***
— Тебе нужно спрятаться, — первое, что говорит Джошуа, когда он вбегает в дом. Его нога задевает амфорный горшок, и он едва не разбивается о землю, если бы не быстрота рефлексов, с которой он прижимает его к груди. Сынгван искал волчий хворост перед рассветом, когда заметил охотников на ведьм, и, прибежав домой, разбудил Джошуа. Естественно, он забрался на чердак, и если раньше тот считался мастерской, то теперь это, скорее, бункер. Джошуа уже наполовину взбирается по ступенькам, мысленно прокладывая путь к сундуку под кроватью, как вдруг что-то хватает его за локоть. — Джошуа, постой, — окликает Сынчоль. Джошуа отскакивает назад, пыхтя. — Откуда ты взялся? — сейчас не время для разговоров. — Я стоял прямо тут, на кухне, ты не заметил меня, когда пробегал мимо. Слушай, успокойся на секунду. С Сынгваном все в порядке. Он в… — Сынчоль осекается и устремляет взгляд в потолок. Именно этой чертой Сынчоля Джошуа восхищается больше всего. Он всегда знает, когда нужно замолчать, когда действия говорят больше слов. — Ладно, — напряжение, ползущее по шее, ослабевает, — это хорошо, — отзывается Джошуа. — Ты проснулся только что? — Да, — глаза Сынчоля до сих пор покрасневшие от сна. — Вону сказал, что видел их лошадей на окраине деревни и предупредил меня, но пока я добежал, они уже были там, — он спускается по лестнице. — Ближе они пока не подходили. Не знаю, почему. — Протокол, — бормочет Джошуа себе под нос. — Это проявление уважения. Они предоставляют несколько часов, чтобы жители деревни сами поприветствовали охотников на ведьм, подарили им дары, в случае если они настроены именно так. — Дары? — повторяет Сынчоль. — Что мы должны им подарить? Лицо Джошуа передергивается при воспоминании о том, как целую жизнь назад женщина, согнувшись на коленях, держала в руках корзинку, не смея даже посмотреть ему в глаза. — Вино. Серебро. Золото. Оружие. Если чувствуете себя особенно щедрыми, то и детей. Сынчоль, заперев входную дверь, останавливается и смотрит на Джошуа с беспокойством на лице. — Почему? Джошуа торопливо преодолевает остаток лестницы и перегибается через перила. — Не для убийства, разумеется, — уточняет он, — но некоторые люди отправляют своих детей в Орден именно так. У них же нет формального набора. Напрасная трата времени. Сынчоль что-то бормочет в ответ, но Джошуа его не слышит. Он распахивает дверь в свою комнату и опускается на пол рядом с кроватью. Его колени уже измазаны грязью, но он не обращает на это внимания и тащит сундук на свет. Он выдвигается с неприятным звуком, опилки разлетаются веером. Замок — изобретение Вону, и он единственный в своем роде. Это великолепный сплав металла и дерева, переплетенных в виде лабиринта, с серебряным шаром в центре. Он отпирается только после того, как шар пройдет через запутанный узор, и, хотя это чудо безопасности, оно доставляет массу неудобств, так как у Джошуа дрожат руки. Он с трудом пытается наклонить его в нужную сторону. Возможно, для сундука это излишне сложно, но его содержимое слишком ценно, чтобы оставлять без присмотра. Шаги Сынчоля — фоновый шум для усилий Джошуа. — Могу я тебе помочь? — Нет, нет, я единственный, кто знает комбинацию. И я ее помню, это просто мои руки не перестают дрожать, — Джошуа убирает руки с замка и сжимает их в кулаки. — Давай же, давай, — эту мантру он повторяет, пока гремит сундуком. — Что там? — спрашивает Сынчоль, подходя ближе и наклоняясь к Джошуа, рука в защитном жесте ложится ему на спину. Она излучает тепло. — Это что-то, что может помочь? — Это мои… старые вещи. Мое снаряжение. Я знаю, что они здесь из-за меня. Надеюсь, если я смогу отдать им все, что у меня имеется, они оставят меня в покое — или, по крайней мере, если заберут меня, то не причинят вреда никому другому, — бормочет Джошуа. Если уж ему придется сдаться Ордену, то лучше сейчас, когда его достоинство еще не потеряно, чем потом, когда они будут тащить его с криками. — Джошуа… — в голосе Сынчоля звучит сочувствие. Сейчас Джошуа почти благодарен за то, что тот отказывается открываться. Он не уверен, хочет ли чтобы Сынчоль увидел, что там внутри. — У тебя нет доказательств. — А зачем же еще им здесь быть? — говорит Джошуа, а затем делает паузу, осознавая всю глупость своих слов. — Ладно. Возможно, это из-за него, но все же… — глотание дается с трудом. — Не буду врать. В конце концов, я ожидал чего-то подобного. Орден — это не то, откуда можно просто уйти. Рука Сынчоля на его спине — якорь. — Ты забегаешь вперед. Мы даже не поговорили с ними. Что толку идти сразу в цепях? — Но… — Но что? — Сынчоль разговаривает мягким тоном, но слова его весомы. — На данный момент мы ничего не знаем, и, честно говоря, мне не кажется, что они благосклонно отнесутся к тому, что обнаружится внутри. Нет смысла бросаться на их мечи. Сынчоль настолько рассудителен, что спорить больше не о чем. Джошуа вздыхает и задвигает сундук обратно под кровать, где ему самое место, однако не может набраться решимости, чтобы подняться с пола. — Я никогда не думал, что они придут сюда. Это болото на самом краю света, что они могут извлечь из этого? Я даже не уверен, что это место есть на официальных картах, — бормочет Джошуа. Он думал, что здесь он в безопасности. Это глупо, но трудно не чувствовать себя преданным деревьями и тростником, словно они послали ветрами сообщение в Цитадель о его местонахождении. — Нет смысла обсуждать это между собой, — заключает Сынчоль, поднимаясь на ноги. Он протягивает руку, которую Джошуа принимает. — Нам нужно поговорить с ними. Насколько нам известно, они могут быть просто заблудившимися путниками, направляющимися к Западным валам. «Заблудившиеся путники» не сходят с лошадей и не ждут у деревни, как стервятники, облетающие умирающее животное. А они именно таковы, с крыльями из черненой кожи и когтями серебряных мечей. Джошуа не может определить масштаб их миссии, но он знает об охотниках на ведьм достаточно, чтобы понять: они здесь не просто так и не уйдут, пока не будут удовлетворены. Охотники на ведьм столь же терпеливы, сколь и кровожадны. — Полагаю, мне следует поприветствовать их, — решает Сынчоль, и беспокойство проступает в складках его бровей. — Как ты там сказал, я просто должен представить их деревне? Есть ли какой-то титул, который я должен использовать? Мне поклониться? В животе у Джошуа что-то неприятно екает. — Нет, не кланяйся. Кланяться