. «Но, — подумала она, — насколько хорошо мужчина содержит свою семью не то же самое, насколько они ему дороги». — Стесняюсь спросить, — сказала она, — считаешь ли ты или нет Тома достойным волшебником. — О, я мог бы упрекать Риддла за то или иное на протяжении следующей тысячи лет, — беззаботно сказал Нотт. — Но, оценив его личность, нельзя отрицать, что он ценит то, что действительно важно. Видишь ли, Грейнджер, мы все здесь волшебники — да-да, ты ведьма, не надо напоминать, — но что нас объединяет, так это магия. Большинство волшебников будут приводить свою магию в качестве доказательства того, что она возвышает их над разумными зверями: маглами, и гоблинами, и кентаврами, и так далее. И в этом нет ничего плохого, за исключением тех случаев, когда это всё, что они делают со своей магией. Риддл, в свою очередь, — продолжал Нотт, его слова вырывались быстрее и быстрее, — знает, что быть волшебником означает больше, чем растрачивать свои таланты на разговоры и бахвальство. Остальным будет достаточно сидеть в спальне и спорить, у кого быстрее метла или длиннее палочка, но Риддл считает себя способным на большее, — он кивнул позади своего плеча в сторону Тома, который вцепился в нос Слизерина и уставился в пустые и каменные глаза статуи. — Не то чтобы все его устремления обернутся успехом, но у него есть амбиции, и это не пустяк, когда у остальных вообще их нет. — А в чём твои амбиции? — заметила Гермиона. — У тебя, может, нет титула «наследника», который есть у Тома, но Шляпа распределила тебя в Слизерин, хотя я уверена, что она знала, что ты мог бы с таким же успехом учиться в Рейвенкло. Глаза Нотта сузились: — Откуда ты это знаешь — ты должна — нет, — пробормотал Нотт под нос. — Значит, Шляпа предоставила тебе выбор тоже? — Да, вообще-то, — с гордостью сказала Гермиона. — Она сказала, что моё чувство справедливости было достойно Гриффиндора. — Несомненно, ты расценила это высокой похвалой, — хмыкнул Нотт в ответ на обиду Гермионы. — Я в Слизерине, потому что я признаю, что в знаниях самих по себе нет никакого толку, кроме личного удовлетворения. Применение знаний требует действий и лидерства. А природа лидерства подразумевает, что не каждый может быть лидером — но и не следует позволять, чтобы тебя низводили до уровня простого фактотума, когда ты способен на большее, — он окинул её оценивающим взглядом. — Полагаю, ты уже знаешь это, поскольку связала себя с ним ближе, чем все остальные. Гермиона ответила ему неодобрительным свирепым взглядом: — Ты намекаешь, что мой интерес в Томе основывается на его полезности? — Я не намекаю на это — я говорю это, — сказал Нотт. — Ты оказываешь себе медвежью услугу, не обращая на это внимания, Грейнджер. И перед тем, как ты попытаешься нравоучать меня, я не вижу никакой разницы между браком и взаимным обменом полезности. Что-то даётся, что-то берётся, совместные усилия по созданию будущего, все стороны довольны. Я признаю, что мне не хватает, хах, особого штриха Риддла, но ты не можешь сказать мне, что он делает это более лестно. Заметив изменение в её выражении лица, он добавил: — Ты можешь пока крепко держаться за свою этику, но когда ты покинешь этот замок в конце следующего года, ты увидишь, что только учёным и академикам важно, сколько книг ты прочитала и сколько теоретических принципов ты можешь процитировать. В реальном мире управления, которые определяют, какие ингредиенты для зелий ты можешь купить в аптеке, отделы, которые выбирают вопросы, которые зададут тебе на итоговых экзаменах, — этот мир работает на патронаже и связях. Там праведность и идеалы служат скудной валютой. — На каких основаниях ты мне это говоришь? — сказала Гермиона резким тоном. — Твой отец — академик. — Он поддерживает дружбу с нужными людьми, — сказал Нотт. — И поэтому ни один инспектор никогда не приходил — и никогда не придёт — постучаться в нашу дверь. — Т-тогда, — заикалась Гермиона, — как ты извлечёшь из этого выгоду? За всё время нашего знакомства ты ни разу не дал мне никакой информации, не ожидая, что в какой-то момент она обернётся тебе на пользу. — Я не