Pyrophoros

Джошуа живет ради мгновений между воспоминаниями. Это те краткие секунды в промежутках памяти, когда искаженные эмоции пытаются вырваться наружу, выцветая и деформируясь. Они медленно застывают, и это чувство приходит раньше, чем мысль, это базовая эмоция, которую он ощущает в своей груди раньше всего остального. В эфемерной дымке мыслей это то, что различается быстрее логики, и именно в эти несколько секунд Джошуа может жить, не признавая реальности, он может просто чувствовать. Если бы он мог, то втягивал бы в себя туман, пока тот не задушит его, окутывал бы им свой разум раз, два, три раза, обертывал бы его, пока мир вокруг него не отключится. Это эскапизм в самой обнаженной форме, и, возможно, в прошлой жизни ему не позволяли таких слабостей, но в этой у него нет подобных ограничений, и он наслаждается этой откровенной фантазией. Ему приходится нести такое тяжелое бремя, и краткое неведение — одно из немногих удовольствий, которые у него остались. Это удовольствие приходит часто и по очень определенной схеме, когда строчка начинается с мыслей о Джонхане и заканчивается стежком мыслей о Джонхане. Радость охватывает при осознании того, что он совсем рядом, в двух шагах от него, его старший друг и ближайший товарищ из далекого мира, златовласый и с золотой улыбкой. А потом он вспоминает, и с огромным сожалением осознает, что это Джонхан, который носит кольца Ордена с большей гордостью, чем ухмылку на лице. — Ты избегаешь меня? Тот же паттерн. Сперва — узнавание. Несомненно, это голос Джонхана, и Джошуа вот-вот обернется и рассмеется, что, конечно же, он не избегает, Джонхан просто драматизирует. И только через секунду понимает — всего лишь миг, но если бы Джошуа мог, он жил бы этой секундой, строил бы на ней свой дом, пока она не растянется в вечность. Сразу же после того, как это мгновение проходит, он вырывается из своей уютной бесконечности — потому что он помнит, а раз помнит, то забыть невозможно. — Ты думаешь, я такой? — отвечает Джошуа, стараясь говорить как можно бесстрастнее. Его мысли прожигают дыру в основании черепа. — Надеюсь, ты простишь мой оптимизм, если я осмелился предположить, что ты будешь рад снова меня видеть, — говорит Джонхан. Он заправляет прядь золотистых волос за ухо. — Прошли годы, Джошуа. — Конечно, я рад тебя видеть, — выдает Джошуа. Это не ложь. — Я просто… — Ты так и не вернулся в постоялый двор. Это утверждение, и оно не терпит возражений. Джошуа молчит, позволяя стыду захлестнуть его. Похоже, все, что было нужно, — это одна ночь, чтобы оживить дремлющую мельницу слухов Большой топи. Большинство жителей никогда прежде не видели охотников во плоти, их удивляет достоинство, с которым они ходят, странные знаки отличия, одежда, больше похожая на броню, и единственный предмет, которым они, кажется, обладают — кольца. Где бы ни проходили эти двое, все обходят их стороной. Возможно, из уважения, но для Джошуа причиной тому всегда будет страх. Логически он понимает, что Джонхан находится рядом с ним, но это не вяжется с остальной реальностью, и когда Джошуа выходил из дома сегодня утром, он никак не ожидал обнаружить Джонхана именно здесь, у входа в постоялый двор, с полупустой кружкой на столе под открытым небом, как будто он принадлежал этому месту всю свою жизнь. Увидев Джошуа, он поднялся, и тот ничего не мог сделать, разве что повернуть в другую сторону и бежать. А этого он делать не стал бы. Такая мысль даже не приходила ему в голову. Трусость никогда не поселится под кожей Джошуа. — Я просто не думал, что когда-нибудь увижу тебя именно здесь, — наконец говорит Джошуа, и это, пожалуй, первая правда, которую он считает нужной произнести. — И я не знал, что тебе сказать. Лицо Джонхана не пытается скрыть свое неодобрение. — За все время нашего знакомства я не припомню, чтобы мы когда-нибудь сталкивались с проблемой невозможности поговорить друг с другом. — Обстоятельства изменились. — Мне бы хотелось, чтобы ты больше доверял мне, — произносит он. Кольца, украшающие его левую руку, говорят об обратном. — Не думаю, что проблема в доверии, — отрицает Джошуа, — как тебе Большая топь? — почти смешно, что вместо того, чтобы сказать что-нибудь получше, он переходит на бессмысленные любезности. Это, конечно, проще, чем отвечать на многочисленные вопросы. — Ужасно, — фыркает Джонхан. — Влажно, грязно, моя лошадь ненавидит это место, и мои ботинки по уши в грязи с тех пор, как я сюда приехал. — Джонхан рассматривает Джошуа. — Я не могу понять, почему ты решил жить здесь. И зачем вообще кто-то здесь живет. Неудивительно, что Джонхан относится к Большой топи с таким пренебрежением. Он всегда гордился элегантностью и роскошью — следствие того, что он сын столь почитаемого и богатого рода. И даже если Джошуа привык к таким условиям, он не может поспорить ни с одним из высказанных мнений, не тогда, когда чувствует, как влага проникает в его сапоги, даже когда он просто стоит. — В этом есть определенное очарование. — Если и есть, то мне еще предстоит с ним познакомиться, — заявляет Джонхан, с отвращением глядя на окружающие его камыши. Он сминает соцветие под ногами. — Джошуа, почему ты здесь? — Я здесь живу. Джонхан усмехается. — Я не могу понять, почему ты пожертвовал комфортом и элегантностью Цитадели в обмен на мертвые можжевеловые деревья и влажную землю. Пот липнет к моей коже, словно это еще одна рубашка, — Джошуа хотелось бы, чтобы он не находил жалобы Джонхана в некотором роде очаровательными. — В этом есть своя привлекательность, — настаивает Джошуа. Он не стал бы называть себя патриотом Большой топи, но невозможно прожить в каком-то месте так долго и не проникнуться к нему хотя бы мимолетной симпатией. — Готов поспорить, что ты никогда не видел некоторые из озер ночью. Никто не может противиться такому зрелищу. — Не видел, но я также видел, как выглядит стакан воды в темноте, так что мне не кажется, что я многого лишаюсь, это просто вопрос масштаба, не так ли? — Джонхан отвечает, абсолютно не понимая, о чем он говорит. — Не похоже, что это окажется сильно лучше, — он оборачивается, словно опасаясь, что кто-то может его подслушать. — И здесь так шумно, ты когда-нибудь об этом задумывался? Пронзительный крик цикад стал для Джошуа белым шумом. Конечно, болото всегда будет наполнено звуками, это понятно, когда оно кишит жизнью. Под каждым камнем, кажется, живет целое сообщество насекомых, которые снуют туда-сюда, жужжат и стрекочут. Всякая брезгливость давно покинула Джошуа, вероятно, примерно в тот же день, когда он нашел живую рыбу в одном их своих носков. — По-моему, это даже мило. Так все кажется живым, — считает Джошуа. — Ты бы так не рассуждал, если бы тебе пришлось иметь дело с жалобами Сунёна на то, что он проснулся с комариными укусами до самой груди, — тут он прерывается, чтобы горько рассмеяться. — Как будто я имею к этому какое-то отношение! Если бы у меня были полномочия лично вызывать стаи насекомых, я бы сделал это несколько недель назад, примерно в то время, когда он начал храпеть. — Апельсиновые корки. Джонхан озадаченно моргает. — Апельсиновые корки? Джошуа кивает. Он замечает, как странно Джонхан смотрит на него, но продолжает: — Держи их у своей кровати. Это должно отпугивать комаров или, по крайней мере, сдерживать их. Есть, конечно, и более тонкие решения, например, припарки, но и такие простые средства помогают, — Сынгван научил его этому много лет назад. Джонхан улыбается. — Спасибо, Джошуа. Я так и сделаю. Это приятно, настолько приятно, что Джошуа понимает, что не должен обманываться этим, но не может удержаться от того, чтобы не порадоваться тому, что снова видит Джонхана, имеет честь наблюдать его задумчивый взгляд, дополненный ухмылкой. Это намного лучше, чем то, что может представить его воображение. — Где Сунён? — спрашивает Джошуа и слегка колеблется, не зная, будет ли Джонхан настаивать на использовании его титула вместо этого. — Допрашивает. В одиночку, — подумав, Джонхан добавляет: — То, что должен делать я. Это все, что нужно сказать Джонхану, чтобы напомнить Джошуа, вырвать его из дома, который он себе построил, прямо с фасадом. — Ну, не позволяй мне отвлекать тебя от работы, — говорит Джошуа. Голос у него ломкий. Сожаление отражается на лице Джонхана. — Джошуа, мы можем поговорить? — его глаза расширены. — Не думаю, что мне есть что сказать, — факты, которые имеют значение, уже изложены. Он дезертировал, теперь он живет здесь. Все, что он может сказать, только подвергнет его опасности — и привлечет внимание к Сынгвану. Джошуа больше нечего сказать, разве что извиниться перед Джонханом, ведь это так больно — смотреть на человека и не чувствовать ничего, кроме разочарования. — Ты не собираешься рассказать мне, что случилось с тобой за последние шесть лет? — Я не хочу усложнять тебе жизнь, Джонхан, — возражает Джошуа. — Ты знаешь достаточно, чтобы понять, почему я воздерживаюсь. Рука Джонхана сжимается в кулак. — Разве я слишком многого прошу, — просто сесть поговорить? Просто побеседовать? Просто узнать, как ты, что ты видел за последние несколько лет? — Джошуа мог выдержать чужой гнев, но внезапное изменение настроения Джонхана на более мягкое — нет. — Ты бывал у океана, как всегда мечтал? Такое ощущение, что его горло набито стеклом. — Нет. Джонхан подходит ближе. Расстояние между ними остается, но преодолеть его одним шагом — это гораздо больше, чем Джошуа ожидал, и он стоит неуверенно. — А я был, — делится он. — Я расскажу тебе об этом, если ты дашь мне шанс. — Джонхан, — бормочет Джошуа. — Ты знаешь, я бы рассказал, если бы мог. — Кто тебя останавливает? Это так показательно, что Джонхан спрашивает «кто», а не «что». Из трех сросшихся колец, украшающих его средний палец, именно третье символизирует добродетель послушания, и это, возможно, самый ранний урок, который Джошуа когда-либо усвоил. В Ордене всегда есть четко определенный этический кодекс, правила, всегда есть командир — Инквизитор. Жизнь вне этих рамок кажется проще, но на самом деле все равно существуют ограничения на то, что можно и чего нельзя делать, но на этот раз они определяются сами собой. — Никто не останавливает меня, Джонхан. Но я не хочу ставить тебя в положение, когда Орден будет задавать вопросы обо мне, на которые ты знаешь ответ. — Ты никогда не будешь мне бременем, — легко отвечает Джонхан, и у Джошуа перехватывает дыхание. — Никогда, я думаю… Дверь трактира распахивается, и Марк стремительно вышвыривает наружу человека, настолько пьяного, что его одежда пропахла дешевой медовухой. Он грузно падает у подножия ступеней и делает полусерьезную попытку поднять голову, после чего валится на грязь. Марк кивком головы указывает на двоих, стоящих перед трактиром. — Простите за беспокойство, господа, я просто выношу мусор, — замечает Марк. — Оставьте его там, к завтрашнему дню он будет в полном порядке, — с этими словами он быстро захлопывает дверь, а вместе с ней и невысказанные слова на устах Джонхана. — В этом месте нет такого понятия, как приватность, не так ли? — Джонхан смеется. В звуке отчетливо слышится пустота. — Тем не менее, если сейчас как раз то время, когда пьяниц выкидывают на улицу, значит, мне уже пора встретиться с Сунёном. Мне нужно… — мнется он. — Ты должен идти, — кивает Джошуа. Обратно в Цитадель, нет, даже дальше, он должен вернуться к себе домой, вернуться на холмистые равнины и остаться там.