только Инквизитору, но… — Но? — Позволь мне поговорить с ними, — предлагает Джошуа. Его сердце бьется, словно дикие кролики в лесу. — Я не пойду со своим снаряжением, я ничего им не скажу, но позволь мне поговорить с охотниками на ведьм. Я знаю, как с ними разговаривать, я знаю, как узнать, чего они хотят. — Джошуа, — голос Сынчоля тих. — Не делай этого только потому, что чувствуешь себя обязанным. Это совсем не так. Мы не ждем от тебя этого, никто не ждет. — Я хочу. Кому-то другому охотники могли бы солгать, но я вижу их насквозь, я знаю слова, которые они используют, я знаю их код, — говорит Джошуа. — Ты позволишь мне? Сынчоль задумывается, и Джошуа почти видит, как вращаются колесики его мыслей. Он явно не одобряет эту идею, считая деревню своей личной ответственностью, но он не может отрицать опыт Джошуа. Через мгновение он кивает головой. — Хорошо. Раз уж ты уверен. Если что-то пойдет не так, пожалуйста, предупреди нас, и мы что-нибудь предпримем. — Конечно, — отвечает Джошуа, втайне думая о том, что он бы точно не стал этого делать. — Спасибо. Я тебя не подведу. — Я знаю, что не подведешь, — кивает Сынчоль, — Ты никогда не подводишь, — он останавливается в дверях. — Дары, ты сказал. — Я не знаю, что ты можешь хотеть им преподнести, — желательно быструю лошадь, чтобы помочь им на пути к отъезду. — Что-нибудь. Мы не должны вызывать лишних подозрений. Лучше следовать правилам и не высовываться. Ради Сынгвана, если не ради нас, — говорит Сынчоль. — Я переговорю с Вону. Возможно, у него есть идея. Я увижу их позже и не хочу приходить с пустыми руками. Джошуа начинает протестовать, но решительный голос с чердака заставляет их замолчать. — Принесите одну из железных перчаток Вону. Я сделаю ее золотой. Голос Сынгвана успокаивает. Он прав: подарок в виде функционально бесполезной, но эстетически привлекательной перчатки заслужит расположение охотников на ведьм. Орден предпочитает серебро, но люди предпочитают золото.***
Джошуа накидывает самый широкий плащ, какой только смог найти, — всеохватывающего оливково-зеленого оттенка, и объясняет это холодом. Это был дождливый день в сыром месяце, и даже сейчас небо все еще моросит, но, если честно, ему хочется, чтобы это была броня, что-то прочнее, нежели просто хлопок. Джошуа странно, что остальные жители Большой топи продолжают жить своей повседневной жизнью, словно появление охотников не имеет к ним никакого отношения, но, вообще-то, это не так. Для большинства местных это просто очередное мрачное утро, а те немногие, кто вышел на улицу, кажется, не замечают перемены ветра на тревожную прохладу в воздухе. Объективно Джошуа можно понять. Их всего двое, а не целая Инквизиция, и они почти не поднимают шума, держась на краю болота. Большинство обитателей Большой Топи едва ли вспомнят, как выглядит герб Ордена охотников на ведьм, не говоря уже о том, чтобы опознать их только по форме. Джошуа завидует такому невежеству. Храбрость — не то, чему учатся, а то, что зарабатывается, и Джошуа мысленно закрепляет это, прежде чем решительно направиться к просеке среди деревьев. Охотники привязали своих лошадей, и по количеству багажа вокруг них видно, что путешествие было долгим. Должно быть, путешествие оказалось опасным через все континенты, по которым они путешествовали, а дороги были наводнены разбойниками и зверями. Один из охотников гладит гриву черной кобылы, шепча что-то неразборчивое. Другой копошится у костра, стремительно угасающего, но все же пытается разжечь угли, бурча ругательства под нос. Звучит очень похоже на «это чертово болото», но Джошуа не может быть уверен в точности. — Извините, — обращается Джошуа и задает вопрос, ответ на который он знает: — Вы охотники на ведьм? Раздается сдержанный вздох, и охотник, пытавшийся раздуть пламя, отказывается от своей цели и поднимается на ноги, с неудовольствием глядя на Джошуа. — Мы — да. А ты? — Здесь, чтобы поприветствовать вас в Большой топи, — отвечает Джошуа. — Ты здесь, чтобы поприветствовать нас? Ты занимаешь какой-то пост в этой… — охотник не может скрыть отвращения, — Большой топи? Ты лидер этой общины? — Вовсе нет, — быстро опровергает Джошуа, — но я здесь по его поручению. — О, так значит, это болото понимает концепцию делегирования, но не понимает, как можно оставлять элитных военных профессионалов под дождем? — тон охотника едкий. Избавляя Джошуа от мучительных попыток ответить, второй охотник смеется. — Сунён, успокойся. Не стоит так суетиться с утра пораньше, — говорит охотник и в последний раз гладит гриву своей лошади, после чего разворачивается. Разумеется, трудно различить их лица, когда надвинуты капюшоны, но на лице охотника отчетливо читается растерянность. По едва заметным различиям в осанке Джошуа определил, что этот — главный. Когда он проходит вперед, Сунён делает шаг назад, ожидая приказа, который, похоже, так и не поступит. — Могу ли я чем-то помочь? — спрашивает Джошуа после неловкого молчания. — Может быть, вы заблудились? Не нужно ли вам что-нибудь в этой части болота? Сунён выжидающе смотрит на другого охотника, а когда тот не отзывается, недовольно хмурит брови. — Если это Большая топь, то мы должны быть именно тут. У нас есть работа, — пауза, — о которой сейчас объявит мой напарник. Когда второй охотник начинает говорить, он делает это отрепетированным тоном. — От имени Ордена охотников на ведьм я нахожусь здесь, чтобы расследовать заявления о ведьме-изгое, скрывающейся в Большой топи. Я нахожусь под руководством Инквизитора Западных валов и был лично назначен на данное место. Согласно постановлениям этой земли, любой, кто утаит какую-либо информацию, касающуюся этого расследования и возможной поимки, будет привлечен к ответственности. Мы рассчитываем на сотрудничество. Джошуа точно знает, кто эта ведьма, о которой они говорят, точно знает, где он находится в этот самый момент, какая у него любимая приправа к супу из оленины, и это подтверждает его худшие подозрения — но ему невероятно трудно сосредоточиться на этом, когда голос, произносящий эти слова, вызывает знакомое чувство, проникающее так же глубоко, как его собственная кровь. Поначалу он даже не может определить, что это за голос. Мягкий, величественный. В голове у него лишь дымка, неясная и нечеткая, как туман, который их окружает. Но он знает его, Джошуа помнит его. Опасная часть Джошуа просто хочет сорвать капюшон с