слепой, даже если ты, очевидно, да, — сказал Нотт. — По какой-то причине Риддлу приятно предаваться твоим иллюзиям, неважно, насколько они оказываются иллюзорными. — Своей палочкой он испарил содержимое своей чайной чашки и засунул её обратно в сумку. — Знаешь, я слышал, как Орион Блэк упомянул, что на собрании старост ты не была такой унылой, как все ожидали, — я даже слышал, что Хипворт подготовила самопишущее перо на случай, если ты провалишь свою речь. — Они думали, что я провалю её? — Гермиона была ошеломлена. Том никогда не упоминал этого. — Никто ничего не говорил… — Это просто шутка, — сказал Нотт, не обращая внимания на её громкое беспокойство. — Но если тебе и следует что-то из этого вынести, так это то, что политика — не твой врождённый талант, но с правильным руководством ты не совсем безнадёжна. С правильным советом ты сможешь добиться больших успехов. В то же мгновение Гермиона увидела, куда клонил Нотт. Он давал советы, исходя из её собственных интересов, но при этом выставлял себя экспертом, а Гермиону — новичком. Это было не совсем неверно, но было унизительно признавать отсутствие опыта общения с Волшебной Британией. За всё время их разговора она не заметила в Нотте ни малейшего признака нечестности, и даже сейчас не видела причин, по которым он мог бы солгать ей, не на такую тему. Хотя Нотт приводил свои аргументы в тоне мудрой снисходительности, самым тревожным было признание того, что его доводы не были полностью беспочвенными. Во время её встреч по профориентации с профессором Бири на пятом курсе ей было сказано, что настойчивость и упорство — обязательные условия успешной профессиональной карьеры, но, раздумывая о том, что действительно сказал профессор Бири, она не могла вспомнить, чтобы он дал какие-либо дельные советы о карьере в Министерстве. Он был очень учтив, заверив её, что ей не следовало ограничивать себя общепринятыми карьерами. Множество волшебников посвящают себя ремеслу или науке, и в этом не было ничего постыдного или позорного по сравнению с более традиционными путями работы у официального работодателя. — На самом деле, — сказал ей профессор Бири, когда она пришла к нему в кабинет в назначенное время, — я и сам подумывал о том, чтобы покинуть Хогвартс и следовать своим интересам. Мне нравится преподавать — в молодости это даже было моим призванием. Но травология навсегда? О, я думаю, мой дух жаждет большего, благородной профессии, какой бы она ни была. А Вы, мисс Грейнджер, такая свежая и полная потенциала — Вы бы не сделали себе ничего хорошего, если бы растратили свой молодой дух на то, что не приносит ему радости. В тот момент это было очень вдохновляюще, но профессор Бири не дал ей никакого совета, в какие отделы направлять рекомендательные письма и характеристики. Теперь она начала задумываться о том, что, если она отправит эти письма, как планировала сделать в следующем году, не затеряются ли они в почтовом отделении и не найдут ли их спустя годы скомканными и покрытыми сухим совиным помётом? В прошлом году Нотт предупреждал её о том, каких стандартов она может ожидать от волшебной бюрократии, и встреча с мисс Леонорой Гардинер в Министерстве стала тревожным подтверждением правдивости слов Нотта. И вот в чём загвоздка: одно дело — правдивость Нотта, — а его знание об особой способности Тома выявлять ложь не оставляло ему выбора по этому поводу, — но его благонадёжность — совсем другое. Она не могла поверить, что всё, что он сказал, было исключительно в её интересах. В лучшем случае любой совет, который он ей давал, в какой-то мере отвечал и помогал и ему. Он бы пошёл против её интересов, если это будет ему выгодно. «Но, — подумала Гермиона, — пошёл бы он против интересов Тома?» Была половина шестого, когда Том сдался в попытках вычленить секреты тысячелетней давности Слизерина из его статуи. В какой-то момент Нотт вызывал Амортизирующие чары на пол и укрылся плащом, чтобы подремать, поэтому только Гермиона бодрствовала, когда Том слез со статуи, его волосы были присыпаны серой пудрой, а брюки испачканы зелёным от колен вниз. — Нашёл