***

Руки Вону так же теплы, как и его улыбка, когда он появляется из-за печи. — Не думал, что ты заглянешь, Джошуа, — вытирает он руки фартуком. На оливково-зеленой ткани остаются разводы от копоти. — Я и не собирался, — говорит Джошуа. — Я возвращался домой, мне нужно было забрать несколько вещей у Миён, и я решил просто зайти, — он ставит корзину с фруктами на табуретку рядом с собой. Она шатается под тяжестью. — Я не виню тебя за то, что ты хочешь сбежать из того дома, — отвечает Вону, развязывая ткань и выбирая персик розового оттенка. — Не возражаешь? — Бери, — в мастерской стоит слабый запах железа, и эта привычная атмосфера успокаивает. Вону вонзает зубы в мякоть фрукта, по пальцам стекает сок. — Правда, я бы и вполовину не прожил так долго, как ты, застряв там. Но, опять же, именно поэтому я не живу с ним. — Что ты имеешь в виду? — неловко смеется Джошуа, хотя прекрасно понимает, о чем именно говорит Вону. — Я имею в виду… — Вону понижает голос, — не представляю, каково Сынгвану сейчас жить так. Ему никогда не нравилось сидеть взаперти, словно курице-наседке, а это еще хуже, чем прошлогодние наводнения. Он ведь постоянно находится на чердаке, не так ли? Джошуа действительно пытается натянуть улыбку. — Ему пришлось нелегко. Я сочувствую ему, — кивает в знак согласия Вону, — но жить с ним нелегко. Не знаю, как это назвать, но ему становится очень… скучно. Это была самая длинная неделя в его жизни, Джошуа уверен. Он любит Сынгвана так же сильно, как и наблюдать за двумя лунами на небе, но, по крайней мере, ни одна из лун не подожгла его рукава трижды за это утро. — Сумасшествие — вот как я бы это назвал, и это, пожалуй, самый вежливый способ описать подобное. Он заставлял тебя делать что-нибудь странное? Джошуа вздыхает, прислонившись к стене. — Он попросил меня в течение часа смотреть в окно и описывать проходящих мимо людей. Он хотел, чтобы ты пришел, чтобы Сынчоль пришел, даже попросил сына фермера принести с собой лютню и бутылку вина, и мне пришлось объяснить ему, что он не может принимать гостей, это будет выглядеть слишком подозрительно. Особенно учитывая… — Особенно учитывая что? — спрашивает Вону, наклоняя голову в сторону, глаза отражаются сквозь призмы круглых очков. Джошуа замирает. — Охотников, конечно, — неизвестно, как много Сынчоль успел ему рассказать и сколько тот догадался сам из своих наблюдений. Но у него нет причин питать подозрения, тем более в отношении такого человека, как Вону. На тыльной стороне ладони виднеются масляные разводы, когда он подносит персик к губам. — Ему придется понять, что все к лучшему. Не могу сказать, что много знаю об охотниках на ведьм, но эти двое не похожи ни на кого из тех, о ком я когда-либо читал, — Вону колеблется, прежде чем прикусить губу. — Могу я быть честным? — Конечно, — говорит Джошуа и, возможно, из-за паранойи, закрывает дверь в мастерскую. — Один из них пришел ко мне сегодня утром, чтобы допросить меня, — начинает Вону. — Я даже не подозревал, что они знают, кто я такой, но он назвал меня по имени, потребовал впустить, процитировал указ о последствиях лжи… — Который? — перебивает Джошуа. От нахлынувшего беспокойства запах сваренного металла вызывает отвращение. — Я… кажется, я не запомнил его имени, — растерянно моргает Вону от такого напора. — У него были светлые волосы? Вону пристально смотрит на него. — Нет. Они были стального серого цвета. И тут с груди Джошуа спадает вся тяжесть. Он предпочитает не задумываться о том, что Джонхан может пересечься с Вону. — Значит, Сунён. Это был охотник Сунён. — Как скажешь, — с заметным замешательством отвечает Вону. — Как бы то ни было, я совсем не ожидал такого. Он обвинил меня в том, что я зачаровал свои товары. Ходил по моей лавке, тыкал носом в каждый маленький меч, в каждую деталь доспехов. Я пытался объяснить ему, что таких мало, и они очень редко встречаются, — размахивает руками Вону, жестом указывая на сваленный в кучу металлолом. — Я делаю безделушки, кухонную утварь, игрушки, но он был непреклонен и требовал осмотреть все. Обычно его стол редко находится в аккуратном состоянии, но определенно лучше, чем сейчас. Кукольный домик, у которого наполовину вырваны внешние стены, Вону сейчас собирает заново, а по столу валяется несколько шурупов и гвоздей. Его мастерская отражает самого человека: рассеянный, с самыми добрыми намерениями. — Он ничего не нашел, да? — задает вопрос Джошуа, широко раскрыв глаза. — Сынгван случайно ничего не зачаровал? — Если и так, то сейчас по болоту бегает какой-нибудь дикий чайник, — с придыханием смеется Вону. — Охотник ничего не нашел, а когда убедился, что я не какой-то тайный магический кузнец, решил меня допросить, — Вону дожевывает остаток персика и выбрасывает косточку в урну, заваленную железными опилками. — Я и не подозревал, насколько мучительно оказаться на той стороне. Джошуа едва успел почувствовать, что такое допрос. — Эти охотники не похожи на обычных людей. Они влезают в твою голову. Ты думаешь, что знаешь, кто ты, а потом… они заставляют тебя думать совсем о другом. Джошуа прекрасно это понимает, но не уверен, кому он больше сочувствует — Вону или же Сунёну. Вону поджимает губы, вьющиеся темные волосы ниспадают, как облако. — В какой-то момент он действительно зацепил меня. Начал рассказывать, что пользователи магии представляют опасность для самих себя. И что если бы я действительно заботился о ведьме, то рассказал бы ему. Еще одна распространенная тактика допроса, используемая Орденом. — Сказал, что они могут помочь ему, устроить его в одном из мест в Цитадели. Он мог бы учиться медицине… Говорил, что не сожгут его, что он не сделал ничего плохого, и на мгновение я действительно подумал, что это к лучшему. — Но ты ведь не сделал этого? — уточняет Джошуа. — Нет. Вовсе нет. Страшно, что такой стойкий человек, как Вону, может поколебаться в своих убеждениях даже на мгновение, когда он — единственный дуб в кипарисовом болоте. Будь Вону хоть на каплю слабее, он, скорее всего, рассказал бы Сунёну все — и никогда бы себе этого не простил. — Орден не похож ни на что другое, как я понял, — рассуждает Вону. — Охотник, Сунён, верно? Он был непреклонен, задавал мне такие специфические вопросы о том, с кем я провожу время, что делаю, пока нахожусь здесь, — заметив тревожный взгляд Джошуа, Вону успокаивает его улыбкой. — Не волнуйся, я не предал ни тебя, ни Сынгвана. — Полагаю, если они ходят вокруг и стучат в двери, это хороший знак, — вздыхает Джошуа. Он тянется к столу Вону, собирая остатки того, что кажется игрушечной каретой. У нее вращается только одно колесо, но оно изящно сделано искусными пальцами. — Не понимаю, как это может быть хорошим знаком, — хмурится Вону. Когда он хмурится, его единственная серьга начинает болтаться на месте. — По-моему, это просто вопрос времени, пока он не постучит в твою дверь. — Если они прибегают к той же тактике, что и продавцы гончарных изделий, чтобы продать свой товар, думаю, можно с уверенностью сказать, что других зацепок у них нет. Вону делает паузу. — Я никогда не думал об этом. Джошуа осознает собственную инаковость. — Ну, Сынгван в безопасности на чердаке. Замки на двери — лучшие из тех, что я когда-либо делал, — рассуждает Вону. — Даже если они найдут чердак, даже если им удастся взломать дверь, у Сынгвана будет достаточно времени, чтобы просто выпрыгнуть из окна, превратиться в лягушку или сделать что-нибудь еще. — Ты ведь не знаешь, на что способен Сынгван, верно? — замечает Джошуа, и в мрачной атмосфере появляется нотка веселья. — Не слишком, нет, но, может, это и к лучшему. Значит, я смогу и дальше отвечать на вопросы, широко улыбаться и уверять их, что я ничего не знаю, — Вону кладет руку на корзину, — но, думаю, что смогу справиться. Они уже получили от меня то, что хотели, не думаю, что придут снова, по крайней мере, в ближайшее время. Но охотники так не работают. Протокол гласит: если первый раунд допроса ничего не дал, его повторяют, на этот раз жестче. И так до тех пор, пока кто-то не сломается, или пока лицо не станет таким, словно его прижали к камню. Однако Вону этого не понять, и Джошуа позаботится о том, чтобы тот никогда этого не узнал. Он не сможет избегать их вечно.