головы и посмотреть, кто это. — Ведьма? — Джошуа удается заикаться. Сунён даже не удосуживается дождаться ответа от своего напарника. — Да. Ведьма, маг, колдун. Все это термины для обозначения одного и того же вида мерзости. Если у тебя есть какая-то информация, было бы очень полезно и в твоих интересах передать ее нам. Мы профессионалы, и то, что ты нам не скажешь, мы узнаем сами. — Боюсь, я впервые слышу об этом, — заверяет Джошуа. Выражение его лица остается безучастным. Его сердце колотится. — Вы отсюда? — это другой охотник говорит неожиданно, словно не в силах остановиться. Это из-за акцента. Это его акцент. — Я… я живу здесь, — отвечает Джошуа. — Но вы были… — охотник делает паузу. А потом вздыхает. И когда он заговаривает снова, это уже не тот язык, который он использовал. — Ты бывал на севере? Родной язык Джошуа практически вымер. На нем никто не говорит, и это понятно: какой смысл, если ближайший город находится в месяце или двух езды? Это сложный язык, в нем слишком много гласных и грамматических правил, и свободного владения им трудно добиться, даже если он вырос рядом с ним. В Цитадели подчеркивали важность единства, одного языка. Там тоже никто не говорил на его родном языке. Впрочем, был один. Один, который знал о Джошуа так много, что ему понадобилось бы два разных языка, чтобы объяснить все это. — Джонхан, — выдыхает Джошуа. Но этого не может быть, Джонхан не может быть здесь, из всех охотников, живых и мертвых, это не может быть Джонхан, однако этот тон, этот голос, этот язык. — Я полагал, что это ты, но не смел надеяться, — отвечает он, снимая капюшон, скрывающий его лицо. Лицо Джонхана. — Джошуа. В этом мире существует несколько непреложных истин. Солнце восходит на востоке и заходит на западе, а после заката на полуночном синем небе восходят две луны. Пыль пустынь чувствуется даже на диких островах. И магия существует — магия могущественна, магия может как убивать, так и лечить. Доктрина Ордена охотников на ведьм не относится к числу этих истин. Возможно, когда-то, много лет назад, когда он еще верил, Джошуа считал, что это так. В переплетенных лозой догмах Ордена обнаружилась одна истина, и эту истину невозможно было забыть, даже когда Джошуа объехал полмира и прожил более полувека в разлуке. Он не мог вычеркнуть ее из памяти, не мог стереть, не мог очистить, как ни старался, и вот она, истина, стояла перед ним, такая же златоволосая и прекрасная, как в тот день, когда они расстались. Джошуа так мало помнит — почему же он не мог забыть, как сильно скучал по Джонхану? — Что ты здесь делаешь? Как ты можешь быть здесь? — Джонхан произносит неловко. Отрывистые слоги. Он так давно не говорил на родном языке. И Джошуа не в силах ответить ему на эти вопросы, он даже не сможет сформулировать нужные слова и не знает, как объяснить. Как сжать спирали шести лет в одно предложение, как передать все и вся в максимально ограниченное время, где каждое слово способно стать опасным? Все, что он говорит, — это действительно имеет значение, и он говорит это простейшим способом из всех возможных. — Я скучал по тебе. Джошуа хорошо знаком со всеми тонкостями лица Джонхана. Это результат того, что он видел его ежедневно на протяжении половины своей жизни. Он мог бы нарисовать его во сне: изгиб скул, переходящий в челюсть, форму глаз, в которых бушует вечный шторм, и пухлые губы — улыбаются они или хмурятся. И все же Джошуа знал, что время сыграло свою роль и что естественный ход лет не обошел Джонхана стороной. Он выглядит по-другому, естественно, но когда его лицо расплывается в улыбке, он все тот же Джонхан, которого Джошуа помнит. — Это ты, — Джонхан несколько раз открывает и закрывает рот, явно борясь с давно забытым языком, его ум слишком сложен для ограниченного словарного запаса непривычного языка, и останавливается на: — Я нашел тебя. — Я не думал, что увижу тебя снова, — слова Джошуа повисают в воздухе. Он говорит негромко, но децибелы бьют ключом. Между Цитаделью и Большой Топью — расстояние в два континента. Сумма более чем четырех различных земель. Само путешествие длится от месяца до двух, и оно опасно даже для самых опытных путешественников. Даже такие специалисты, как охотники на ведьм, сталкиваются с опасностями, выходящими за рамки того, чему их учили. Разбойники бродят по округе с той же частотой, что и волки. Даже небо пытается помешать им: то проливной дождь, то палящий зной — все на милость стихий. Джошуа знает, насколько это тяжело, ему самому пришлось испытать это на себе, и когда он вышел из этого состояния, то был уже не тем человеком, что покинул Цитадель. И все же Джонхан, вот он, преодолел то самое непостижимое расстояние и стоит перед Джошуа, глядя на него так, словно все это стоило того, чтобы пройти ради этого самого момента. Джошуа хочет поддаться безрассудному порыву, вырвавшемуся из его сознания, но останавливает себя прежде, чем эта мысль успевает оформиться. — Извините, о чем конкретно вы говорите? — вмешивается Сунён, и мир вокруг них вновь обретает поразительную ясность — а затем вспыхивает огнем. Джошуа осознает реальность ситуации и опасность. Джонхан смотрит на Сунёна, моргая. — Я знаю его. Я знаю, кто он. — О чем вы говорите? — повторяет Сунён. — Простите, мы говорим на языке нашего родного города, — нашего. Он произносит это так легко. — Я так и предположил, — в его словах звучит горечь. — Он что-нибудь знает о ведьме? Или ты просто мило беседуешь с кем-то, кого раньше знал? Джонхан снова переводит взгляд на Джошуа. — Поговорим позже, — говорит он на их родном языке, а затем без труда переключается обратно. — Я намерен получить от него сведения о городе и его жителях. Он сказал мне, что готов сотрудничать. Джошуа ничего такого не говорил, и он, конечно, не будет сотрудничать, но отказать ему практически невозможно. — Ну, по крайней мере, это хоть какая-то зацепка. Лучше, чем то, над чем мы работали до сих пор, — рассуждает Сунён. — Мне надоел этот дождь. Не мог бы ты показать нам трактир? Или какую-нибудь хижину, где бы вы, местные, ни спали? Невозможно сосредоточиться ни на чем, кроме Джонхана. Он просто здесь, перед ним, дышит, с бьющимся сердцем, настоящий. — Да, — наконец выдает Джошуа. — Следуйте за мной. Это здание слева, с дымоходом. Сунён подхватывает с земли свой ранец и подбрасывает грязь в огонь, после чего отправляется в указанном направлении, явно ожидая, что Джошуа последует за ним. У Джошуа нет выбора, и он не видит иного выхода, кроме как вести его в трактир, а Джонхан молча следует за ним. Джошуа понимает, что он не в своей тарелке. Он прыгнул в лужу и обнаружил, что это целый океан. Из тысячи грез о воссоединении Джошуа никогда не рассматривал этого. Того, что руки Джошуа дрожат, когда открывают дверь в гостиницу, того, что он думает о запертом сундуке под кроватью, того, как смотрит на тонкие пальцы Джонхана, на кольца, обхватывающие его средний палец, которые они вместе выковали под сиянием горнила Академии.***