что-нибудь? — вежливо спросила Гермиона. Том, глубоко нахмурившись, потряс головой: — Там было что-то похожее на шов, вырезанное под бородой Слизерина, но я не смог найти способ открыть его. — Это мог бы быть просто шов, знаешь. — Я не сдамся, — сказал Том. — Пока не буду знать наверняка. Мне нужно будет составить график развития Гидры или сопоставить его с циклами приливов и отливов. Может быть, пруды осушаются в определённые периоды месяца… — В этом тебе поможет библиотека, — предложила Гермиона. — Мы уходим? Будет плохо смотреться на старосте школы прокрадываться в свою спальню на рассвете. Да ещё и в первый день школы! — Если тебя заметят твои соседки по спальне, просто скажи им, что ты была со мной всю ночь, — сказал Том. — Это ответит на все их вопросы. — И вызовет море новых! — Ой? — удивился Том. — У меня создалось впечатление, что, касаемо объяснений, слова о том, что ты гуляла с молодым человеком, говорят сами за себя. — Не для моих соседок, — сказала Гермиона. — Они будут доставать меня целыми днями, задавая вопросы. Например, просунула ли я руку тебе под джемпер. Том растерянно хлопал глазами: — Это эвфемизм для чего-то? — Нет, боюсь, нет, — вздохнула Гермиона. — Некоторые девочки просто любопытствуют о том, как выглядят мальчики на нашем курсе без мантий. Чаще всего это касается игроков в квиддич, если тебе от этого станет легче. — Как отвратительно, — заметил Том. — Ну, а ты..? — Что я? — Хочешь засунуть руку мне под джемпер? — Н-нет! — заикалась Гермиона. — Значит, что-то не так с моим джемпером? — сказал Том весьма расстроенным голосом. — Или что-то не так со… мной? — Нет! Конечно, нет — в смысле, я не имела в виду… Том похлопал её по плечу: — Знаешь, я уже говорил, что «легковерный» — это плачевное естественное состояние пролетариата. Но на тебе, Гермиона, каким-то образом это становится забавно милым. — Не вижу в этом ничего забавного, — фыркнула Гермиона. — Тогда ты можешь поверить мне на слово, — ответил Том, поднимая край своего шерстяного форменного джемпера и открыв дюйм рубашки, которую носил под ним, вместе с быстрой серебряной вспышкой пряжки ремня. — Тебе стоит убедиться, что я не сделаю тебе предложения, которое не собираюсь выполнять. В этот момент Нотт проснулся, и его гнусавый, хриплый от сна голос ворвался в их разговор: — Если вы двое собираетесь сейчас предаваться подобным вещам, то обязательно здесь? В форкамере, участке тоннеля, открывающемся в Тайную комнату, они собрали образцы змеиной кожи. Они ограничились лишь сбором кусочков порванной кожи, а не пытались отрезать части из общей кучи, которая была несколько десятков футов длиной: никто из них не прихватил с собой подходящего ножа, и они не хотели рисковать призывом Режущего заклинания, когда они все прекрасно знали, что драконья шкура была известна своим умением отражать заклинания. — Не могу представить, что люди будут использовать это для ботинок, — сказал Нотт, держа в руках на свет полоску кожи метром длиной. — У зверя такого размера настолько широкий узор чешуи, что любой в ботинках из неё будет выглядеть, будто у них обсыпной лишай на ногах. Но для багажа или упряжи — без вопросов. И я бы не отказался от переплёта из змеиной кожи на заказ со слоем глянца. Это, казалось, подняло настроение Тому. Он изнывал от того, что они покидали Тайную комнату и её секреты до другого дня. Он уже планировал следующую вылазку, его ничуть не беспокоило, что она и Нотт вымотались за последние шесть часов подземных поисков. — Я не спала больше суток, — сказала Гермиона, когда они ковыляли сквозь тёмные тоннели обратно к вертикальной шахте, которая вела в туалет для девочек на втором этаже. — Откуда у тебя столько энергии, чтобы хотеть продолжать исследования? — Потому что я знаю, что там внизу что-то есть, — сказал Том. — Она не может быть пустой. Слизерин бы не построил секретную комнату, чтобы заполнить её… ничем! — Он оставил чертовски громадную статую себя, Риддл, — сказал Нотт, расстилая ковёр и подзывая их к нему. — Я вполне уверен, ему бы не понравилось, что ты назвал её «ничем». Солнце пробивалось через