***

По большой топи ползет определенное ощущение странного предчувствия. Оно тоньше любого утреннего тумана, но при этом плотнее. Оно обременительно, оно тянет все вниз, начиная с мошек в воздухе и заканчивая отмирающими листьями. Тело Джошуа сопротивляется этой атмосфере, пока он пробирается дальше среди деревьев, внимательно глядя на землю при слабом свете. Солнце едва взошло — не то чтобы это имело значение в нынешний сезон пасмурных облаков и угрюмых дней, но, как заметил Сынгван, не выходя из своего кокона, лучшей погоды для сбора грибов не бывает. — Они очень важны, Джошуа. Мне необходимо как минимум штук двадцать, — наказал он, предельно серьезным голосом. — Для зелья или вроде того? — Боги, нет, я просто хочу грибное ризотто, — а затем, увидев гримасу негодования на лице Джошуа, продолжил: — Да, вообще-то, я только что вспомнил, что ими можно лечить проказу, — Сынгван нацепил на себя маску рассудительности. — Очень важно. Спасет жизни. В общем-то, спорить особо не пришлось. Как бы Джошуа не хотелось собирать грибы ранним утром, ему все равно нечем было занять свое время. Ближе всего к работе он находился, помогая Сынгвану и заботясь о его благополучии. Разумеется, в данный момент его благополучие было под приоритетом, и если бы он захотел чертово грибное ризотто, Джошуа не стал бы ему отказывать. Ботинки Джошуа хлюпают от воды, но он уже настолько свыкся с этим процессом, что не выказывает никакой реакции, кроме вздоха смирения. Пробираясь через лужи, он отряхивается, когда оказывается на другом берегу, и опускается на колени, пальцами исследуя грибное основание. Ножка упругая и гибкая, но при этом удивительно прочная, а шляпки напоминают бывшую прическу Сынгвана, и это сравнение вызывает улыбку на лице Джошуа, когда он складывает их в свою корзину. И тут он слышит стук копыт. Это, безусловно, странно. Ведь это болото, а тот, кто живет на болоте, знает, что оно не приспособлено для передвижения на лошадях. Их копыта путаются в зарослях, а если нет, то они скользят по мху. Их тела в считанные мгновения покрываются грязью, а сама природа болота — дикая природа деревьев и воды — не позволяет передвигаться быстрее, чем пешком. Единственные люди, которые ездят верхом, — это приезжие. Есть множество объяснений, зачем кому-то понадобилось пробираться через эту часть болота, и множество потенциальных желающих. Странствующие торговцы, бандиты, те, кто ищет кратчайший путь к Западным валам. Но туман был плотным и предвещающим, поэтому, когда Джошуа поднимает голову, он не удивляется, завидев охотников на ведьм. Он просто измучен. Такая красивая лошадь, как черная кобыла Джонхана, не заслуживает того, чтобы быть вымазанной в грязи. Он едет в умеренном темпе, Сунён едет следом. При движении лошадей вода взмывает вверх, и Джошуа вздрагивает от этого звука. Не похоже, чтобы Джонхан его заметил, взгляд сосредоточен на прокладывании пути через спутанные корни, и он довольно быстро находит точку назначения, останавливаясь у большого можжевелового дерева, ветви которого простираются, как руки, тянущиеся к объятиям. Он слезает с лошади, следом за ним — Сунён. А потом они наклоняются, и на какой-то странный миг Джошуа испытывает искушение сказать им, что никаких грибов они здесь не найдут. Требуется несколько мгновений, чтобы понять, чем они занимаются — ведь прошло столько времени с тех пор, как он проделывал это сам. Особенность магии в том, что она оставляет следы. Отличительные признаки сохраняются в окружающей среде, задерживают в себе остатки колдовства, фиксируя его, как память. Это тонкое искусство, но именно ему посвящено обучение, позволяющее узнать, что скрывается за поверхностью и кем является заклинатель. Невежды часто называют магию искусством, которое невозможно отследить, но это лишь потому, что они ожидают увидеть огонь, серу и гром. Магия может быть более мягкой, более коварной — она подобна яду, медленно развивающемуся, но в конце концов всепоглощающему. Джошуа знает это, потому что за годы, прожитые с Сынгваном, он наблюдал, как растения вокруг него начали увядать. — Грязь здесь кислотная. Не могу поверить, что на этой почве может что-то расти, — бормочет Сунён, проводя пальцами по верхнему слою грунта, и его лицо искажается от отвращения. Джонхан склоняется над его плечами и перехватывает Сунёна за пальцы. — Интересно, — замечает Джонхан, затем отпускает их и встает. — Что именно? — Почва была выщелочена. Из нее вымыты все питательные вещества, которые могли в ней когда-то быть. Хороший знак для нас. А вот для нашего неприметного друга — не очень, — поясняет Джонхан, указывая на можжевельник. — Если так пойдет и дальше, дерево погибнет. Это будет происходить медленно, но в скором времени ветви оголятся, и начнется гниение. — Как трагично, — уныло говорит Сунён, — я так возлюбил это дерево. Я уже присмотрел его древесину для своего погребального костра. Джонхан фыркает, и пусть Джошуа не видит его лица, но знает, что он закатывает глаза. Вместо того чтобы быть обнаруженным скрючившимся на земле и собирающим грибы, как какой-нибудь пещерный гоблин, Джошуа поднимается на ноги и прочищает горло. На него устремляются две пары глаз. — Прошу прощения, что помешал, я просто был тут поблизости, — подает голос он. Сунён подавляет зевок и начинает произносить речь. — Я представляю Орден охотников на ведьм, и по приказу нашего Инквизитора мы здесь расследуем дело мага-изгнанника. Если у вас есть какая-либо информация об этом, вы обязаны выполнить постановление… — Сунён, — вмешивается Джонхан, взгляд по-прежнему задерживается на Джошуа. — Мы знакомы с ним. — О, — тянет Сунён. Он внимательно осматривает его с ног до головы, прищуриваясь, словно пытаясь припомнить, — да, он выглядит немного знакомым. Разве это не твой друг с фермы, о котором ты говорил? Джошуа пытается скрыть свое замешательство, ведь он никогда в жизни не жил на ферме, но Джонхан кивает. — Да, это он. Сунён, не мог бы ты продолжить исследование местности? Я догоню тебя позже. Сунён недоуменно смотрит на него. — Ты же знаешь, что мы здесь на работе, верно? Джонхан не из тех, кто пренебрегает своим долгом ради чего-либо или кого-либо. Во всяком случае, таким Джонхан запомнился Джошуа. — Я буду через десять минут, — проговаривает Джонхан, в голосе слышится авторитет. — Ладно, — уступает Сунён, — ладно, — он встает, и на его лице не отражается никаких эмоций. По предположениям Джошуа, Джонхан рассчитывает, что Сунён продолжит осматривать окрестности, но тот быстро садится на лошадь и уезжает, бормоча себе что-то под нос, оставляя после себя лишь всплески. Сегодня Джонхан одет в плащ из толстого флиса, который выглядит почти так же, как и любой купленный у торговца, если бы не эмблема на серебряных пуговицах на манжетах. Он вытирает руки и поднимает взгляд, и Джошуа проклинает надежду, мелькнувшую в его глазах. — Джошуа, — произносит имя так, словно это его любимый звук. — Похоже, я никак не перестану сталкиваться с тобой, не так ли? — говорит Джошуа, чувствуя себя не в своей тарелке. — Я не видел тебя шесть лет, а теперь дважды за неделю. — Я бы назвал это судьбой, если бы верил в такие превратности, — отвечает Джонхан, и на его лице расплывается улыбка. — Как поживаешь? Выглядишь неплохо. Джошуа показывает на корзину в своей руке. — Собираю грибы. Из них выйдет хорошее рагу. Улыбка исчезает. — А. И это все? — Больше нечего делать, — пожимает плечами Джошуа. — Как продвигается расследование? — Медленно, — констатирует Джонхан. Он вздыхает, проводя рукой по коре можжевельника с такой бережностью, словно расправляет занавеску. — Ненавижу это. Вокруг грязь и мерзость. Я все время мечтаю о горячей ванне с ароматическими маслами. — Пачули, — подсказывает Джошуа. — Тебе ведь нравится именно этот аромат, верно? — Ты помнишь. Джонхан открывает рот. — Как давно ты здесь… — начинает он в тот самый момент, когда Джошуа выдает единственную мысль, пришедшую