Внутри шумной корчмы у Джошуа появляется возможность взглянуть на Джонхана, по-настоящему рассмотреть его, понять, во что вылилась разница в шесть лет. То, что когда-то было обрезанными и непокорными светлыми локонами, теперь укрощено до пугающей степени. Волосы Джонхана стянуты в строгий хвост, заправленный в плащ, и хотя Джошуа никак не может определить их длину, достаточно просто понять, что они длинные. Он так похож на того, кого Джошуа помнит. — Сунён, ты не мог бы позаботиться о нашем размещении? — спрашивает Джонхан. Глаза Сунёна сужаются от негодования. — Серьезно? — Будь так любезен. Я найду для нас столик и согревающие напитки, — то, как Джонхан разговаривает с Сунёном, напоминает Джошуа о том, как охотники умиротворяют диких животных. Успокаивающие слова, умиротворяющий тон, и в то же время пристальное внимание к тому, что перед ним, готовность бежать при появлении клыков. — Ладно, — говорит Сунён и поворачивается на пятках. Мысли Джошуа заняты оправданиями и объяснениями. Правда не должна быть услышана, это уж точно. Значит, ему нужна ложь, и ложь хорошая, такая, которая объяснит, почему он здесь. Он перебирает возможные варианты, и они начинают смешиваться в хаосе его головы. Должна быть какая-то фраза, какое-то оправдание, которое освободит Джошуа от ответственности за совершенные им неблаговидные поступки. Когда Джонхан поднимает на него глаза, он все еще думает. — Я… Воздух выбивается из легких с такой силой, когда Джонхан толкает его в свои объятия. Он внезапно оказывается рядом, весь такой теплый и крепкий, его руки притягивают Джошуа ближе к себе, и Джошуа не может остановить себя, чтобы не раствориться объятиях, это инстинктивный рефлекс. Это Джонхан, это он, это действительно он, он здесь, он настоящий, и он сейчас дышит в сгиб шеи Джошуа, как будто все остальное не имеет значения, и шесть лет исчезают в момент, когда он чувствует тепло дыхания Джонхана. — Я нашел тебя, — пролжает повторять Джонхан, впиваясь в его кожу. Он искрится. Он никогда не сможет воспроизвести это. Он может вспоминать голос Джонхана, восхищаться тем, как изгибается его тело, возможно, даже смеяться над его прошлыми выходками, но разум всегда будет несовершенен, он не сможет воссоздать ту абсолютную безопасность, которую он чувствует в объятиях Джонхана, как будто весь мир перестал что-либо значить. Джонхан вернулся к нему. Он никогда не думал, что так произойдет, но вот он здесь, в его объятиях, он здесь. Джошуа не уверен, что когда-либо держал в своих объятиях что-то настолько ценное, пока не обнял Джонхана. Он скользит руками вверх, чтобы обхватить челюсть Джонхана, фиксирует их взгляды вместе и на мгновение позволяет себе то, что хочет сделать, то, что всегда хотел. Бессовестно разглядывать сияющего Джонхана, каким он был и остается. А затем Джонхан улыбается. И весь мир словно обретает краски, а Джошуа делает шаг назад. — Люди смотрят, — бормочет он себе под нос. Это не совсем так. Люди смотрят без особого интереса, и большинство из них едва ли видели охотника на ведьм в книге, не говоря уже о личном контакте, но Джошуа тщательно следит за своими действиями и за тем, кто их видит. — Точно. Да, конечно, — произносит Джонхан и без труда возвращается к своему официальному статусу. — Прошу прощения. Я просто не ожидал увидеть тебя здесь… Что ты делаешь здесь? Джошуа жалеет, что не подождал еще мгновение. Его руки уже начинают страдать от желания снова прижаться к нему. — Я здесь живу. — В каком смысле ты живешь здесь, это невозможно, ты… — и тут Джонхана словно осеняет. — Ты с севера. Ты обучался в Академии в Цитадели. Ты охотник на ведьм. — Я живу здесь, — повторяет Джошуа тверже, и во рту у него пересыхает. Джошуа, прекрасно знающий лицо Джонхана, отчетливо понимает, что никогда не видел Джонхана таким разбитым, как сейчас. — Но ты не можешь просто… — Ты говорил, что собираешься занять столик. Наверное, стоит, — как можно мягче говорит Джошуа. Мысленно он уже собирает вещи, прикидывая, где спрятаться, пока все не уляжется. Большая топь — сырое, неприятное место, не располагающая к комфорту, но она большая и в ней легко затеряться. Он может свернуться калачиком в сердцевине древнего можжевелового дерева и ждать, пока дни не пролетят мимо него. Джонхан уедет, и все вернется на круги своя. Но он не может оставить Сынгвана, только не одного. Когда Джонхан добирается до стола, он делает заказ, жестом приглашая Джошуа тоже, но тот лишь качает головой. Ему нужно идти. Он не должен быть здесь. Ему здесь не место, он не один из охотников, у него есть дом. Джонхан затихает, погруженный в свои мысли, пытаясь разгадать загадку, почему Джошуа здесь, несмотря на отсутствие большинства деталей. — Джошуа, ты не можешь просто… Ты же знаешь, что не можешь покинуть Орден. Это называется дезертирством, — он задерживает дыхание, не решаясь произнести эти запретные слова вслух. — Это преступление. Джошуа осознает, что это преступление. Он также осведомлен о наказании, запомнил и отпечатал в стенах своего разума. В лучшем случае перевоспитание — мучительное и длительное. В худшем — казнь. Он иногда задумывался об этом, еще в первые дни. Когда только прибыл сюда, он мучил себя фантазиями о собственной гибели. Если бы его повесили на самых высоких деревьях, то он стал бы маленьким мрачным ориентиром для проезжающих внизу путников, на которых бы смотрел безучастными глазами. — Ты планируешь вынести мне приговор? — задает вопрос Джошуа, стараясь, чтобы это прозвучало как нелепая шутка. Однако это не похоже на шутку. — Я не могу. Только Инквизитор может это сделать, — отвечает Джонхан, и это все, что требовалось от него, чтобы ясно дать понять, где находятся его приоритеты. Орден охотников на ведьм. Там, где и положено, так что Джошуа не имеет права расстраиваться. Так