шторы спальни, когда Гермиона упала в кровать чумазая с ног до головы, её носки насквозь промокли и пахли плесенью. Но она была слишком изнурённой, чтобы переживать из-за этого и даже из-за её недавнего путешествия в Тайную комнату, и это означало, что в Хогвартсе под одной из ванных комнат живёт существо, змея длиной более тридцати футов, а то и больше — разве змеи не сбрасывают шкуру, когда перерастают её? Когда в понедельник продолжились уроки, Гермиона была более отдохнувшей, но не более любопытствующей о Комнате, чем когда покинула её. Её впечатляла искусная работа, которая ушла на строительство тоннелей, скрытие входа и саму Комнату, но она не могла понять одержимости Тома в разгадывании её «тайны». Это было историческим местом, и после увиденного у неё не было никакого намёка от того, что учебники по прорицаниям называли «третьим глазом», что там была тайна. Никто не посещал руины римского пограничного форта или курган кельтского вождя в ожидании, что давно умершие жители спрятали тайник с драгоценными камнями для будущих удачливых исследователей. Том был убеждён в обратном. Если легендарная Комната была настоящей, то почему и легендарный монстр не мог бы быть? Если легенда пережила все эти годы, то определённо это должно было быть правдой. Ответ Гермионы был прямым: — В легенде говорится, что Слизерин рассчитывал, что монстр будет убивать людей! Людей в Хогвартсе! Студентов! — Слизерин мёртв, поэтому уже неважно, на что он рассчитывал, — сказал Том. — Но тебе не стоит так сильно волноваться, Гермиона. Когда я найду монстра, я не позволю ему причинить тебе вред. — И как ты собираешься это сделать? — спросила Гермиона. — Это не монстр, это животное. Оно не может прислушаться к голосу разума. А если и прислушивается — если легенды правдивы, то за последнюю тысячу лет оно и близко не подходило к человеку. — Я заставлю его слушать, — сказал Том и отказался объяснить, как он собирается это провернуть. В течение следующего месяца Гермиона углубилась в свои занятия, потому что Ж.А.Б.А. были не за горами. Комната была интересной, но она ничего не могла предложить с точки зрения экзаменов или карьерных возможностей. Её волновало, что Том едва ли уделял внимание на уроках, делая заметки на своём пергаменте, и она видела, что они никак не относятся к текущему уроку. Он был старостой школы — он был обязан показывать хороший пример другим студентам! Но учителя так и не заметили недавнего изменения отношения Тома к участию в занятиях. Когда бы они ни обращались к нему, он отвечал на вопросы без колебаний, и поэтому его репутация отличника оставалась незапятнанной, такой же безупречной, какой она была на протяжении последних шести лет. Его одержимость с разгадкой тайны не только вынудила Тома делегировать бóльшую часть своих обязанностей старосты школы остальным старостам, но и устраивать официальные заседания клуба по домашней работе реже. Дошло до того, что его члены подходили к Гермионе за завтраком и в коридоре, чтобы спросить, когда они будут повторять теорию по защите от Тёмных искусств для Ж.А.Б.А., или не могла ли бы она перепроверить их эссе по заклинаниям — они бы спросили Тома, но они едва ли видели его в их спальне в эти дни, за исключением сна, мытья и переодевания. Не только они видели Тома всё реже и реже за прошедшие недели. Том всегда исчезал после окончания уроков, уходя петляющим, окружным путём на следующее занятие или на приём пищи в Большом зале. Однажды она проследовала за ним под риском опоздать, но увидела, что он слоняется по коридорам, водит пальцем по камню и иногда останавливается, чтобы изучить доспехи или ткнуть палочкой в дымоход, вделанный в стену и предназначенный для вентиляции нижних помещений замка. Он выглядел таким отвлечённым, и у Гермионы возникло желание позвать его по имени и спросить, чем он занимается, если бы она не подумала, что это будет слишком… слишком назойливым. Когда она подумала об этом, было очевидно, что он делал: изучал замок, как они делали на первом курсе, и Том натренировал для этого крысу, которую он научил собирать монеты и