в голову. — Мне нравятся твои волосы такими. Джонхан растерянно моргает. Он неосознанно поднимает руку, проводя по белокурым волнам, и Джошуа не может ничего сделать, кроме как восхищенно уставиться на него. Его волосы выглядят так, будто это божественный шелк. — Обычно выглядят лучше, — говорит Джонхан. — И я говорю это совершенно без самолюбования. Я давно не мыл их, но… спасибо. Я отращиваю их уже четыре года? Это, наверное, наибольшая длина за все время, — он крутит прядь между пальцами. — Возможно, вскоре я ее состригу. — Не стоит, — выпаливает и тут же понимает, как несдержанно это звучит, мысленно одергивая себя. — В смысле, если ты хочешь, ты можешь. Но в таком виде они выглядят просто прекрасно. На лице Джонхана читается тоска, но по чему конкретно, Джошуа не осмеливается предположить. — Спасибо. Я всегда хотел отрастить, но Академия не позволяла. Теперь я очень рад, что могу это себе позволить. Джонхан наклоняется к Джошуа и треплет пряди его челки. — А ты все такой же черноволосый, как и прежде. Неужели тебе никогда не хотелось перемен? — Оставь мои волосы в покое, ты хуже матери-наседки, — усмехается Джошуа, шутливо отбивая руку Джонхана. Джошуа находится в затруднительном положении нежелания, чтобы этот диалог когда-нибудь заканчивался. Есть нечто особенное в том, чтобы просто поговорить с Джонханом, впервые за столько времени. Существует тысяча разных тем, которые им нужно обсудить, но так мало времени вкупе с неблагоприятными обстоятельствами, чтобы все наверстать. — К тому же они такие неаккуратные, неужто ты никогда не слышал о ножницах? — продолжает Джонхан, склоняя чужую голову набок и обнажая выстриженный клочок волос. — А вот это, как так вышло, ты что, споткнулся и упал на свечу? Волосы отросли прилично, новые пряди появились за место сожженных, но не свечой, нет. Этот случай запечатлелся как в памяти Джошуа, так и на коже его головы. Несчастные случаи с Сынгваном были довольно частым явлением в их доме, и, по правде говоря, Джошуа обычно всегда готов уклониться в любой момент, и если бы он не успел среагировать, взрыв пламени мог бы выбить глаз. Но он успел, и все, что осталось, — это след на голове, о чем вряд ли стоило беспокоиться. Пролежав час, он пришел в себя. Угли в волосах быстро потухли, и лысина почти не видна — Вону единственному было смешно. И Сынгван никогда не хотел причинить ему боль. Джошуа, превозмогая стеснение, приглаживает волосы, пытаясь спрятать последствия. — Что-то вроде этого. Джонхан хмурится. — Как это произошло? Выглядит так, будто обгорело… — Все в порядке, — решительно заявляет Джошуа, и Джонхан делает шаг назад, удивленный твердостью его тона. В этом-то и проблема, не так ли? Джошуа так тщательно обдумывает каждую информацию, которой делится с Джонханом, боясь, что любая неосторожная деталь может погубить Сынгвана. — Разве ты не должен сейчас возвращаться к Сунёну? Он наверняка ждет. Джонхан оглядывается по сторонам, словно осматривает болото, проверяя, не прячется ли Сунён среди деревьев. — Он справится и без меня, я уверен. Это всего лишь обычное расследование. Джошуа поджимает губы. — Ну, похоже, он не очень-то обрадовался, что делает все в одиночку. — Сунён считает, что счастье — это удел молодых и глупых. Я бы не стал воспринимать его мнение слишком серьезно. Ему очень хочется верить, что он облегчает жизнь им обоим. А не просто искать причины, чтобы Джонхан просто ушел, потому что то, что происходит сейчас, — это обливание Джошуа проклятым огнем. — И все же. У тебя есть работа, которую нужно сделать, — говорит Джошуа, и его взгляд останавливается на кольцах, которые красуются на среднем пальце Джонхана. Три кольца. Первое символизирует верность, третье — послушание, а в центре — ограненная платиновая печатка с гербом Ордена, сплавленная с двумя другими воедино в день их выпуска. Джонхан следит за Джошуа и вертит кольцо в руках, возится с ним. Джошуа тоже постоянно так делал — своего рода нервный тик. Когда он перестал его носить, потребовались месяцы, чтобы избавиться от этой привычки, руки постоянно искали призрачный остаток. — Рад был снова тебя увидеть, — слишком искренне произносит Джонхан. — Я бы хотел встретиться снова в ближайшее время, — щелкает языком, и его лошадь рысью направляется к нему. Он протягивает руки к ее шее, но останавливается. — Джошуа? — Да? Джонхан обдумывает слова прежде, чем произнести их вслух, очень четко мысленно проговаривая их. — Сунён разочаровался в Большой топи… И во мне. В надежде усмирить его я решил взять его с собой на охоту. Джошуа задумывается. Само болото было совершенно непригодно для охоты, если только у кого-то не появилось пристрастие к жабам. Но там, где тростник переходит в траву, можно было бы найти себе пропитание. Тем не менее просьба звучит странно, и он маскирует свое замешательство. — Есть несколько мест, которые я могу порекомендовать. Примерно в двух часах езды находится лес. Я не слишком часто там бываю, но уверен, что вы сможете найти парочку оленей. Если только вы не хотите более крупную дичь… — Олени — это прекрасно, — быстро отзывается Джонхан, — но вообще-то я хотел спросить, не составишь ли ты нам компанию. — Составить компанию? — Джошуа повторяет эту фразу так, будто слышит ее впервые. — В качестве гида, ну знаешь? Если ты хочешь. Это было бы здорово. Провести некоторое время вдали от дома. Только мы с тобой вдвоем, — на его лице появляется мягкий намек на улыбку, который исчезает, едва успев появиться, — и Сунён, конечно же, но он будет занят охотой. — Не думаю, что это хорошая идея, — честно признается Джошуа. — Джошуа, — произносит Джонхан таким тоном, который уже начинает разрушать его решимость. Он делает шаг ближе. — Я просто хочу пообщаться. Прошли годы. Я хочу разобраться, чего мне не хватало. Даже если это всего лишь на мгновение, я хочу снова быть в твоей жизни. Джонхана подводит его же наследие. Он всегда добивался того, чего хотел, а Джошуа был ужасным пособником, когда доходило до дела, и не мог избавиться от старой убежденности, что все, чего хочет Джонхан, должно быть исполнено. — Это займет всего день или два, — продолжает Джонхан, и теперь он говорит очень быстро. Его глаза блестят, как пуговицы запонок. — Это просто своего рода средство для снятия стресса. Думаю, расстояние сказалось на нем. В конце концов, мы уже несколько недель в пути. Недель. Именно так. Именно столько времени требуется, чтобы добраться от Цитадели до Большой топи. По меньшей мере четыре, а возможно, и больше — Джошуа был уверен, что от охотников ждут появления в крепостях, которые они минуют по пути, хотя бы в знак уважения к правящему там Инквизитору. Джонхан путешествовал уже несколько месяцев. Джошуа до сих пор помнит, как в крепости Вествинд, где он получил свое первое задание, ему пришлось склониться перед правящим Инквизитором. Как с гордостью он смотрел на то, как тот восседает на троне, на его твердый взгляд, на тщательный изгиб бровей. До сих пор помнит, как Инквизитор Джихун оглядел его с ног до головы и кивнул, упомянув о том, что когда-нибудь он должен встретиться с Магистратом. Забавно, что вместе с воспоминаниями о том моменте в него вселилось чувство гордости. В памяти всплывают воспоминания, тесно связанные с тяготами столь долгого путешествия, и Джошуа в очередной раз проникается мыслью о том, что Джонхан проделал такой долгий путь. Джошуа проходил тот же маршрут в течение нескольких месяцев, большую часть которого его сопровождал сам Магистрат, и вся защита и время были связаны с таким высокопоставленным членом Ордена — Джонхан же проделал этот же путь гораздо быстрее. — Похоже, это будет полезно и для тебя, — отвечает Джошуа. — Будет лучше, если ты отправишься с нами, — и снова крутит кольцо, глядя на Джошуа с плохо замаскированной надеждой. — Пожалуйста, может быть ты пойдешь с нами? Только ради меня. Прежде чем мы снова попрощаемся. Джошуа всегда был таким слабовольным.