он утверждает сам себе, даже когда его руки бьются о бока. Джонхан, должно быть, понимает, как изменилось лицо Джошуа, потому что тут же качает головой. — Я не это имел в виду. Я не… Я бы не сообщил Ордену. Ты знаешь, что я бы так с тобой не поступил. Но, Джошуа, ты должен понимать, что я в замешательстве. — Я тоже, — соглашается Джошуа, хотя это не совсем так. Джонхан здесь по вполне логичной причине. Он обучен выслеживать магов, особенно сильных и необузданных, и Сынгван — идеальный пример такого человека. Он здесь под знаменем своего Ордена, и в его появлении нет ничего случайного. Именно Джошуа вызывает недоумение в этой ситуации, у него нет веской причины быть здесь, у него просто есть своя неуклюжая правда. Их объединяло то, что они не полагались на слова. Джошуа любил беседовать с Джонханом, его остроумие было острее клинка, но жизнь в Академии оставляла мало времени на пустую болтовню. Умение смотреть друг на друга через весь класс и понимать — навык, приобретенный быстро и непреднамеренно. Оно означает то, что Джошуа понимает о чувствах Джонхана еще до того, как тот заговорит. Джошуа знает, что Джонхан опустошен. Его глаза расширяются, и он ищет в выражении лица Джошуа что-то, чего, как ему известно, не найдет. — Джошуа, ты действительно дезертировал из Ордена? — Джонхан говорит низким и неуверенным голосом. — Ты предал нас? Нет. Он не предавал их. Предательство — нечто личное, предательство — это рассечение мышц от кожи, предательство причиняет боль. Джошуа просто ушел, и это была потеря. Он разделил каждую часть себя на части и переправил их по реке, пока не осталась лишь шелуха того, кем он являлся раньше. — Мне там больше не место. — Как ты можешь так говорить, Джошуа? Ты был в Ордене большую часть своей жизни, и я не могу понять, что могло заставить тебя думать иначе. Он бы рассказал ему, если бы Джонхан понял — но Джошуа не думает, что он поймет. — Я рад снова видеть тебя, Джонхан, но не думаю, что это то воссоединение, на которое мы надеялись. Я не хочу ставить тебя в положение, когда тебе придется выбирать между Орденом и… — Джошуа прерывается. Он не хочет добавлять «и мной». Слишком уж напряженно это звучит, как опалить дерево вместо того, чтобы зажечь свечу. — Джошуа, — выдыхает Джонхан, и его глаза расширяются от паники. Джошуа и не подозревал, как сильно нуждался в его голосе. — Не уходи, пожалуйста. Ты не можешь просто так уйти, я только нашел тебя. Прошу. В воздухе витает запах дешевого алкоголя. Мимо Джошуа проталкивается влюбленная парочка, их руки не могут оторваться друг от друга. В то мгновение, когда дверь распахивается, прохладный утренний ветерок напоминает ему, что снаружи есть мир. Желание бежать еще никогда не было таким сильным. — По данным Ордена, ты пропал без вести четыре года назад, — сообщает Джонхан, глубоко дыша. — Я думал, ты погиб. Лучше бы они так и думали. Реальность оказалась куда более разочаровывающей. — Ты не мог быть здесь все это время, в подобной глуши, — отчаивается Джонхан — и тут же осознает. — Конечно, — шепчет он, нахмурив брови от понимания, — конечно, теперь все понятно. Ты здесь, потому что скрываешься, не так ли? — Я не скрываюсь, — спорит Джошуа, и что-то в этом утверждении заставляет его стиснуть зубы. Он не был трусом, не подыскивал себе местечка в уголке мира, чтобы свернуться калачиком в поражении. Он готов смириться с тем, что его заклеймят как предателя — не более того. — Верно, ведь ты по доброй воле захотел оказаться в этом мерзком болоте? — достаточно оправившись от шока, возвращается к реальности Джонхан, — Джошуа, перестань. Я не собираюсь докладывать о тебе своему Инквизитору. Мне интересно, какая череда событий привела к тому, что один из лучших представителей нашей братии оказался в таком положении. — это стало защитным механизмом, скрывающимся за официальной речью. — Это не имеет значения, — отнекивается Джошуа, и это весьма слабый ответ, но он мало что способен объяснить, не подвергая опасности себя и Сынгвана. Железные щиты не защитят его от умного языка Джонхана. — Конечно же имеет. Насколько я могу судить, произошло нечто невообразимое, что привело тебя сюда. Ты находишься на значительном расстоянии от Цитадели, и я не думаю, что это непреднамеренно. Джошуа быстро понимает, почему так себя чувствует. Все дело в том, что Джонхан обращается с ним как с ведьмой. Он воочию наблюдал, как Джонхан превращался в охотника, которым является сейчас, и не видит никакой разницы в технике. Он допрашивает его, используя тот тон голоса, к которому тот приберегал в подобные встречи, весь такой приторно-сладкий, вытягивая из него информацию, как сироп из клена. А еще Джошуа знает Джонхана достаточно, чтобы понять, что тот не собирается привязывать его к колу. Он не будет сожжен. — Джонхан, мне нужно идти, — выдыхает он, даже если ему больно это говорить. Но он должен. — А у тебя есть работа. Думаю, будет лучше, если мы оставим все как есть. Я бы хотел, чтобы все было по-другому, но не думаю, что это возможно, — Джошуа поднимается на ноги и предполагая, что Джонхан рассердится. Однако никак не ожидает, что тот схватит его за руку и умоляюще заглянет в глаза. — Джошуа, не уходи. Пожалуйста. Не уходи больше, — он переводил взгляд на приближающегося Сунёна и быстро выпаливает, затаив дыхание. — Я должен выполнить свой долг, уладить все дела. Но не мог бы ты зайти через час? Пожалуйста. Я просто хочу поговорить. — Твой друг все еще здесь, — замечает Сунён, подходя к столу. Он хмурится, как будто видит в нем аксессуар. Это тот самый шанс для побега, которого он так жаждал. — Я уже ухожу. Бывайте, охотники, — кивает Джошуа, натягивая на голову капюшон. Он больше не бросает на Джонхана ни единого взгляда — впрочем, это не мешает ему услышать, как тот говорит обрывочными, неловкими слогами на забытом языке: — Я скучаю по тебе.***
Джошуа не трус. Пусть он и не стал бы клеймить свою кожу знаками доблести, тем не менее он не трус. Академия вытравила подобные слабости еще в самом начале обучения, и даже если бы это было не так, в нем не нашлось бы места для них. Он ведал собственные пределы, вычерчивал стены своего тела, знал, с чем может справиться, и что преодолеть. Как человек, который несколько лет назад был уверен, что ему грозит смерть, он словно расставил все по своим местам. И именно эта перспектива подсказывает Джошуа избегать Джонхана. Джошуа хочет доверять Джонхану, но понимает, что не может этого сделать, что они живут на разных страницах разных книг. Все не так, как было раньше. Ему потребовалось слишком много времени, чтобы восстановить свою личность, найти место в этом мире, и даже если оно ему не подходит, оно все равно для него существует. Он не возвращается в трактир и не намерен туда вернуться.***