сидеть на его плече. Арахис умер несколько лет назад, и Гермионе всё ещё было от этого грустно. Родители Гермионы купили ей сову, когда она о ней попросила, и держать дома Жиля делало дом Грейнджеров более волшебным. Том, который был таким же талантливым и волшебным, мог позволить себе только крысу. Даже сейчас он не заменил Арахиса, и, возможно — Гермиона не решалась предполагать слишком многого, — он хотел найти замену, которая была бы такой же особенной, как и он. «Наследник Слизерина — это всего лишь титул учтивости, — напомнила она себе. — Это невозможно. Том жаден, но он научился быть осторожным, и он не глуп. В последний раз, когда он был неосторожен, нам пришлось отвезти его в больницу Святого Мунго». Не считая тайны Комнаты, одна незначительная деталь их подземного приключения закрепилась в её мыслях на протяжении последующих недель: тот разговор с Ноттом и важность нужных связей для успешной карьеры или просто для того, чтобы пробиться в дверь. Она посещала ужины профессора Слагхорна последние два года, хотя и не так неукоснительно, как некоторые другие слизеринцы. Тем не менее она рассчитывала, что Слагхорн замолвит за неё словечко, что бы она ни выбрала. Но был ли он единственным, кто мог это сделать, кроме профессора Бири, её декана? Когда последние тёплые дни ускользнули, оставив после себя холодную шотландскую осень, вопрос продолжал витать, и чем больше она пыталась придумать обоснованные оправдания, почему Нотт был бы ненадёжным источником, если не ошибочным, тем сильнее он разгорался. Что он знал? Его замечания о состоянии политики волшебников всегда были очень пристрастными и ничем другим, кроме как унизительным, слишком циничным и зашоренным, чтобы принимать их за чистую монету. По какой причине он представлял такой циничный взгляд? Он был всего лишь мальчиком, да ещё и младше неё! (Они все были взрослыми, но сентябрьский день рождения Гермионы делал её старшей на их курсе, поэтому она считала, что это должно что-то да значить. Том был несогласен: из них троих он был младшим). Гермиона, решив расставить точки над i, отложила в сторону стопку тренировочных экзаменационных вопросов и достала чистый лист пергамента, прижав скручивающиеся концы чернильницей.       Дорогая мадам Гардинер,       Вы можете помнить нашу встречу в апреле прошлого года, когда Томас Бертрам представил меня как его помощника редактора, Гермиону Риддл. Как преданный читатель статей мистера Бертрама, вы знаете, что его статьи направлены на улучшение эффективности в домоводстве и повышение удобства жизни ведьм, следящих за домом, по всей Британии. Но как ведьма я давно считаю, что «Вестник ведьмы» должен быть ориентирован на всех ведьм, а не только на тех, кто посвящает свои труды семейному очагу.       Как работающая ведьма, я бы хотела спросить Вас об условиях работы в Министерстве магии… «Солидарность», — подумала Гермиона. Она написала письмо с объяснениями Тома об убедительной риторике, проглядывающими из уголка её сознания. Казалось, так делать неискренне — не совсем вероломно, поскольку расстановка слов была сделана так, чтобы они были двусмысленными, но не ложными, — но какая-то её часть страдала от веса вины от этого намеренного введения в заблуждение. Её логическая сторона выиграла: это ведь Том разговаривал за неё, Том, кто назвал себя «Томас Бертрам» в атриуме Министерства, и он, кто назвал её «Гермиона Риддл». И она подписалась «Гермиона» внизу страницы, своим собственным именем, поэтому это тоже не было ложью. Когда она всунула сложенное письмо в свой ежедневник, чтобы отправить его со следующей порцией писем маме с папой в Лондон, она нашла новое сообщение, написанное почерком Нотта, в конце своей книги. Риддл снова покинул спальню. 11:52 Она написала в ответ: «Думаешь, он пошёл в _К_?» Гермиона подчеркнула букву на случай, если Нотт не догадается, что она имела в виду. Он не попросил ковёр, — написал Нотт через четверть часа. — И не вернулся, пропахнув туалетом, тоже. Это не признак того, что он отступился от неё… А ты когда-либо видела, чтобы он отступался от _чего_бы_то_ни_было_?