***

— Грибы! — визжит от радости Сынгван. Он спрыгивает с дивана, на котором зарылся, и выхватывает корзину из рук Джошуа, жадно копаясь в ней пальцами. — Надеюсь, ты помыл руки перед этим, — замечает Джошуа, но тут же улыбается. — Это просто великолепно! Спасибо тебе огромное, ты даже не представляешь, как мне хотелось съесть что-нибудь не из фруктов, — Сынгван указывает на груду яблочных огрызков в углу чердака. Он никогда не жил здесь так долго, и это заметно. Пол покрыт толстым слоем разбросанных вещей, а по всем шкафам стекает засохший воск. Сынгвану ничего не стоило бы немного прибраться, но он не был бы Сынгваном, если бы сделал это. — Я обязательно приготовлю для тебя ризотто, когда вернусь, — заботливо говорит Джошуа, вытирая рукавом стол. Он собирает пепел и выбрасывает его в мусорное ведро, но не решается открыть окно, закрытое теперь постоянно. — Когда вернешься? — повторяет Сынгван, широко раскрыв глаза и растерянно моргая. — Ты куда-то собираешься? — М-м-м, — угукает Джошуа. — Всего на день или два. На охоту. — С каких это пор ты охотишься? Вону рассказывал, что в последний раз, когда он брал тебя с собой, ты вздрагивал каждый раз, когда он поднимал лук. А Сынчоля ты чуть не ранил, когда он попытался предложить тебе воды. — Это потому, что он вышел из кустов. Я подумал, что это кабан! — повреждения были минимальными. Сынчоль, который также был знаком с Сынгваном значительное время, усвоил, что нужно уклоняться в нужный момент. — И не обязательно уметь охотиться. — Я склонен согласиться, но уверен, что этот навык не помешал бы, — говорит Сынгван. — но почему ты вдруг так решил? Я бы никогда не подумал, что ты решишь уехать отдыхать именно сейчас, когда в округе полно охотников, но, полагаю, нам всем необходимо побыть наедине с собой, — он тяжело вздыхает и смотрит в окно. — Просто свяжи меня и оставь у копыт их лошадей, я считаю. Надеюсь, смерть будет милосердной. — Это не отдых, вовсе нет, — спешит возразить Джошуа. — И с тобой все будет в порядке, обещаю, их здесь не будет, они не смогут причинить тебе вреда, и я подумал, что это станет для тебя передышкой. Ты сможешь хоть раз выйти на улицу. Если ты против, то я не пойду… Сынгван поднимается и ерошит волосы Джошуа, заметив озабоченное выражение на его лице. — Я просто шучу. Знаешь, я не буду возражать, если ты когда-нибудь решишь позагорать на берегу пару дней, я думаю, это сотворит с твоим цветом лица чудеса. Джошуа выдерживает паузу. — Мой цвет лица в полном порядке. — Это хорошо, что ты в это веришь. Уверенность в себе очень важна, — Сынгван щиплет его за щеку. Он не пытается скрыть свой вздох. — Но, Джошуа, мне интересно, как это произошло. В конце концов, это ведь ты посадил меня сюда. Джошуа высвобождается из хватки Сынгвана. — Все будет хорошо, ты будешь в безопасности. Я вообще-то… Ну, это… — он запинается, — Джонхан попросил меня пойти с ним. Он кажется безучастным. Джошуа ожидал совсем не такой реакции, когда мысленно проигрывал этот разговор. — О? — Охотник, — уточняет Джошуа, краснея при этих словах. — Я недавно столкнулся с ним, и он начал расспрашивать меня, желая знать, почему я здесь. Он сбит с толку. — Понимаю его. Ты уже не тот человек, каким был, когда уезжал, — говорит Сынгван, и это, должно быть, не так уж и просто — звучать настолько прямолинейно. — Ты хочешь поехать с ним? Логичный ответ напрашивается сам собой. — Думаю, это принесет пользу. Я не знаю, как долго еще смогу избегать его, и возможно, так я сумею развеять все подозрения, — говорит Джошуа. — К тому же это означает, что охотники не будут рыскать по Большой топи. Небольшой отдых пойдет тебе только на пользу. Сынгван хмыкает. Он берется перебирать грибы и восхищенно улыбается, когда замечает, с какой тщательной аккуратностью Джошуа уложил под них пучки трав. — О, веточка очанки? Спасибо! Ты нашел еще что-нибудь? — не дожидаясь ответа, он ставит корзину на рабочий стол, и из нее высыпаются несколько грибов. Джошуа ловко нагибается, чтобы поймать их прежде, чем они достигнут пола, и, поднимаясь, ударяется головой. — Сынгван, — начинает Джошуа, но на него не обращают внимания: Сынгван перебирает собранные по дороге травы и хлопает в ладоши. — Чудесно, ты действительно прочитал мои мысли, Джошуа. Мне это было нужно. Я не знал, что нуждаюсь в этом, но теперь я абсолютно уверен, что да, — он бросает веточку в котел и проводит пальцами по стенкам. Возникает искра, и она вспыхивает синим пламенем. Всякий раз, когда Сынгван начинал готовить на чердаке один из своих отваров, в животе Джошуа поселялся дискомфорт, а в голове возникали видения взрывающихся котелков, разбитых окон и запаха дыма. Сынгвану потребовалось немало кропотливых лекций, чтобы вбить в голову Джошуа, что все в порядке, его пламя напрямую связано с его концентрацией, поэтому, если он не сконцентрируется, оно просто исчезнет. Дом не сгорит. Джошуа убедился в этом на практике: однажды Вону принес прототип игрушки, которую смастерил, и Сынгван так увлекся, что все пламя рассеялось. Однако от этого знания ему не стало спокойнее. — Сынгван, — начинает Джошуа, — а что насчет охоты? Он поднимает взгляд и хмурит брови. — Ты ждешь моего разрешения? Когда это сказано таким тоном, то звучит до нелепого смешно. Джошуа заикается: — Не совсем, но… Пламя гаснет, сменяясь теплом в глазах Сынгвана. Положив руку на плечо Джошуа, он с улыбкой говорит ему. — Джошуа, тебе никогда не нужно спрашивать моего разрешения, чтобы что-то сделать. Ты же знаешь. Напоминание, несомненно, приятное. — Если тебя беспокоит моя безопасность, то я не думаю, что, отправившись туда, ты подвергнешь меня еще большей опасности, чем я уже нахожусь. Думаю, единственное, что имеет значение, — это твой собственный выбор, — Сынгван смотрит на него, склонив голову набок. — И если бы мне пришлось гадать, я бы предположил, что ты действительно хочешь поехать. Это не слабость — скучать по присутствию человека, который много для тебя значил. Джошуа прекрасно знаком с чувством привязанности к Сынгвану, но это не отменяет того, насколько силен прилив, распространяющийся из груди по всему телу. — Я привезу тебе какую-нибудь дичь. — Обязательно. А потом тебе нужно будет приготовить мне грибное ризотто. Не забудь, потому что я точно припомню.