Он говорит с Сынчолем тихим шепотом. Они находятся в саду, не желая беспокоить его жену столь тревожными новостями. Сынчоль сосредоточенно копается в земле, пересаживая лекарственные травы, но видно, что он поражен. Джошуа пытается изложить только факты, не упоминая своих отношениях с Джонханом, называя его «охотником», и сам поражается тому, как убедительно это звучит. Сынчоль хмурит брови и не собирается уходить. Он периодически поглядывает через забор на соломенную крышу дома Сынгвана, боясь подойти ближе и поприветствовать спрятавшегося мага. Джошуа пытается сосредоточиться на текущей проблеме, на постоянной опасности ситуации, но все, что занимает его мысли, — это… Он здесь. Это настолько невероятный факт, что Джошуа приходится постоянно напоминать себе о нем, пряча в уголок сознания, как носовой платок в карман плаща. Реальность того, что Джонхан, выходец из династии охотников на ведьм, чья репутация опережала его, находится здесь, в этом грязном болоте с вечной влажностью и жирными черными жуками, облепившими кожу его рук. Если отвлечься от ситуации и позволить себе блаженство неведения, это поможет. С чисто фактической точки зрения все логично: охотник на ведьм приехал сюда, чтобы найти ведьму. Когда же в дело вступают детали, Джошуа оказывается поглощен хаосом, обрушившимся сверху. Джонхан — самое яркое воспоминание Джошуа. То самое, что он достает холодными одинокими вечерами и окутывает себя, то самое, в котором есть дыры, происхождение которых давно потеряно во времени, то самое, которое нужно было оставить много лет назад, но Джошуа никак не может отпустить его. Он пренебрегает своими собственными правилами, когда позволяет своим мыслям дрейфовать. Ему известно, что он делает то, чего делать не должен. Он изо всех сил старается не задумываться о том, каким было его прошлое, овеянное чувством вины, но когда начинает, оно нависает над ним, подобно плащу, который он когда-то носил. И едва ли так уж много радости в этой забытой части его жизни. Хочется ли ему вновь пережить звуки лязгающих мечей, когда заставляли повторять одно и то же упражнение в двадцать девятый раз за день, или он предпочтет что-то более вероломное, например, впервые увидеть сожжение ведьмы, пламя которой лижет небо? Неудивительно, что его мысли цепляются за Джонхана, потому что мысли о Джонхане просто… Восхитительны. Потому что Джонхан восхитителен. Единственная хорошая вещь, созданная Орденом, — это Джонхан. Может, он и был потомком рода Инквизиторов, настолько престижного, что их имя было сплетено с именем организации, но для Джошуа это не имело значения: он мог быть кем угодно, он был кем угодно. А потом он просто перестал — и тогда он стал для него всем. Сынчоль бормочет про себя утешительные, но бессмысленные слова. — Все будет хорошо, Джошуа. Мы справимся с этим. Мы все справимся. Сынчоль и Джошуа узнают друг друга, словно глядя в зеркало. Сынчоль — вода на поверхности, он прямолинеен в лучшем смысле этого слова, заботлив — в худшем. Он прожил в Большой топи всю свою жизнь и питает к ней такую любовь, которую невозможно купить. В первые месяцы знакомства с ним доверие Сынчоля по вполне понятным причинам оставалось шатким. Потребовалось время, чтобы Джошуа смог разглядеть в Сынчоле все, что он собой представляет, и все, за что выступает. Люди, которым доверяет, жена, которую любит, и дети, о которых мечтает в один прекрасный день. Зеркало, неразборчивое в том, что демонстрирует Джошуа. А Джошуа — это уголок, который едва можно увидеть, не более чем вскользь. Сынчоль знает важные факты. В конце концов, именно его решением было впустить его в дом, и Джошуа никогда не сможет отблагодарить за предоставленную ему возможность. Но факты — это углы, факты показывают ситуацию лишь в общих чертах, и если Джошуа чему-то и научился, так это восстанавливать себя из голых деталей. Нет нужды углубляться, нет нужды усаживать Сынчоля и объяснять, почему ему точно известно, кто этот светловолосый охотник, и почему его присутствие здесь, возможно, даже опаснее, чем чье-либо еще. Сынчоль будет волноваться, а это ни к чему. Пусть Джошуа возьмет на себя эту ношу, подобный груз ему привычен.***
Магические способности Сынгвана трудно поддаются определению. Не существует стандартного количественного показателя или процентного соотношения силы, которые можно установить. Тем не менее Джошуа скромно заявляет, что обладает определенным авторитетом в этом вопросе. Восемь лет обучения и два года практики под началом Инквизиторов с невероятной репутацией, если быть точным. Он знает о магии, поскольку все свое детство изучал только ее. Хотя Орден повсеместно осуждает всех магов как «опасных», есть понимание, что некоторые маги вреднее других, и это разделяется на категории намерений и способностей. Чаще всего охотники имеют дело с теми, кто имеет злые намерения. Если необходимо разрушить, магия использует самые быстрые средства для достижения этой цели. Именно поэтому Орден охотников на ведьм был создан много веков назад, когда ведьмы посвятили себя идее непререкаемого правления над миром. Тогда в действиях охотников была цель, и они были необходимы. Дело в том, что как бы ни была младенческой магия, даже едва мерцающее пламя на кончиках пальцев может обжечь. Сынгван не такой. Сынгван вполне может быть самым могущественным колдуном в мире. Джошуа не склонен к подобным сверхъестественным высказываниям, но факт остается фактом: Сынгван собирает угли и превращает их в золото с легкостью дыхания. Когда он делал это в первый раз, это было ужасающе, во второй — захватывающе, а теперь, сто раз спустя, это все еще мистифицирует его. Логично предположить, что именно поэтому Сынгван так долго оставался незамеченным. Он совершенно не способен намеренно причинить вред, и Джошуа убедился в этом на собственном опыте. Там, где другие поднимают кулаки или мечи, Сынгван лишь ухмыляется, взмахивает своими щуплыми руками и, вероятнее всего, заставляет цветок распуститься на месте. В нем нет и следа тьмы, он всегда был вечным солнечным светом даже в таком мутном болоте, как это. Орден никогда бы не обратил внимания на такого Сынгвана, который не соответствует традиционному образу злобной ведьмы. Но то, чего Сынгвану не хватает в намерениях, с лихвой восполняется его способностями. Джошуа потратил последние четыре года на то, чтобы осознать этот факт. Он задается вопросом, чего еще сможет добиться Сынгван, если получит должное образование: он так молод, а уже очищает кровь от неизлечимых болезней, создает огонь из воздуха. Его магия кажется безграничной, она выплескивается из его век, в нем бурлит столько всего, что это невозможно контролировать, но Джошуа научился заботиться о нем, не давать Сынгвану разрушить стены вокруг них. Только благодаря этому он понимает, почему охотники проявляют к нему интерес, и, похоже, единственная причина, по которой они не послали целую Инквизицию, — те крохи информации, которыми они располагают. Большая топь — отвратительное место, из такого глухого болота мало кто выходит на связь, но это совсем не похоже на Джонхана, чтобы он присоединился к расследованию, основанному на таком беспочвенном факте, как слушок. Впрочем, Джошуа вряд ли теперь может судить о характере Джонхана. По прибытии он обнаруживает, что дверь заперта, и может предположить, что это дело рук Сынчоля. Джошуа лезет в карман плаща и с облегчением обнаруживает своими пальцами наличие ключа. Он заходит в дом и, насколько это возможно, пытается воспроизвести свой обычный распорядок дня. Моет руки, готовит себе простую еду и пытается забыть об охотниках на ведьм, магии и Джонхане. Ничего не получается. Джошуа всегда боролся с этим, чувствуя, что его плечи вечно измождены, поскольку они прогибаются под тяжестью мира. Но сейчас ему кажется, что это слишком, что он больше не выдержит. Он проклинает себя за то, что его сердце подскакивает при одной только мысли о том, что он снова увидит Джонхана; за то, что каждый раз ему приходится сдерживать свои мысли, чтобы они не вышли из-под контроля и не вернулись к воспоминаниям о том мимолетном объятии и последовавшей за ним пустоте. Если долго живешь без воды, то учишься жить с вечной жаждой, смиряешься с тем, что жизнь уже никогда не будет такой, как раньше, что пересохшее горло — это все, что остается. И Джошуа смирился с этим. А потом ему пришлось увидеть его снова, и все, что потребовалось, — это лишь намек на возможность, один лишь взгляд, улыбка, каскад волос, и Джошуа не был готов к тому, что ему захочется вернуться, вспомнить, как все было раньше. Он знает, что Сынгван, скорее всего, умирает от скуки, спрятавшись на чердаке, но Джошуа сомневается, что у него хватит сил поговорить с ним. Не сейчас, не тогда, когда все это слишком свежо. Ему нужно время, чтобы все обдумать. Ему нужно время, чтобы смириться с тем, что Джонхан на время вернулся, но потом снова уйдет. Ему приходится напоминать себе, что он смирится с этим. Но сам себе не верит. Он тащит себя в постель и, опустившись на простыни, выдыхает. Не впервые Джошуа ложится спать, не пожелав Сынгвану спокойной ночи. Чердак — в некотором роде его мастерская, частично алхимическая, частично травяная, и чаще всего он работает до раннего утра, а шипящий пар из его котла разносится по всему дому. Конечно, в такое время он не осмелится экспериментировать с зельями, и отсутствие шума с чердака говорит Джошуа о том, что он уже спит, свернувшись, как щенок, на подушках, которые Вону притащил наверх много месяцев назад. Едва проходит несколько минут, как Джошуа чувствует на себе чей-то вес. — Сынгван, — вздыхает Джошуа, пытаясь освободиться. — Ты меня раздавишь. — Ты даже не поздоровался со мной. Это то, что ты заслужил, — бормочет Сынгван, подставляя голову под подбородок Джошуа. — Я устал. Я думал, ты спишь. — У тебя есть столько времени, чтобы оправдываться, но нет времени, чтобы поприветствовать меня? — Сынгван тычет пальцем в бок Джошуа. — Я волновался, понимаешь? — Почему? — если Сынгван и должен о ком-то беспокоиться, так это о себе. — Что, если они заберут тебя обратно? — это звучит как самая очевидная вещь в мире. — Сынчоль сказал мне, что ты был в странном состоянии, когда увидел их, — он шепчет эти слова в кожу на шее, и Джошуа позволяет им омыть его. — Хочешь забраться под одеяло? — наконец произносит он, и Сынгван отстраняется, чтобы заползти рядом с Джошуа. Он словно печь, излучающая тепло, и хотя на улице продолжает идти дождь, Джошуа не чувствует холода — только благодаря тому, как Сынгван обхватывает тело Джошуа, обвивая руками его талию. — Я рад, что ты вернулся домой. Поначалу Джошуа было трудно привыкнуть к физическим проявлениям ласки Сынгвана. В Академии даже не пытались запретить такой вид контакта, как объятия, — это было слишком нереально, чтобы даже быть правилом. Брачные отношения были повсеместно запрещены вплоть до выпуска, и вполне обоснованно — обучение охотников на ведьм — не какой-то летний лагерь. Однако даже после этого, вероятно, это были последствия многолетнего пренебрежения, но Джошуа было не по себе от того, что окружающие, казалось, прикасались так беззаботно, словно их не беспокоил Инквизитор, заглядывающий им за плечо. Особенно Сынгван не стеснялся бросаться на Джошуа при любой возможности, сжимая его в объятиях по любому капризу и обвивая посреди разговора. Прошло немало времени, прежде чем Джошуа перестал вздрагивать каждый раз, когда чувствовал теплое прикосновение его кожи. Но прошло уже много лет, и он не может отрицать чувство защищенности, которое испытывает, когда Сынгван решает, что хочет обнять Джошуа. Это напомнило ему, что в мире есть хотя бы один человек, которому нравится его общество. — Тебе было нормально на чердаке? — Очевидно, — фыркает Сынгван. — Я играл с голубями. — А ты ужинал? — Джошуа, — перебивает Сынгван с наигранным раздражением. — Расскажи мне об охотниках. Джошуа замирает, но Сынгван лишь крепче обнимает его. — Ты уверен? — Джошуа спрашивает: — Уже так поздно. Не лучше ли тебе просто лечь спать? Такое случается нечасто, но Сынгван засыпает в кровати Джошуа уже достаточно часто, чтобы не возражать. Иногда это делается просто для его же безопасности. Бывали случаи, когда даже во сне он заставлял занавески вспыхивать в огне. — Пожалуйста? Джошуа говорит размеренным тоном. — Их двое. Они охотятся за ведьмой, скрывающейся в Большой топи. Все