***

— У меня нет лошади, — первое, что произносит Джошуа. Джонхан, занятый подвязыванием седла к собственной кобыле, оборачивается и широко улыбается. Он выглядит так, словно может проглотить солнце. — Ты пришел, — констатирует Джонхан, и в этих двух простых словах кроется так много недосказанного. — Я сказал, что приду. — Прости за мои сомнения, но в последнее время у тебя не самая лучшая статистика появления, — отвечает Джонхан, сверкая глазами. Он одет в свою одежду для верховой езды, черную, как того требуют обычные цвета охотников на ведьм, и куртка почти не скрывает формы его тела. Джошуа не хочет пялиться, но есть что-то бесконечно завораживающее в том, как серебро медальона Ордена сочетается с блестящими пуговицами на одеянии. — У меня нет почти никакого снаряжения, — признается Джошуа, пытаясь говорить, чтобы не думать слишком много. — Я давно не охотился. — Это не проблема, — заверяет Джонхан, расчесывая гриву своей кобылы. — Мы одолжили лошадь для этого случая. Не могу гарантировать, что она будет особенно быстрой или послушной, но доставит тебя куда быстрее, чем если бы ты пытался идти пешком. Иметь лошадь в Большой топи было не самым выгодным приобретением. — Откуда у вас запасная лошадь? Джонхан пожимает плечами. — Запросили? — говорит он, как будто это нечто очевидное. — Мы потом вернем ее, если тебя это волнует. И я очень сомневаюсь, что владелец планировал ее использовать. Это так знакомо. Когда Джошуа служил в Форте Вествинд, будучи новоиспеченным выпускником, его окружали те, кто был намного опытнее. Новобранцев всегда направляли на рутинную работу и самые хлопотные задания, и именно Джошуа в конце концов занимался заявками в течение месяца или двух. Это всегда была крайне некомфортная обязанность — стучаться в двери людей, которые едва могут позволить себе хлеб, и сообщать им, что их принуждают пожертвовать что-то организации, которую они, возможно, даже не поддерживали — или даже не желали поддержать. Но Джошуа не намерен раздувать из мухи слона, не сейчас, когда Джонхан стоит перед ним с собранными сумками и начищенными копьями. Джошуа прекрасно понимает, что в какой-то момент он причинит Джонхану боль во время этой поездки, во время неизбежного разговора, и он не хотел бы делать это сейчас, когда тот так сияет. — Что касается оружия, — говорит Джонхан, — то я не шибко знаю, что тебе по душе. Не думаю, что ты будешь играть активную роль в охоте, и, если я правильно помню, тебе не очень-то нравился лук. Джошуа фыркает. — Это точно. — Да, не то что твоя меткость, — Джонхан запихивает флягу с водой в свой ранец, — но у меня есть запасной меч, если возникнет необходимость. Если предпочитаешь копье, то придется тебе самому просить Сунёна, а этого я бы настоятельно не советовал, — он зачесывает волосы назад, затягивая хвост. — Тебе нужно что-нибудь еще или мы можем отправляться в путь? — А где Сунён? — спрашивает Джошуа, поворачивая шеей. После рассвета он попрощался с Сынгваном и с легкой иронией отмечая, что сейчас он в большей безопасности, чем с момента появления охотников на ведьм. Он жестом указывает вперед. — Где-то впереди. Я не смог удержать его на месте. Он сказал мне, что ты не появишься. Я понимаю, почему он так думал, но надеялся, что ты удивишь меня. И ты удивил, — заканчивает Джонхан, выразительно глядя на Джошуа, словно не мог вдоволь насладиться его видом. — Нам пора идти, пока он не решил поскакать домой, я бы не стал его останавливать. Джошуа хмыкает. Лошадь, которая его ждет, — каштаново-коричневая, и почти не суетится, когда Джошуа садится на нее, даже если и не стоит на месте. Ему так давно не приходилось ездить верхом, что ноги начинают болеть уже через несколько минут. В голове крутятся мысли о том, что нужно было собрать вещи, он начинает беспокоиться о Сынгване, думать о том, что следовало бы сказать Вону, куда он отправляется, но ему не хочется впутывать кого-то в ту кашу, которую он сам себе заварил. — Я рад, что ты решил прийти, — говорит Джонхан, и все остальные мысли улетучиваются из головы. — Не думал, что ты решишься. — Я тоже не думал, — отвечает Джошуа, натягивая поводья, — но, похоже, передумал. — Честно говоря, мне трудно выразить, как я рад снова видеть тебя. Я всегда надеялся, что есть веская причина, почему ты исчез с лица земли, но иногда… — Джонхан прерывается, что-то меняется в его голосе, становится мягче. — Иногда я думал, жив ли ты вообще. Чувство вины для Джошуа — такая же привычная вещь, как глоток воздуха. Он улыбается. — Я тоже рад тебя видеть. — А ты не переживал, что я безвременно ушел из жизни? — произносит Джонхан тоном наигранного возмущения, слишком сильного, чтобы быть просто шуткой. — Неужели ты не беспокоился о моем благополучии? — Конечно же, переживал, — Джошуа удивляется собственной искренности, — но я также был уверен, что ты будешь продолжать процветать, как и всегда. Ты всегда преодолеваешь любые препятствия на своем пути. Если понадобится, ты сможешь за ночь свернуть горы. Мне не нужно было беспокоиться. Я был уверен в этом. Джонхан делает паузу. Обдумывает слова. Кажется, он хочет что-то сказать, но не решается. — Мои предположения оказались верными, — продолжает Джошуа. В его горле возникает странное чувство сдавленности, дыхание сбивается. — Похоже, ты неплохо справляешься со своими обязанностями. — Можно и так сказать, — отвечает Джонхан, внезапно заинтересовавшись дорогой впереди. Его волосы колышутся в такт галопу его лошади. — Я отдал Ордену свою верность, а Орден отдал мне свое предназначение. Так и должно быть. Однако не всегда все складывалось именно так. Джошуа был предан Ордену, предан до мозга костей, и он до сих пор чувствует холод в костях в дурные ночи. Однако он не мог осуждать Джонхана за то, что у него был более удачный опыт: Джошуа знал, что его собственные проблемы с Орденом — это то, во что никто другой не вправе вмешиваться. — Но прошло уже много времени, и я уверен, что ты тоже нашел себе место в Большой топи. Как давно ты здесь? — безобидно интересуется Джонхан, осторожно прощупывая его почву. Джошуа решает, что ложь — это бремя, которое он не должен нести. — Четыре года. Что-то около того. Здесь время идет медленнее. — Четыре года? — повторяет Джонхан и, услышав свой собственный тон, выражающий абсолютное неверие и замешательство, сдерживается. — Это очень долго. Джошуа отмечает: — На самом деле это не так уж и долго. Дни как будто сливаются воедино. — Ты живешь на одном месте уже четыре года, — с приглушенным изумлением говорит Джонхан, — а я не могу вспомнить, когда в последний раз спал в одной постели больше нескольких недель. Меня так часто перебрасывают. Я пересек половину континента, периодически заезжая в Цитадель. — Надеюсь, ты стал собираться быстрее, — замечает Джошуа. — Ты всегда был в этом ужасен. — К твоему сведению, да. Но мне также пришлось отказаться от многих роскошеств. В частности, это путешествие ужасно сказалось на моей коже. Посмотрите, просто ужас, — показывает Джонхан свою щеку, светлую и безупречную. Джошуа не замечает, что пялится, пока не понимает, что все то время, что он смотрел в глаза Джонхану, Джонхан смотрел в ответ. — Не драматизируй, ты прекрасно выглядишь, — заключает Джошуа, возвращаясь на тропу. Его лошадь фыркает на мошку, пролетающую рядом с ними, и Джошуа отмахивается от нее. — Я не жалуюсь, не подумай, — добавляет Джонхан. — Мне довелось увидеть самые удивительные места. — Океан, — с тоской говорит Джошуа. — И океан тоже, — соглашается Джонхан. Он цепляется за эту тему зубами, зная, что в душе Джошуа живет очарование, отдающее солью. — Я как-нибудь расскажу тебе об этом, Джошуа, он не похож на то, о чем мы когда-либо мечтали, — голос приобретает мечтательный оттенок. — Места, где я побывал, Джошуа… Может, я не всегда сплю на мягкой кровати, и синяки от верховой езды не доставляют удовольствия, но это того стоит, — из прически выбивается прядь. Он не замечает, — но ты никогда не был таким. Тебе по душе пускать корни. — Да, — отзывается Джошуа, — и я счастлив здесь. Мне нравится жизнь, которую я построил. Он будет удовлетворен всем, что удастся собрать из остатков собственной жизни. Та странная семья, которую он создал здесь, с Сынгваном, Вону, Сынчолем, — это благодать, которой он никогда не ожидал. — Твоя комната в Цитадели пустует, — сообщает ему Джонхан. Джошуа приостанавливается. — Почему? Прошли годы. — По моей просьбе. Его последняя поездка в Цитадель не совпала со временем, когда там был Джонхан. Он и не подозревал, как мало у него появилось друзей, пока все они не разбрелись по миру, а он остался один в своих покоях, слишком высокого ранга, чтобы новобранцы осмелились заговорить с ним, и все еще недостойный того, чтобы к нему обращались Инквизиторы. К счастью, он пробыл там недолго. Не прошло и двух недель, как к нему явился Магистрат и попросил присутствовать при поездке в Тундру. Тому предстояло председательствовать на довольно секретном судебном процессе, и требовался телохранитель, которого высоко оценил его близкий друг Джихун. Джошуа согласился, польщенный до глубины души. Похвала Инквизитора Джихуна далась ему с таким трудом, и Джошуа хранил ее в сердце, готовясь к отъезду. Ему не хотелось разочаровывать его. Он как раз собирал вещи, когда получил известие о возвращении Инквизитора Кюнри и Джонхана вместе с ней, и на мгновение ему показалось, что их воссоединение не за горами. Но времени не оставалось. Им предстояло преодолеть полмира — Джошуа был не вправе задерживать их отъезд. Было тяжело заставлять себя ехать, когда он знал, что еще несколько дней, максимум неделя, и они могли бы снова быть вместе впервые за много лет — и Джошуа страстно желал увидеть его снова. Сейчас было странно думать, как все могло бы измениться, если бы Джошуа задержался, подождал еще несколько дней перед отъездом, чтобы хоть мельком увидеться, поговорить с человеком, которого он любил больше всего на свете. Достаточно было лишь взглянуть в его глаза, чтобы вспомнить о благе Ордена, о том, чего стоит его преданность. Безусловно, организация, подарившая миру такого человека, как Джонхан, должна быть справедливой. Но Джошуа вынужден остановить свои мысли на этом, зная, что если он начнет рассматривать все возможные варианты, то утонет в собственных сожалениях. — Почему? — спрашивает Джошуа. — Зачем сохранять ее? То немногое, что у него хранилось в той комнате, не представляло собой ничего ценного. Запасная форма, засушенные цветы, потрепанное оружие, старая музыкальная шкатулка, которая хранилась с детства и почти не функционировала. — Я все ждал тебя. Поворачивать назад уже поздно. Они отдалились от болота, камыши сменились травой, из подлеска четко вырисовывается тропинка, и, по оценке Джошуа, они едут уже, наверное, час. Они едут ровным шагом, но еще не добрались до нужного места, и у Джошуа закралось подозрение, что Джонхан намеренно замедляет ход своей кобылы. Тем не менее мышцы Джошуа болят. Он уже много лет не ездил так много верхом, и хотя теория осталась в его памяти, остаточная боль в теле не прошла.