основано на слухах, они понятия не имеют, кого ищут и где находятся, — Сынгван заметно напрягается, а Джошуа осторожно проводит рукой по светлым волосам. — Интересно, кто это, — шутит Сынгван. — Я заметил, что Вону в последнее время выглядит особенно подозрительно. Может, он умеет превращать людей в лягушек? Джошуа издает полусмешок, продолжая перебирать пальцами волосы Сынгвана. — Это, конечно, хорошая теория, я ее передам. Они ведь просили местных жителей дать им информацию. — Думаешь, кто-нибудь расскажет? — спрашивает Сынгван. В комнате темно, свет почти не проникает, но Джошуа не нужен свет, чтобы понять, что глаза Сынгвана расширены от страха. — Нет, — отвечает Джошуа и сам удивляется своей убежденности. — Нет, не будет. Тот, кому ты помог, никогда ничего не скажет, он слишком благодарен. Думаю, тебе просто придется опасаться, что они найдут тебя своими методами. — Своими методами? — повторяет он. — Думаешь, они найдут? — его голос дрожит. Чувство вины, которое ржавеет внутри Джошуа, начинает отслаиваться. — Конечно, нет, — заверяет Джошуа с ложной уверенностью. — Ты же знаешь, что этого никогда не случится. Тебе просто нужно побыть на чердаке какое-то время. — Когда я нахожусь там слишком долго, там начинает попахивать. — Я знаю Сынгван, знаю. Но это ненадолго. Уверен, они пробудут здесь неделю или две, а потом Джонхан поймет, что все это бессмысленно, и они вернутся в Цитадель, — он старается говорить как можно спокойнее, полагая, что у него это неплохо получается, и поэтому не понимает, почему Сынгван застыл на месте. — Ты знаешь, как их зовут? И рот Джошуа захлопывается. Сынгван сдвигается с места и садится. Он щелкает пальцами, и комната окутывается неземным сиянием, на стенах кружатся небесно-желтые фигуры. Выражение его лица не поддается прочтению, и Джошуа трет глаза тыльной стороной ладоней, пытаясь привыкнуть к изменению освещения. Джошуа никогда не собирался рассказывать Сынгвану о Джонхане. Джошуа вообще не собирался никому рассказывать о Джонхане. Во-первых, если он что-то говорил, значит, это было на самом деле. Это означало, что Джонхан на самом деле здесь, а с такой реальностью Джошуа не был готов смириться. И Джошуа не говорил о своем прошлом — таково было соглашение. Они не спрашивали, а он не рассказывал. Так было лучше для всех. Он больше не был тем человеком, и любое напоминание об этом вызывало у него самый горький привкус во рту. Есть множество логических причин, почему Джошуа не рассказал остальным об этом общем прошлом, но самая простая заключается в том, что Джонхан — слишком личное для Джошуа. Говорить о Джонхане означало бы сесть за стол и рассказать о своей истории, о том, как они встретились, когда были маленькими и с расшатанными молочными зубами, как выросли вместе и уже не были такими маленькими, как Джошуа наблюдал, как он расцветает и превращается в мужчину, которым он стал, когда они расстались. И это было слишком много для человека, который последние несколько лет пытался забыть большую часть своей жизни. — Джошуа? — голос Сынгвана мягкий. — Ты их знаешь? — Я знаю одного из них. — А он знает, что это ты? — следующий вопрос, и он жжет Джошуа грудную клетку. — Да. Он знает, что это я. Свет становится ярче. — Если он попытается забрать тебя обратно, я ему не позволю, слышишь? Джошуа смеется самым ломким образом, словно звук может оборваться на полуслове. — Не думаю, что он попытается утащить меня обратно. В любом случае, он мало что сможет сделать. Отступники находятся под юрисдикцией только Инквизиторов, а они оба не Инквизиторы. Я в порядке. Сынгван не выглядит убежденным. — Но они же не позволят тебе свободно разгуливать по городу? Это не похоже на Орден, который мы оба знаем. — Значит, мне повезло, — шутит Джошуа. Сынгвану требуется всего секунда, чтобы взглянуть на лицо Джошуа и сказать: — Ты что-то скрываешь от меня. — Это не должно быть большим сюрпризом. Сынгван, это страницы из другой книги. Это неважно. — это старое выражение. Он не может вспомнить, где его слышал. — Конечно же, это важно, Джошуа. Ты имеешь значение, — он щелкает пальцами, и свет исчезает, а вместе с ним и видимая приязнь в глазах Сынгвана, за что Джошуа ему благодарен, потому что ему не нравится смотреть на что-то такое чистое. Он чувствует, как Сынгван снова устраивается рядом с ним, прижимаясь к его телу, и находит самое прохладное место на подушке. — Ты не обязан мне рассказывать, я тебя не заставлю. Но если ты захочешь, то знай, что я тебе доверяю и выслушаю. Сынгван, должно быть, уже почти засыпает, когда Джошуа снова заговаривает. — Когда я называю его своим лучшим другом, это звучит по-детски. Это правда, но это было гораздо больше, чем так. — Джонхан? — Сынгван пробует имя на вкус. Вот оно. Сынгван произносит его имя, и оно словно падает на землю, как раздробленный лед. — Мы росли вместе. Мы вместе тренировались, — в горле пересыхает. — Я был с ним в своей жизни дольше, чем без него. — Ох, Джошуа, это тот, кто что-то значил для тебя, — говорит Сынгван, и в его голосе звучит жалость. — Я не видел его много лет. С момента выпуска. Это шесть лет. — За шесть лет люди сильно меняются, — замечает Сынгван, и это объясняет все в самой лаконичной форме. Он чувствует, как его руку сжимают. — Что он сказал, когда увидел тебя? — Он был рад меня видеть. Я был рад его видеть, — бормочет Джошуа. Тепло руки Сынгвана успокаивает его, и он освобождает свое горло, позволяя себе быть честным, — а потом мы оба осознали реальность нашей ситуации. Думаю, он хотел поговорить, но я ему не позволил. Я не хочу ничего ему говорить. В конце концов, я не могу рисковать тобой, — говорит Джошуа. В воздухе ощутимо меняется настроение. — Спасибо, — благодарит Сынгван и выглядит еще более сдержанным, чем обычно. Сынгван не должен чувствовать себя обязанным благодарить за спасение своей жизни. Джошуа сказал бы ему, что это даже не выбор, что жизнь Сынгвана настолько важна для него, но Сынгван никогда не нуждался в подобных заявлениях. — Как думаешь, ты увидишь его снова? — И что я ему скажу? — Не знаю, Джошуа, но я уверен, что что-то найдется, — выдыхает Сынгван. Он закрывает глаза, устраиваясь рядом с Джошуа. — Шесть лет — долгий срок. — Я не могу, — говорит Джошуа. Он не может. Если он снова начнет разговаривать с Джонханом, если он снова станет узнавать Джонхана, это будет слишком болезненно, чтобы остановиться.