***

Джошуа обладает необходимыми практическими навыками, чтобы собрать палатку, и это, возможно, единственный раз, когда Сунён смотрит на него иначе, чем с отвращением. Убедившись в его способностях, Сунён одобрительно кивнул, вытащил копья и ускакал вдаль, не проронив ни слова на прощание. Джонхан, похоже, не возражал. Он был слишком занят своей лошадью. Он принялся расчесывать кобылу, и невозможно было не заметить выражение абсолютной отдачи в его глазах, когда он проводит щеткой по гриве. Его прикосновения нежны, и Джошуа не собирается вмешиваться, лишь хочет о чем-то спросить, но вопрос забывается. Джошуа делает шаг ближе, не пытаясь замаскировать свои шаги, но тот слишком отвлечен, и теперь Джошуа может разобрать воркующие звуки, издаваемые Джонханом. — Ты так хорошо себя вела сегодня, дорогая. Ты не устала? Ты не выглядишь уставшей, конечно, нет, просто ты такая сильная, ты моя лучшая девочка, — шепчет Джонхан в гриву. Другой рукой он проводит по шее. Лошадь довольно хнычет, и Джонхан издает смех, похожий на звон колокольчиков. — Я не помешаю? — спрашивает Джошуа, разрываясь между желанием бесконечно заставать Джонхана врасплох, и в то же время наблюдать за тем, как он восторгается существом, которое ему явно очень дорого. — Это ты, — произносит Джонхан и слегка краснеет. Он опускает кисть. — И многое ты услышал? — Несколько интересных фактов о твоей «лучшей девочке». — Ну. Да. Я не стесняюсь того, что обожаю Леви. Она в тысячу раз лучше, чем большинство людей, — говорит Джонхан, а затем задумывается, рассеянно поглаживая гриву. — То есть ты, наверное, тоже ничего, но ты и не Леви. — Леви? — повторяет Джошуа. — Необычное имя для лошади. Особенно для кобылы. — Это сокращение от Левиафан, — заявляет Джонхан с явным намеком на гордость. — Она породистая, самая младшая в линии боевых лошадей, которых Орден использует уже много лет. Она была выведена, чтобы быть зверем, — а потом он зарывается лицом в ее гриву, — но ты ведь не зверь, правда? Ты моя лучшая девочка. Внимательно присмотревшись, он замечает это. Все тело Леви создано для скорости: мускулистые ноги и мощные копыта. Когда-то у Джошуа тоже была лошадь, жеребец, имя которого он едва помнит и о котором нечасто вспоминает, и это примерно соответствует его отношению к животным. Он никогда не видел, чтобы Джонхан так привязывался к какому-то существу, не тогда, когда он с трудом заводит прочную дружбу с людьми. — Боевая лошадь, — повторяет Джошуа. — Она была подарком, — говорит Джонхан после некоторого раздумья. — Кто же мог бы подарить тебе породистую лошадь? Рука Джонхана, поглаживающая грудь Леви вверх-вниз, останавливается. — Мой отец. Он подарил ее мне около трех лет назад, когда я вернулся со своей службы в Уайтуотере, — когда Джошуа ничего не отвечает, он добавляет: — Я очень хорошо поработал в Уайтуотере. — Награда от Верховного Инквизитора — это очень впечатляюще, — тихо замечает Джошуа, и это действительно впечатляет. Отец Джонхана никогда не проявлял к нему благосклонности — скорее, относился к сыну с абсолютным безразличием, почти никогда не признавая его на людях и уж тем более не осыпая наградами. Джошуа до сих пор помнит робкий голос Джонхана, который еще не успел сломаться, задающийся в комнате академии вопросом, нравится ли он вообще собственному отцу. Единственное возможное объяснение, почему отец так активно игнорировал его всю жизнь. И чтобы он сделал такой щедрый подарок — чем бы Джонхан ни занимался в Уайтуотере, это должно быть очень, очень хорошая работа. — Она прекрасна, — комментирует Джошуа, и напряжение в плечах Джонхана рассеивается. — Да, правда? В глубине души я понимаю, что если бы решил плыть на лодке, то смог бы добраться сюда гораздо быстрее, но у меня не было бы Леви, и мне не хотелось оставлять ее надолго. Она, видишь ли, не очень любит незнакомцев, — Джошуа протягивает руку, чтобы погладить, и Джонхан быстро добавляет: — а еще она кусается. На этот раз, судя по всему, Леви не возражает против того, чтобы Джошуа погладил ее бок. — Привет, Леви, — произносит Джошуа, сохраняя мелодичный тон. — Приятно познакомиться, — она одобрительно мычит. — Джонхан был прав, ты очень красивая девочка. — О. Это не то, чего я ожидал, — говорит Джонхан, в его тоне чувствуется восхищение. — Обычно она не так приветлива. Леви наклоняет голову, и Джошуа усмехается. — Она не такая нелюдимая, как ты утверждаешь, — Джошуа проводит рукой по ее шее и заглядывает в глаза. — Глупый Джонхан, ему следует знать тебя лучше, красавица! Джонхан лезет в свои запасы и достает красное яблоко, блестящее и большое. — Хочешь покормить ее? — Конечно, — отзывается Джошуа, протягивая фрукт, и вздрагивает, когда Леви набрасывается на яблоко, поглощая его в мгновение ока. — Хороший аппетит. — Для лучшей девочки самое лучшее, — Джонхан смотрит на них двоих с улыбкой. Он бросает Джошуа еще одно яблоко. Леви тут же одобрительно фыркает. — Не думал, что вы так хорошо поладите. — Прошло столько времени с тех пор, как я был с лошадьми, и, честно говоря, я немного боялся, что она просто растопчет меня за то, что я посмел на нее посмотреть, — Леви жует с такой силой, что из яблока вытекает сок, а Джошуа жмурит глаза. Джонхан убирает щетку. — У тебя ведь была лошадь, верно? Не думаю, что я встречал его, но я помню, что видел в журнале конюшни, что у тебя был жеребец. Он был крупным, не так ли? — Я не помню его имени, — признается Джошуа. Что-то на букву «М». — А что с ним случилось? Такой прямой вопрос нельзя игнорировать. Джошуа ждет, пока Леви откусит еще кусочек, прежде чем ответить. Воспоминания проносятся в его голове. — Мне пришлось продать его. Мне требовался безопасный проезд, а кроме этой лошади у меня больше ничего не было, — Джошуа делает паузу, чувство вины застревает у него в горле. — Это не было легким решением. Сынгвану та идея совсем не понравилась. Он говорил, что все будет хорошо, они могут просто разбить лагерь и ждать, пока кто-нибудь еще не придет, но Джошуа не разделял подобного оптимизма. Ему все еще было очень плохо, под ногтями виднелись ледяные кристаллы. Денег у него не было, а свое оружие он уже обменял на еду и лекарства. Когда подошел торговый караван и хозяин потребовал плату в обмен на перевозку, единственное, что осталось у Джошуа, — это лошадь. Конечно, у него еще были кольца, но с этим он никогда не смог бы расстаться. — Джошуа, это… — Джонхан прерывается, на его лице застывает абсолютный ужас. Джонхан поднимает руки, словно собираясь накрыть ими руки Джошуа, но колеблется, и они неловко повисают в воздухе. Он сглатывает и убирает руки обратно по бокам. — Это просто ужасно. А как же твой командир? Или другой охотник? Наверняка был кто-то, кто мог бы помочь. Грудь Джошуа напрягается. — Никого. Никого не было, — Сынгван просил его не упоминать этого, но последствия голода уже были настолько очевидны, что его румяные щеки потускнели. — Где ты оказался? — спрашивает Джонхан и, не получив ответа, выдыхает. Джошуа не может. Не сейчас. — Надеюсь, однажды ты доверишься мне настолько, что расскажешь. Это надежда, которую они разделяют. Джошуа сосредоточенно гладит шерсть Леви, отвлекаясь на узоры, и ждет, когда Джонхан освободит его от пут беседы, обвивающих его шею петлей. — Она ненавидит Сунёна, — сообщает Джонхан. — Однажды ему пришлось привязать ее к дереву, и она настолько сильно укусила его за руку, что пошла кровь. Она просто великолепна.

***

Джонхан не только красив, но и предан своему делу, и трудолюбив, и Джошуа нет смысла зацикливаться на этих наблюдениях, но теперь, когда он начал, невозможно остановиться. Он так давно не видел, как тот выглядит в действии, что ему кажется, будто он должен позволить себе краткий миг поблажки. Поза Джонхана так же сдержанна, как и тетива в зубцах его арбалета. В том, что он совершенно не колеблется, есть что-то завораживающее. Он делал это тысячу раз и будет делать впредь. Его мастерство наглядно демонстрируется. Он нажимает на спусковой крючок, и болт выстреливает, Джошуа видит, что он попал в цель, но все равно задыхается, когда плод падает с дерева, разбиваясь о землю, и сладкий сок блестит в лучах утреннего солнца. — Достаточно, — считает Джонхан, проводя пальцем по прикладу. Он блестит. Это арбалет, за которым хорошо ухаживают, и которым хорошо пользуются. — У меня с собой не так много болтов, поэтому я стараюсь, чтобы их хватило. Джошуа полагает, что ему следует прокомментировать ситуацию, высказать какие-то слова одобрения, но он совершенно очарован тем, как волосы струятся по плечам, когда Джонхан снова поднимает руку, целясь в небо. Это похоже на облако из золота. Джошуа переводит взгляд на гусей, появившихся над головой, — идеальная буква «V», и взгляд Джонхана приобретает расчетливый вид. — Спорим, я не смогу сбить двух подряд? — говорит Джонхан с дразнящей интонацией в голосе. — Не думаю, что когда-либо ставил против тебя, — отвечает Джошуа. Это звучит интимнее, чем он предполагал, как будто имеет большее значение, чем должно быть. Джошуа колеблется, следя за выражением лица Джонхана. Единственный признак того, что он его услышал, — легкое подрагивание губ. Логично, что против Джонхана не стоит заключать пари: он великолепен, он всегда был таким. И в то же время Джошуа знает, что Джонхан мог быть неуклюжим и плохо ориентирующимся, спотыкающимся, и Джошуа все равно верил бы в него, все равно говорил бы ему, что он может подстрелить двух птиц подряд, нет, может подстрелить даже трех. Гуси равномерно летят вперед, совершенно не замечая охотника, который стоит под ними, вооруженного и готового. Джонхан целится, глядя прямо. Он всегда становился другим человеком, когда брал в руки оружие: тяжесть металла в руках давила на его разум, пока он не становился предельно сосредоточенным. Он фехтовальщик, но видно, что он по достоинству оценил мастерство стрельбы из лука. Он стреляет — незнакомые деревья, возможно, дивятся, но Джошуа — нет. Птица падает на землю, и сверху раздаются крики. Гуси рассыпаются в беспорядочный полет. Джонхан не тратит времени на второй выстрел, просто перезаряжает и стреляет. Его острая челюсть сгибается от отдачи арбалета, и в ней прячется манящая ухмылка. Россыпь перьев, падающих вниз, — ответ, что да, он может попасть в двух подряд. Волосы каскадом рассыпаются по спине, и на мгновение Джошуа позволяет себе представить, каково это — провести по ним пальцами. Из бреда его выводит Джонхан, который поворачивается и протягивает арбалет. — В округе осталось не так много птиц, но ты хочешь попробовать? Он не может удержаться от того, чтобы не посмотреть на него. Его руки движутся по собственной воле, желая прикоснуться к сплаву лакированного дерева и сверкающего железа. На выровненной стреле написано его имя, она так и просится, чтобы ее выпустили. Этот арбалет намного красивее всех тех, что он видел раньше. При его изготовлении тщательно следили за тем, как он сделан. Он никогда не был особенно хорош с ручным луком, но он тренировался на арбалетах — и преуспел на арбалетах. — Где ты его купил? — Это был подарок, — говорит Джонхан и сияет. — Я служил у правящего Инквизитора Хакёна на Северном Приюте. Он был весьма доволен моей службой и подарил мне эту вещь после того, как ее владелец не вернулся с досрочного освобождения. Жаль охотника, но мы, как единое целое, отомстили, — он кладет стрелу и усмехается про себя. — а я получил свой арбалет. Джошуа отдергивает пальцы, как будто дерево под ним начинает гореть. — Хороший подарок. — Ты уверен, что не хочешь попробовать? — спрашивает он. — Он очень прост в использовании. Наверное, когда его делали, это был пик технологий. Я могу показать тебе? — Я больше не пользуюсь оружием, — отвечает Джошуа, а затем зажимает рот от того, как глупо это звучит. Употребление слова «оружие» абсурдно, ведь Джошуа прекрасно понимает, что оружием может быть все, что угодно, если только правильно использовать, ведь что такое оружие, если не то, что может быть применено для причинения вреда кому-то другому? Он знает, что именно хотел сказать, но не может сформулировать: он не хочет держать в руках арбалет, потому что это слишком напоминает ему человека, которым он был раньше, когда он держал арбалет, когда он делал нечто большее, чем просто держал арбалет. Джонхан говорит, нахмурившись: — Тебе не обязательно использовать его для убийства, если ты волнуешься именно из-за этого. Ты можешь выбрать цель на дереве, если это твоя прерогатива. — Я бы предпочел этого не делать, — заявляет Джошуа и делает шаг назад. Ему придется привыкнуть к выражению разочарования на лице Джонхана. Скоро оно станет постоянным. — Ты был очень хорош, если мне не изменяет память, — осторожно произносит Джонхан, кладя арбалет рядом со своим ранцем. Он достает свою флягу с водой и вытирает пот со лба. — Кажется, да, — Джошуа не стал бы лгать. Он обладал определенным мастерством, которым нельзя было пренебрегать. — Ты мог стрелять почти так же далеко, как я. — Почти, — подтверждает Джошуа. — Не сочти это за снисходительность, но, в конце концов, победить меня? Кому это под силу? — улыбается — той дико самоуверенной улыбкой, которая раньше сводила Джошуа с ума. Джонхан всегда выглядел так, словно был готов поглотить весь мир, и если кто-то и мог это сделать, то только он. Что такое Джонхан, если не оружие — сияющее, умное и несомненно смертоносное?

***

Под звездным небом Джошуа позволяет себе вспомнить жизнь под стенами башен. Цитадель украшают две башни, самые высокие дозорные, равноудаленные друг от друга и наблюдающие за центральным строением. Башня Декстер и Башня Синистер, пожалуй, занимают такое же центральное место в образе охотников на ведьм, как и сама Цитадель. Возможно, даже больше — ведь если сама Цитадель окутана тайной, позволяющей войти в нее только тем, у кого есть необходимое разрешение, то башни ничем не ограничены. Они нависают над головой, их видно со всех сторон — пассивное напоминание о том, что охотники на ведьм здесь, что охотники на ведьм повсюду, и только от наблюдателя зависит, вызывает ли это у него восторг или ужас. Это субъективное мнение Джошуа, выработанное годами ежедневного созерцания величия этих шпилей, но если бы у него был выбор, он бы хотел стать Инквизитором одной из этих башен. Власть над Башней Декстера и Башней Синистры — это определенный уровень престижа, который не сравнится ни с какой другой должностью, и уж тем более со званием Инквизитора. Каждому из них предоставляется комната в Цитадели, но контроль над башней означает целое крыло. Самое пышное жилье в самом центре города и, более того, руководство эскадроном охотников. Эти башни стали мечтой, а мечты — странная вещь, от которых редко удается избавиться. Джошуа признался в этом Джонхану как-то поздней ночью на четвертом году совместной жизни, когда они оба должны были спать, но не могли найти облегчения, их мышцы ныли от тяжелых тренировок с мечом. — Представь, что ты Инквизитор одной из башен, — приглушенно произнес тогда Джошуа, не желая, чтобы кто-то еще слышал его фантазии о том, как он выходит на балкон и видит только небо. — Целое крыло. Такая власть. Джошуа и не подозревал, каким хорошим слушателем был Джонхан, пока тот не кивнул, очарованный будущим, которое Джошуа сплел. Его лицо, скрытое тенью, было ярким, как звезды, пляшущие на шпиле. — Я никогда не думал об этом раньше, — сказал Джонхан. — Конечно, я хочу стать Инквизитором, но я никогда не задумывался о том, где бы я хотел править. — Представь себе. Каждое утро просыпаешься под воркование голубей. Каждый вечер засыпаешь под вид двулунного неба. Эти башни видны даже за городом, и они были бы нашими, Джонхан. Все бы знали наши имена. — Это будет невероятно. Это можем быть мы, — выдохнул Джонхан, и Джошуа вспомнил, как прекрасно тот выглядел, когда его глаза были расширены от волнения, а губы — в дикой ухмылке. Джонхан наклонился ближе, и пряди золотистых волос защекотали щеку Джошуа, и он уже почти сказал что-то, что-то глупое и опьяненное обещанием будущего. — У меня будет Синистер, у тебя Декстер, и мы встретимся посередине, — сказал Джонхан, и когда Джошуа засыпал той ночью, ему впервые приснился сон, который станет постоянным, о будущем с Джонханом рядом.